Глеб Сташков - Записки купчинского гопника

• Название: Записки купчинского гопника
• Автор: Глеб Сташков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-081969-0

Автор этой книги – пожалуй, самый ироничный питерский колумнист, обозреватель журнала «Город 812», дважды обладатель премии «Золотое перо», журналист, «которого редакторы все время просят о чем-то написать».

И он пишет – о политике, образовании, спорте, ЖКХ, балете и русском хамстве, которое, по мнению автора, есть национальная гордость наряду с балетом.

Издатели этой книги тоже попросили «о чем-то» написать – и получились «Записки купчинского гопника».

«Из всех спальных районов Купчино – самый спальный. Из всех многоэтажек наши – самые однотипные. И только средние школы у нас не самые средние, а самые худшие.

У нас чаще всего лопаются трубы и трескается асфальт. К нам реже всего приезжает начальство и чаще всего – гастарбайтеры. Нам быстрее доехать до Царскосельского лицея, чем до Эрмитажа. Но мы в лицей не ездим. Равно как и в Эрмитаж.

А вообще-то у нас живет математик Перельман. Но его все равно никто никогда не видел».

---

Буряты в это время курили в тамбуре.

Мы щадили их чувства. Полдня мы скрывали горестное известие о гибели карт. Хотели даже сообщить о прискорбном событии в письменном виде, послав на боковуху нечто вроде похоронки.

Но в конце дня мой друг Каспар все-таки рассказал о случившемся. И протянул бурятам остатки колоды. Пять или шесть карт. Попробуйте, мол. Может, ими тоже можно во что-нибудь сыграть.

Глаза у бурятов сначала расширились, а потом совсем сузились. Мне показалось, что по щеке бурята скатилась скупая мужская слеза. А по щеке бурятки – скупая женская.

– Я так и знал, – сказал бурят. Меня восхитили его мужество и фатализм.

Вот такая была наша археологиня. Бурятов она не пожалела, а Хуяма пожалела.

– Что вы делаете? – закричала начальница, глядя, как Хуяма запихнули головой в люльку. – Он же погибнет.

Какое, спрашивается, ей было дело до того, погибнет Хуям или не погибнет. Ну погибнет Хуям – и хуям с ним. Что за интеллигентская привычка всюду совать свой нос!

Местные жители снова переглянулись и почесали репы.

– Действительно, что мы делаем? Что-то не то мы делаем. Мы должны бить вас, а не Хуяма.

С этими словами абориген втопил по физиономии товарищу, который выдавал себя за каратиста. Каратист отлетел к костровищу, улегся там и заскулил.

Тогда из палатки вышел начальник экспедиции Алексей Анатольевич К***, которого мы за глаза называли Лешей, а в глаза никак не называли, потому что он ни с кем из нас не общался. Не тратя лишних слов, Леша схватил кол и всадил его в живот одному из аборигенов. Самому здоровому.

Абориген пожал плечами, выхватил у Леши кол и безо всякого Шаолиня начал его херачить. Другие аборигены тоже взялись за колья и присоединились к первому.

– Что вы делаете? – снова закричала археологиня. – Вы же его убьете.

Она кричала громче и слегка жалостливее, чем в случае со злополучным Хуямом.

Вообще-то археологиня Лешу не любила, потому что Лешу любили мы. Он с нами не разговаривал, а мы его любили, а она рта не закрывала, но ее не любили. Эта несправедливость мучила ее больную душу, но возвращаться в Ленинград одной, без Леши, ей не хотелось. Вроде как летчик пошел на таран, а штурман спрыгнул с парашютом. Звезды Героя за такие подвиги не дают. Не ровен час, под трибунал попадешь.

Время от времени аборигены принимались херачить друг друга, поэтому Леше удалось уползти в женскую палатку и спрятаться там под грудой спальников, трусиков и лифчиков.

Археологиня поняла свою ошибку. Раскаялась в гуманизме. И нашла одного товарища, который занимался легкой атлетикой. Она велела ему бежать в село Верхнеусинское и сообщить ментам о наших, так сказать, неприятностях.

Ментам – это громко сказано. В Верхнеусинском был только один мент.

– Сколько их? – поинтересовался мент у нашего легкоатлета, которого, кстати, звали Шурик.

– Человек восемь.

– Их человек восемь, а я один. Чего же ты от меня хочешь? – сказал мент и улегся спать.

Тем временем аборигены с кольями искали Лешу К***, чтобы окончательно с ним расквитаться. Не найдя Лешу, они попинали ногами каратиста и остановились в нерешительности.

– Может быть, вам пора ехать? – с необычной для себя скромностью спросила археологиня.

– Пора, – согласились аборигены.

Они уселись по мотоциклам, и тут их крепкие сибирские головы посетила идея, сколь безумная, столь и чреватая для нас серьезными проблемами. Они рассудили так: можно проехаться на мотоциклах по всем палаткам, тогда Лешу они точно задавят, и он не уйдет от возмездия.

Сказано – сделано.

– Убегайте! Спасайтесь! – закричала археологиня.

В кино человек, подавший такой сигнал, непременно гибнет. В него стреляют из пистолета или обреза. Но в археологиню никто не стрелял. Она просто стояла и орала, пока шум двигателей не заглушил ее истошные вопли.

