Юрий Аракчеев - Зажечь свечу

• Название: Зажечь свечу
• Автор: Юрий Аракчеев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1985

Проблемы, затронутые в повестях и рассказах Юрия Аракчеева, близки всем нам. Разнообразными художественными средствами автор утверждает дорогие для нас принципы: честность, добросовестность, гражданскую активность, чувство Родины, верность человека тому лучшему, что он несет в себе; пишет о красоте и изначальности природы.

---

Сейчас Пантелеймон Севастьянович затруднился бы сказать, что такое для него максимум, но он был уверен, что дойдет до него, а максимум этот не такая уж мелкая штучка.

Еще в молодости понял он, как важна целеустремленность, энергия, здоровый взгляд на жизнь. Всегда бывало так: стоило лишь начать сокрушаться, сентиментальничать, проявить малодушие — и все летело к чертовой бабушке. Любимым писателем его юности был Джек Лондон. Случалось ему и теперь перечитывать его рассказы, но только теперь они меньше нравились. Положительным качеством героев писателя Джека Лондона была целеустремленность, мужество. Но была у них и слабость: они не имели настоящей, правильной цели. А потому их мужественные поступки часто были бессмысленны.

Пантелеймон Севастьянович старался предусмотреть все. Жизненный путь его был нелегок, но та борьба, которую приходилось вести, была в духе Пантелеймона Севастьяновича. Он верил в свою цель и в свой успех. Он верил в прогресс. То, что оставалось еще много трудностей, ничуть не пугало его. Бывало, что люди и жаловались, однако никто не мог отрицать, что делается много, очень много. Кто же виноват в том, что сами люди — сами те, для кого и делается-то все! — часто не могут понять толком своей задачи, не могут как следует напрячь силы в борьбе, не могут проявить настоящего делового энтузиазма? Сознательность… Эх, если бы досточтимые медики изобрели такую вакцину — вакцину сознательности…

И Пантелеймон Севастьянович использовал любую возможность, чтобы разъяснить, растолковать людям то, что от них требуется.

Но все-таки сразу же после того, как было разрешено Нефедову организовать комиссию, еще до начала ее работы, Пантелеймон Севастьянович Хазаров начал испытывать неприятные ощущения. Что-то беспокоило его с этим несчастным СУ, и все тут. Может быть, вообще не надо было посылать комиссию? Но почему не надо? Почему, собственно, не надо, если в конце-то концов он просто обязан отреагировать на полученный сигнал?.. Правда, если уж быть до конца честным, то разрешил Пантелеймон Севастьянович комиссию не только поэтому, он ведь еще и другое думал… Да, но в конце-то концов ведь если бы они не отреагировали, то не исключена возможность, что кто-то повыше… Кто их знает, этих анонимщиков, они ведь до всего могут дойти, а Нефедов…

И все же в тот день, когда комиссия начала свою работу, Пантелеймон Севастьянович чувствовал неловкость.

А когда вечером позвонил ему Нефедов, а затем и Нестеренко, он не удержался и пригласил председателя комиссии к себе. С Петром Евдокимовичем был он весел и прост, но когда тот ушел, сел Пантелеймон Севастьянович в свое любимое кресло и обхватил гладкую голову руками. Недолго пробыл у него Нестеренко и немного говорил, но понял, кажется, Пантелеймон Севастьянович самое главное. Нельзя было, ни в коем случае нельзя поручать такое дело Нефедову. Заварил он кашу, и теперь неизвестно, как расхлебывать ее.

Собственно, можно было бы уж и назвать всех этих жуликов, объявить во всеуслышание — ведь нагадили они… Эх, если бы все было так просто! Взять на себя ответственность… Выдержит ли он, Пантелеймон Севастьянович? Конечно, не выдержит. И не потому не выдержит, что слаб… Вот когда он будет… О, тогда он им всем покажет! А пока еще…

«Завтра посмотришь, что они там обнаружат, вечером вызовешь того или другого к себе и сделаешь то, что нужно сделать», — так решил в конце концов, так приказал себе Хазаров.

На другой день вечером он вызвал Нестеренко, настроил соответствующим образом Нефедова по телефону, дал распоряжение, чтобы тот прибыл к нему для беседы в десять тридцать следующего дня, и проработал своего не в меру ретивого инструктора во время этой беседы. Когда Нефедов побледнел и вообще так удивительно сильно отреагировал на его слова, Хазаров сначала испугался и чуть-чуть не проявил слабость, но вовремя собрался и, твердо ведя свою линию, перешел в еще более решительное наступление.

Вообще уже конец разговора был не таким, как его начало, — они нашли общий язык. Пантелеймон Севастьянович почувствовал симпатию к поверженному оппоненту, он подумал, что надо бы как-то отблагодарить его за исполнительность и расторопность, — в конце концов то, что произошло с комиссией, тоже ведь не характеризует инструктора с плохой стороны: он-то ведь поступал по-своему самым лучшим образом.

