Геза Чат - Сад чародея

• Название: Сад чародея
• Автор: Геза Чат
• Издательство: Центр книги Рудомино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-905626-96-8

В сборник «Сад чародея» вошли новеллы, статьи, письма и дневниковые записи венгерского писателя, врача, музыкального критика Гезы Чата (1887–1919). Натурализм и психологическая точность сочетаются в произведениях Чата с модернистской эстетикой и сказочными мотивами, а его дневники представляют собой беспощадный анализ собственной жизни. Подобно многим современникам — Климту, Шиле, Фрейду, Кафке, Рембо, Гюисмансу, Оскару Уайльду, Чат «осмелился заглянуть в ящик Пандоры, хранящий тайны самых темных, неисследованных глубин человеческой психики».

---

Он выверил все до мелочей… Решил посещать балы, где все будут смотреть только на него и очаровываться легкостью безупречных движений. Там, где люди разговаривают хихикая и глупо секретничая, — он будет изящен, игрив и улыбчив. И все эти девушки, зашнурованные в корсеты (с совсем небольшим вырезом), чьи бальные платья и белье прямо перед балом отгладили дома, будут с замиранием сердца думать о той минуте, когда их здоровые молодые тела обнимет барон, сладкоречивый, элегантный, светловолосый барон.

Да, он будет обнимать их своими увядающими руками, в которых гниющая кровь течет все медленнее. Он будет обнимать их нежную молодость, со всеми напрасными и обманчивыми желаниями, которые остались у его умирающего тела… Но они не должны заподозрить, что танцуют танец смерти с несчастным страдальцем. Только в то утро, когда они уже узнают, что его глаза закатились, что прекрасному, милому барону — который всегда был такой изящный и так хорошо пахнул, но никогда не позволял себе ничего неприличного (благовоспитанный мужчина на такое и не способен!), только слегка пожать дрожащее запястье, нежно погладить бархатную ручку, это же не считается… Да, когда они узнают, что прекрасному милому барону пришел конец, то все они будут рыдать и не забудут его — лучшего танцора, не забудут даже тогда, когда станут матерями, окруженными многочисленным потомством.

Все это барон придумал заранее. Моих фантазий тут нет, иначе и быть не могло.

Больше всего он танцевал с Юдит, самой молодой из девушек. В свои пятнадцать лет она была всего на полголовы ниже барона. Танцевали они волшебно. Юдит почти лежала в объятьях партнера, а ее белокурые волосы рассыпались по плечам. Барон непрерывно говорил, хотя мне было видно, каких страшных усилий стоит ему каждое движение.

К трем часам влажная, прохладная сентябрьская ночь уже набухла росой. Кое-кто засобирался домой и отправился к поезду. Осталось четыре или пять семей. Но цыгане все играли. Барон раздал им много денег и вставил в трубы сурдины.

Мудрая, прекрасная и продуманная смерть!

Я слышал, что актеры, которые красиво умирали на сцене, в реальности уходили тяжело, неприятно и, чаще всего, с безобразным, беспомощным желанием художника сохранить свою жизнь. Как будто без их искусства мир бы перестал существовать! Барон оказался мудрее. Безо всяких философствований он интуитивно понял, что ему предстоит умереть и что сделать это надо эффектно. Красиво умирать его научили не преподаватели в кадетском училище — среди них был один толстый лысый капитан, который однажды действительно прочел им лекцию на тему «Как достойно умереть за родину». На эту мысль барона натолкнули исключительно музыкальные впечатления. Когда-то, будучи в Вене и Будапеште, он часто ходил в оперу, и не раз молодому сержанту ночью снилось, что его хоронят, как Зигфрида. Оглушительное фортиссимо оркестра в тысячу музыкантов оплакивает одетого в железо героя, и за телом ведут лошадь в черной попоне. В золотых канделябрах курятся благовония, женщины плачут, а его лицо на высокой погребальной колеснице обращено к высокому голубому небу.

Теперь он настойчиво потребовал, чтобы сыграли какую-нибудь мазурку Шопена, но так как цыган ни одной не знал, согласился на старый, но милый вальс, знакомый мне с детства, но давно не слышанный. Барон дважды останавливал музыканта, прося его играть «потише и помедленнее».

Партнершей его была Юдит. Они танцевали бостон. Девушка двигалась волшебно, кружась самозабвенно и легко. Лицо ее раскраснелось, она склонила белокурую головку и прикрыла глаза. Цыган играл так тихо и нежно, что мне невольно вспомнилась строчка из Бодлера:

«И скрипка вся дрожит, как сердце от мучений»[2].

Потом я видел, как барон поклонился Юдит и торопливо вышел. На веранде выпил залпом бокал шампанского. Лицо его было бело, как мел. Он сел, подпер лицо руками и вымученно улыбнулся. Стал искать в кармане папиросу, но рука бессильно упала, затем заломилась вторая, после чего он всем телом рухнул на пол.

