Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя

• Название: Анюта — печаль моя
• Автор: Любовь Миронихина
• Жанр: Современная проза

Написанное с живым чувством и искренностью повествование о том, как девочке Анюте жилось до войны, во время немецкой оккупации и после освобождения, разворачивается в картину жизни советской деревни.

Детство и юность в годы суровых испытаний, тяготы военного периода и, казалось бы, беспросветное будущее подрывают хрупкую и ранимую героиню, заставляя ее сделать отчаянный шаг… И всё же, переступив черту, приняв судьбу «деревенской дурочки», Анюта находит в себе силы остаться чистой, простой, светлой душой.

---

— Анют, наши пошли уже, Домна побегла?

— И Домна с девками побегла, мам, порядочно уже.

Анюта увязала в платок десяток яиц, порезала хлеб, сало, сбегала на грядку за луком, Витьку сдала матери с рук на руки — и понеслась. Бегом бежала на мельницу, ее подстегивало радостное предчувствие праздника: что-то обязательно должно случиться, чего каждый день не бывает. Еще издалека послышался ровный людской гул, в котором прорывались звонкие и басистые голоса. Анюта остановилась на краю обрыва и глянула вниз. Отец говорил, у них в деревне триста дворов, да еще много нашло голодаевских и прилеповских. Эти деревни несамостоятельные, на праздники разбредаются кто в Мокрое, кто к ним. Никогда еще не видела Анюта столько народушку, скученного возле мельницы. Все были тут — мужья с женами, девки с парнями, старики, а детей — тучи! Гулять еще не начинали, просто посиживали, перекусывали, каждый в своем обществе, кто по-семейному, кто с соседями, парни с девушками отдельно.

До сих пор у них в Дубровке говорят: мельница, пойдем на мельницу. А мельницы давным-давно нет. Когда-то жили здесь богатые люди. Мельник любил веселье, приваживал молодежь, угощал девок пряниками и семечками за песни. Летними вечерами затевались тут гулянки, играли песни, плясали под гармошку. Анюты еще не было на свете, когда мельника раскулачили и сослали, и не было им возвороту. Хутор растащили по бревнышку, только битый кирпич в лопухах грустно напоминал — здесь был дом. А от мельницы остались три больших валуна на берегу. Когда прибегали сюда по ягоды, Анюта подолгу сидела на этих камнях и заглядывала в прошлое: вот здесь стоял дом, весь увитый кружевными наличниками, жили в нем поживали мельник с мельничихой, мычали по вечерам коровы, гудели пчелы в липках. Уют и тепло той исчезнувшей жизни волновали ее до слез. Бывало, увидит она остатки фундамента в бурьяне и одичавшие яблони у речки, и станет ей горько-горько и захочется ту жизнь вернуть и хоть недолго в ней пожить.

Бабка рассказывала, большой сад был на мельнице, и мельникова жёнка угощала их яблоками, когда ходили к ней на поденку. Красивая была женщина, но больная, помирала от чахотки, поэтому и любила, чтоб вокруг нее было веселье, просила девок песни петь. Одичал хутор, но живуча память и крепка привычка, трудно ее переломить. Почему именно сюда ходила молодежь на Троицу и на Петров день, ведь на лугу возле плотины лучше хороводы водить, там и воды много и роща рядом. Уж больно место хорошее, говорили дубровцы, словно оправдываясь, а чем оно так хорошо, не могли они толком объяснить.

Анюта еще полюбовалась с обрыва, вспомнила почему-то чахоточную мельничиху и побежала вниз. Ее подружки выбрали укромное местечко в кустах и мудрили там над костром, подбрасывали хворосту, ворошили и дули, а костер все равно не хотел разгораться. Пока не подошел Федька Никуленков, он умел зажечь даже сырые поленья, такой был мастер. Лизка как всегда привела целый выводок своих братьев и сестер. У Анюты все подружки были повязаны младенцами. Лизку ее мать даже в школу не пускала. Учительница ходила, грозилась, но тетка Маня ей так и сказала:

— И не ходи, не проси, у меня работать некому и с детьми сидеть.

Так и отстала Лизка на три года и попала в один класс с Анютой. Училась она кое-как, в школу ходила редко, зато любила командовать. Анюта терпеть не могла командиров, ну и что ж, что Лизка их старше? Но девчонки почему-то ее побаивались. Все как у взрослых: Карпузенка ненавидят, но боятся, а Анютин отец никого не обижает, ни на кого не кричит, зато колхозники за его спиной снисходительно поговаривают, что Коля Колобчёнок хоть и грамотный, но для начальника простоват.

Танюшка уже услужливо металась у костром под Лизкины окрики. Анюта ее считала своей любимой подружкой, но была Танюшка не столько любимой, сколько жалкой. Батька их завербовался несколько лет назад на стройку и пропал. Говорят, бросил их. У Танюшки еще две сестры и брат. Бабки у них давно нет, и коровы тоже нет, одна телочка. Когда ни придешь к ним, они хлебают одну пустую тюрю с конопляным маслом. Однажды Анюта тоже в охотку похлебала, но каждый день есть такую тюрю она бы не хотела. Баба Арина часто говорила:

— Снеси им, Анют, молока, только горлачь не оставь, у них и поесть-то нечего, одна картошка.