— Знаешь, Сергей Петрович, ты принеси-ка мне материалы, что там и как, мы с тобой вместе все обсудим и решим… Прямо ко мне домой и заходи вечером, идет? И не сердись на меня за резкость — работа такая, сам знаешь… — сказал Пантелеймон Севастьянович.

Уже после возникла мысль, что допустил он в разговоре с Нефедовым чрезмерное давление на него. Но он быстро отогнал ее тем соображением, что, в сущности, сделал даже лучше для своего подчиненного: таким нерешительным людям, как Нефедов, нужна твердая рука, они сами не уважают начальника, если тот тряпка. Да и вообще он сумеет отблагодарить Нефедова так, что тот будет доволен.

ГЛАВА XIV

Приехав в управление утром четвертого дня, Лев Борисович Гец застал на месте Сыпчука и Старицына. Петя опаздывал. Нахохленный Сыпчук с угрюмым видом бывалого конторщика все что-то выискивал. Старицын, не находя применения своей энергии, зевал.

— А где наши уважаемые? — спросил Гец.

— У начальника, — ответил Старицын и посмотрел в окно.

Никого, кроме их троих, в бухгалтерии не было.

— Я хочу кое-что сказать вам, — значительно произнес Гец. — Степан Евгеньевич, оторвитесь на минуту, пожалуйста.

— Да, слушаю вас, Лев… гм…

— Лев Борисович.

— Да, да, слушаю вас, Лев Борисович…

Старицын перестал постукивать пальцами по столу и с интересом посмотрел на Геца.

— Видите ли… — начал Гец. — Я хотел спросить, что вы, Степан Евгеньевич, и вы, Вадим, думаете по поводу фактов, которые мы обнаружили. Нам ведь осталось совсем немного, и в основном все уже ясно, не так ли?

Оба, не понимая, смотрели на него. Один старый, осунувшийся, в помятом пиджаке и в очках, другой молодой, красивый, тщательно выбритый, в яркой нейлоновой сорочке.

Лев Борисович ждал.

— Слушайте, что-то непонятно… Как это «что думаете»? Отдать материалы куда следует — и дело с концом, — сказал наконец Старицын.

«Так и есть», — отметил про себя Гец.

Сыпчук, пожав плечами, посмотрел на Старицына, снял и начал протирать свои очки. Потом снова водрузил их на переносицу и воззрился на Геца.

— Я тоже так думаю… — медленно проговорил Лев Борисович. — Но…

Да, оба явно ничего не понимали. Он подождал.

Старицын вдруг покраснел и с ненавистью посмотрел на Геца.

— Вы что же, хотите… А? Что-то непонятно!..

— Ну-ну, — сказал Гец. — Давайте-давайте. Дальше.

— Слушайте, что-то я ничего не понимаю, — пробормотал Старицын. — Вы что же, хотите… В чем дело, Лев Борисович?

— А вы что думаете, Степан Евгеньевич? — обратился Гец к бухгалтеру.

— Я? Гм… Ну, так… Я, что же… Так вы, собственно, о чем?

— Видите ли, товарищи, — начал Гец уже совсем просто, стряхнув с себя высокомерие, — дело в том, что есть мнение…

Но он не успел. В кабинет вошел Нестеренко.

— Здорово, хлопцы дорогие, — сказал он, энергично потирая руки, и персонально к Гецу: — Здорово, Лев Борисович. Погодка-то, а? Разгуливается погодка, за грибками можно в воскресенье поехать, за грибками… Ну так, — прервал он сам себя. — Делу — время, потехе — час. Как у тебя успехи, Степан Евгеньевич?

Бухгалтер Сыпчук все еще не изменил своего непонимающего выражения. Он смотрел то на Старицына, то на Геца, то на Нестеренко.

— Ничего успехи, хорошо, — ответил он наконец председателю комиссии. — А что?

— Дело в том, Степан Евгеньевич, дело в том, товарищи, что пора нам уже черту подводить. Уложились мы с вами в кратчайшие сроки.

— Когда вы хотите подводить черту, Петр Евдокимович? — спросил Гец.

— Ну да хоть сегодня, хоть завтра. У вас ведь все уже, как видно?

— Да, почти все, — ответил за всех Гец. — Сегодня едем по поводу процентования, а к завтрашнему дню, я надеюсь, будет все.

— Гм… Ну что ж, ну что ж. С вами-то кто поедет?

— Вот все трое и поедем — надеюсь, вы не возражаете, Вадим и Степан Евгеньевич? Да, Петя куда-то пропал…

— Хм… У меня, Лев…

— Борисович.

— …Борисович, у меня, собственно, еще тут кое-какие… — заколебался Сыпчук.

— А, брось, Степан Евгеньич! — перебил Нестеренко. — Все уже ясно. Что это ты там блох выискиваешь?..

И, заулыбавшись, председатель комиссии обвел всех троих шутливым взглядом.

— Да что там, Петр Евдокимович, пусть уж Степан Евгеньевич делает, что ему надо, — сказал Гец, — мы ведь и вдвоем справимся. Только Петя, нам еще Петя нужен… — деловито добавил он.