В ситуациях, пограничных между жизнью и смертью, человек способен творить чудеса. Обнаруживаются у него, знаете ли, скрытые резервы. Здесь я абсолютно согласен с философами-экзистенциалистами, такими как Жан-Поль Сартр и Мартин Хайдеггер, хотя не читал ни того, ни другого.

«Страх – это головокружение свободы», – говорит Кьеркегор. Ну, не знаю, не знаю. Тогда нам было не до экзистенциализма и не до головокружения. Демонстрируя чудеса гибкости и ловкости, мы выскальзывали из палаток, когда колеса мотоцикла уже готовы были переехать нашу плоть и оборвать волшебную невидимую нить, на которой держались наши никчемные жизни. Даже Леша, избитый до полусмерти, каким-то образом выскользнул и уполз в степь.

– Бегите к реке! Плывите на другой берег! – кричала нам археологиня. Она напоминала Анку-пулеметчицу, которая, рискуя собственной жизнью, указывает Чапаю путь к отступлению.

Вообще-то речку невозможно было переплыть. Это же горная речка. Течение жуткое, к тому же посреди реки в тебя со страшной силой бьются камни, которые этим течением несет не пойми куда.

Но опять же – пограничная ситуация. Мы переправились через речку. Не переплыли, а перешли. Юноши несли на плечах девушек, которые – в свою очередь – несли на плечах косметички с кремом для загара и мазью от комаров. Впрочем, одного – самого хилого – юношу по дороге сбило с ног, и его перенесла на другой берег девушка, которую он взялся тащить, да не сдюжил, хотя у нее даже косметички не было.

Мы сели на другом берегу и пересчитались. Вроде бы все на месте, кроме Леши К***. Мы решили, что Леша погиб в суматохе. Царствие ему небесное.

Вскоре все стали стучать зубами. Холодно же, хоть и лето. В южной Сибири днем стоит тропическая жара, а ночи холодные. А мы вдобавок промокли, пока через речку переправлялись. А горная речка и в жару прогревалась максимум до шести градусов по Цельсию.

Кто-то предложил разжечь костер.

– Нельзя, – сказал каратист. – Костер выдаст наше местоположение. Мы демаскируемся, и нас опять будут бить.

Каратиста уважали, поэтому спорить не стали. Да и спичек ни у кого не было. Мы жались друг к другу, пытаясь согреться.

Тем временем события в Верхнеусинском разворачивались своим ходом. Покинув негостеприимного мента, наш легкоатлет Шурик шел по улице и думал. Возвращаться к нам ему, разумеется, не хотелось. Но и гулять по улицам Верхнеусинского на ночь глядя как-то не улыбалось.

Неожиданно Шурика остановил окрик.

– Иди-ка сюда, – сказал ему местный житель голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Их голоса вообще никогда не предвещали ничего хорошего, но в этот раз как-то особенно ничего.

Легкоатлет Шурик бросился бежать, но страх, видимо, подействовал на него в буквальном кьеркегоровском смысле – голова закружилась, и Шурик, споткнувшись, упал в лужу, в которой днем обычно валялись свиньи. Свиньи там не стойловые, как у нас, а выпасные. Они не стоят в стойле, а бегают по улицам, потому что их держат не на сало, а на мясо. Ладно, черт с ними, со свиньями.

Местный житель подошел к легкоатлету Шурику, взял за шкирятник и поднял. И тут лицо его засияло, а рот расплылся в благодушной улыбке.

Местный житель оказался Вовой, с которым мы познакомились и подружились в автобусе, пока ехали из Минусинска в Верхнеусинское. Тогда Вова взял у нас гитару и всю дорогу пел матерные песни. Археологиня скрипела зубами, но молчала. Мат не входил в святую троицу запрещенных вещей.

Легкоатлет Шурик объяснил аборигену Вове, в чем дело.

– Никто не вправе обижать моих друзей, – сказал Вова.

Вова собрал отряд добровольцев. Тоже человек восемь. Один из них был приятелем Вовы, а остальным просто хотелось подраться. Они расселись по мотоциклам и поехали выручать нас из беды.

Аборигены, предводительствуемые Вовой, – назовем их для простоты добрыми – были трезвы. Или почти трезвы. Злые аборигены – изрядно набухавшиеся. Поэтому добро победило зло, на скорую руку наваляв ему пиздюлей. Мы снова переправились через речку и восторженными криками приветствовали победителей.

Но археологиня, как я уже говорил, была неадекватной. Она, как последний постмодернист, не умела отличать добро от зла. И стала ругаться с добрыми аборигенами, подозревая их в коварстве.

Тут к нашему лагерю подъехал мент. Наверное, ему не спалось. Гипотезу, что его заела совесть, я отбрасываю как бесперспективную.

Мент увидел, как археологиня ругается с добрыми аборигенами, сказал добрым, что они арестованы, и велел следовать за ним. Это был не лучший выход из положения. Добрые аборигены уезжали вместе с ментом, а злые недобитки оставались с нами.

Археологиня скумекала, что опять попала пальцем в небо, и попросила, чтобы злых тоже арестовали. Злые аборигены послали к ебеней матери и археологиню, и мента, сели на мотоциклы и уехали. Добрые тоже уехали. И мент уехал. А из степи приполз израненный Леша.

Так и закончилась эта история. Как и положено, закончилась хэппи-эндом. Хотя, это смотря для кого хэппи-эндом. Леша К*** затеял судебный процесс. И добился того, что злым аборигенам дали лет по семь. По-моему, за разбойное нападение с использованием технических средств.