Анюта приносила им молоко, сало, и ей почему-то было совестно перед Танюшкой. Учителя говорят, что у них все равны, бедных и богатых нет. Где же равны, подумывала про себя Анюта, неправда это, все хотела спросить у отца, почему вокруг так много бедных.

Лизка уже достала из мешка сковородку, выкатила из костра угольки. Этого дела, конечно, никому не доверила, все интересное только себе. И тут на Анюту нашло, сама удивлялась, откуда смелость взялась. Она решительно отодвинула Лизку в сторону, протиснулась к сковородке. Сало и яйца принесла она, Лизка только сковородку. Такая была договоренность, все знают, что у Колобченковых много кур, два поросенка, так почему же Анюта должна стоять в сторонке и глядеть, как Лизка жарит яишницу! И Лизка спасовала! Только набычилась и молча глядела, как Анюта раскладывает на сковороде скибочки сала, Танюшка помогала, и девчонки радостно колготились вокруг, предлагая помощь. Все были довольны, что Анюта Лизку укоротила.

Дома Анюта никогда не жарила яичницу, дома это и неинтересно. А нынче у нее пальцы дрожали от волнения, когда она кукнула на сковородку одно, другое яйцо. И под руку не болтать, обойдемся без ваших советов. Девчонки слезно молили и им дать по одному яичку. По одному дам. На желтых цыплят, разбежавшихся по огромной сковороде, была похожа эта яичница. И такую красоту вмиг разнесли по кусочку. Так набросились на еду, как будто сто лет не ели. Они с Танькой едва успели отхватить себе немножко. Не успели проглотить свою долю, как сковородку уже вымакали хлебом и вытерли досуха. Осталась только печеная картошка.

Баба Арина рассказывала, раньше на Духа варили вскладчину кашу, ячневую или пшенную. И котел был огромный, общественный. Теперь это заведение отошло, гуляли все вместе, а перекусывали по-семейному или с соседями. Мамка с батей сидели в большой компании у самой воды. По тому, как раскраснелась и расшумелась Настя, ясно было, что они успели хорошо отметить праздник. Крестный, дядя Сережа пытался женушку урезонить, но это бесполезно. Настя сама про себя говорила: мне пить нельзя, я после первой рюмки как дурная. И все равно в праздники не выдерживала и обязательно выпивала.

Недалеко от них на мельничных валунах сидела с девками Домна, лузгала семечки и хохотала. Все на нее поглядывали, когда же она поведет молодежь делать «кукушку». Домна знала, что без нее не начнут, потому и затягивала. Уже и старушки вернулись из церкви, и вот-вот могла приехать лавка из Мокрого с пряниками и сладким ситром. Домна дождется: эта лавка составит конкуренцию даже ее хороводам.

Но вот Доня решительно вскочила и затянула самую главную духовскую песню «Смиреную беседушку». Звонко и тревожно взорвался на лугу Домнин удивительный голос. Крестный только поднес кусок ко рту, вздрогнул и поперхнулся.

— Ну и голосище у нашей Доньки! — сказал он с гордостью.

Ох, далеко за речкою — крутая гора,
На той горе, на горушке четыре двора.
У тех дворах, у двориках четыре кумы.
Вы кумушки-голубушки, подружки мои,
Пойдете на Дунай-речку, возьмите и меня!

Молодежь так и повалила за Домной. И Анюта с девчонками побежала, им было до смерти интересно: сейчас будут делать из березок куклу, называется она почему-то «кукушкой». Нарядят эту куклу в настоящее женское платье, поставят на лугу и будут водить вокруг нее хороводы. А к вечеру понесут кукушку на мост, зальют в речке, а вслед за ней бросят в воду березовые венки и загадают по ним на свою жизнь. Разве можно такое пропустить?

Своевольница Домна вдруг оборвала «Смиреную» и завела другую песню, девки на лету подхватили. Анюта подпевала самозабвенно, из последних силенок, и было ей гордо, что много знает духовских песен, подучилась у бабки и на гулянках. Лизка тоже разевала рот, у нее голосочек небольшой, только за другими петь. Танюшка вообще немтырь, ей никакие песни не давались, ни старинные, ни советские. Задребезжали потихоньку и старушки. Знать-то они знали эти песни, но что с них толку? Но все эти голоса и подголоски, большие и маленькие, дружно слились в один поток — и песня загремела! Тихая мельница, лужок и речка оцепенели от удивления.

Как под лесом, под лесом, под ракитовым кустом,
Да расшумелись комары, раскокчились соловьи.
Они чокчуть и поют, всю ночь спокою не дают.

Анюта, как былинка, завороженно тянулась за ярким Домниным платком. Среди безликой толпы обыкновенных людей она давно выделила для себя нескольких Необыкновенных. Их было не так уж много, наперечет. Это, конечно, — батя, баба Арина, отец Василий, нищий Самсон, дед Никодим из Дрыновки. Самсон время от времени появлялся в их краях, обходил деревни и снова исчезал. Бабка называла его «божьим человечком», подолгу с ним беседовала и своими руками укладывала его котомочку.