Я подскочил и расстегнул пуговицы на груди. Сердце уже не билось. Вследствие невероятного мышечного напряжения тело задеревенело за пару минут. Мы распрямили ему ноги и руки, одной салфеткой со стола я подвязал ему подбородок, а второй — завязал глаза. Проделал я это лишь потому, что знал, что барон — романтик, и, как и все мы, хотел бы, чтобы ему завязали глаза и подвязали подбородок.

В зале по-прежнему играл цыган. Я дал знак, чтобы он продолжал, сказав, что это последнее желание барона. Девушки сбились в угол и, покраснев, переглядывались, затем все они, не стесняясь, постепенно начали плакать. Внизу над озером клубился голубой утренний осенний туман. Холодный рассвет вставал над аллеей. Когда мы понесли барона в полицейский участок, деревья трепетали. В конце аллеи я обернулся.

В зале, точно выплаканные глаза, красным светом мигали лампочки, тихо играла музыка, а из окна нам вслед смотрели девушки в белых платьях.

Вечер Перевод Е. Сочивко

Был ранний темно-синий осенний вечер. По проспекту неторопливо прогуливались празднично одетые люди. Сегодня меланхолия сменила обычную будапештскую лихорадку.

Среди гуляющих было множество красивых светловолосых женщин, которые со слезами на глазах тесно прижимались к своим мужьям. Кто знает, что вызвало эти слезы? Одинокие проститутки, прерывая привычный обход, вдруг останавливались, понурив голову или бессмысленно глядя на огни потухающих фонарей.

Шум толпы затихал.

Казалось, будто все ступали медленно и осторожно. Будто среди каменных стен витали вздохи, а асфальт был мокрым от слез. Будто тихий мягкий ветер разносил повсюду торжественные и тоскливые мелодии, и все молча внимали им.

Красивые блондинки вытерли слезы и еще крепче прижались к мужьям. Дети не шумели, они шли бесцельно и беззвучно, оглядываясь и крепко держась за руки.

В окнах то загорался, то потухал тусклый свет. В кофейнях лишь изредка можно было увидеть одиноких посетителей. Сидя за столиками, они мечтательно глядели вдаль, забыв о тлеющих в пепельницах сигаретах. Из окон высоких многоэтажных домов высовывались молодые девушки, судорожно вдыхая прохладный воздух.

Доктор Петер, главный врач больницы Сент-Андраш, который как раз в это время медленно брел домой, вдруг остановился. Хотя останавливаться посреди улицы, теряя драгоценное время, было совсем не в его привычках. Раньше и у него бывали сентиментальные порывы, но он был вынужден признать, что чувства отнимают слишком много времени, и мало-помалу избавился от проявлений душевной жизни.

Однако на этот раз что-то заставило доктора остановиться. Он снял шляпу и глубоко вздохнул. С деревьев уже давно облетела листва. Стоял декабрь, но воздух был по-весеннему теплым, хотя и без опьяняющего запаха весны.

Для земли и людей этот день стал днем воспоминаний — о прошлом и о весне. Проспект был объят тишиной, и все были во власти одного и того же невыразимого чувства. И доктор Петер тоже не мог противостоять этим странным чарам, которые мало-помалу взяли над ним верх. Задумчиво глядя перед собой, он медленно продолжил свой путь.

На улице было тихо, как в храме. Как будто люди чувствовали, что такого дня, как сегодня, они больше никогда не увидят. И что хоть раз в жизни им нужно помолиться: пусть даже от этого не будет никакой пользы, но все-таки нужно.

Доктор Петер пришел домой. Потер лоб, обошел квартиру, открыл окно в приемной и сел к нему.

Вам знакомы такие вечера? Когда крохотные и простые составляющие человеческого счастья вдруг приобретают огромное значение? Когда всесильная воля неожиданно съеживается и теряет свою силу, а души, в которые мы не верим, как-то проникают в нас и управляют нашими действиями?

В воздухе слышится тихое трепетание крыльев.

Оглядываются души умерших.

Доктор вздрогнул. Кто-то звонил в дверь. Он открыл. Стройная девушка, чьи черты были неразличимы в сумерках, едва заметной тенью проскользнула в дом. Она не поздоровалась.

Доктор тоже ничего не сказал.

Он узнал ее.

Перед ним ожило бледное девичье лицо и алые губы. Он почувствовал аромат, исходивший от красивых светлых волос, и вспомнил стройную, даже худую, но все же прекрасную фигуру. Дело прошлого, мальчишеский флирт, мимолетная любовная история, чуть более значительная, чем прочие, которая однажды вдруг оборвалась…

А теперь они, как раньше, взялись за руки.

Но вот уже искренний и плачущий темно-синий вечер превратился в таинственную, мрачную, черную ночь.

Кофейни затихли.

На улице раздались было какие-то крики, и снова все стихло. Воцарилось ровное, монотонное спокойствие. Потом откуда-то с полей налетел предрассветный ветерок, и зазвенел стеклами оставленных открытыми окон. С соседних улиц донеслось дребезжание экипажей. Сонные блудные дочери звонили в свои квартиры.