Федор Метлицкий - Драма в конце истории

• Название: Драма в конце истории
• Автор: Федор Метлицкий
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2014

В конце XXI века возобладало влияние Универсального Искусственного Интеллекта. Поэт и журналист Веня, с сединой в волосах, расследует массовые самоубийства в сытой цивилизации, которая привела к опасной степени разрушения личности. У него появились враги, и он внезапно исчезает.

Его молодой последователь считает, что Учителя убили. И хочет понять причины его исчезновения и найти его, ведь давно ушло время бандитских разборок, исчезли конфликты и войны.

---

Но редкое счастливое возбуждение пропадает. И тогда я трезвый гражданин, не видящий в работе, вокруг ничего исцеляющего. Сижу в бесчувственном сером существовании, не умея видеть метафорами Бога или Дао.

Переход в трезвую обыденную жизнь почему-то кажется мне трагедией. Может быть, потому, что раньше мышление коллективного бессознательного ходячими штампами было нестерпимо лишь отдельным людям, а сейчас оно дико и архаично многим, даже таким, как я.

И тогда кажется, что никому не нужен, хотя окружен людьми, и мне никого не нужно. Как все, что замкнуто в себе, как и я замкнут — в своей оболочке. Просыпаюсь — и неизменно я, я, и так каждый день, всю жизнь, всегда ношу в себе это уникальное «я» — в разных ситуациях: в детстве, молодости — убегающее от одиночества и страшно далекое от народа, потому что не мог осознать мою связь с событиями, реальностью и историей. И после смерти войду в какого-нибудь «я», и тот не сможет вырваться из моей оболочки. Человек хочет любви — ко всем, и всех — к нему, но за своей оболочкой видит лишь равнодушно проходящих мимо. Так и проходящий — видит его равнодушие. И так — все: ходят мимо друг друга, не узнавая друг в друге близких.

Мир не дает любить: слишком огромен и равнодушен. Где же прячутся другие, так же «в себе» всю жизнь? Неужели это фатально? Иного не может быть. Надо понять, и успокоиться.

Не остается ничего после смерти. И только одно утешение — возможность оставить после себя нечто, что может продлить твою необыкновенную пустую жизнь. Но если так и не смогу ничего оставить?

Но я знал, что это преходяще.

Как боль моей судьбы, что так ясно чувствую, сделать всеобщей? Как слиться с общей судьбой? То есть с тем, что не вызывает любви.

Человек сам создает в себе настроение, доходит до прозрения, что смерти нет. Только в озарении, что другие — это я, со всеми моими болями, потерями и надеждами, вспыхивает близость ко всем. Что такое — «отдавать себя другому»? Это значит любить его как самого себя. Только в любви и поэзии оболочка «я» исчезает.

Я искал у философов ответы на эту загадку, спотыкался над фразами философской книжки, вроде: «Сокрытость онтического человека, неспособного в своей сингулярности разомкнуть онтологического человека в просвет бытия». И понимал! Какие-то галлюцинации догадок вспыхивали в голове. Такое впечатление, что читал философию один, в пустоте. Больше никому это не приходило в голову, что такое можно читать. Вот бы осмеяли дебилы-одноклассники!

Но душа молчит. Приходится умственно вертеть с разных сторон воспоминания о состоянии, когда приходило вдохновение. Слова мелеют, порхают отдельно от чувств. Повторяю угаданные раньше звуки записанных в дневник стихов: «Огромный день мой раздувает горны каких-то новых сил — я сумерками их…», как в ритуале, повторяю их, чтобы вызвать озарение. Что это — любопытство испытать какое-то наслаждение, вроде секса, или это из трагического надлома внутри?

Слова Вени о том, что надо любить, чтобы приходило озарение, я всегда знал по опыту писания стихов, когда мир вдруг становился ясным и гармоничным, и я любил, жалел его. Но как удерживать в себе это слабое мерцание?

Может быть, недостаток таланта? Скорее всего. Нас много, а талантов мало.

Что я люблю на земле?

Конечно, люблю маму, но мы с ней молчим, не о чем говорить. Люблю кошек и собак — они не умеют притворяться.

Неужели больше ничего не люблю? Почему моя молодость оказалась такой надломленной?

У меня мало друзей среди тех, кого знаю. Мы с сослуживцами равнодушны друг к другу, часто злюсь на их лень и нелюбопытство, хотя после расставания будет чего-то не хватать. Жалко их мозгов, не умеющих видеть дальше предметного мира.

Мои приятели из редакции «Спасение» заняты собой, им не до меня. Правда, и мне не до них. А Веня не пускает в свою жизнь.

Дружба, это когда я другу — ничего, и он мне — ничего. Вот где настоящая дружба!

Я разочаровался и в любви.

Помню, в детстве мне нравилась бойкая курносая девчонка-соседка со здоровым румянцем на щеках, старше меня. Я поглядывал на нее, и она, видимо, замечала это. Когда мы оказались вдвоем в ее комнате, я заметался и понес что-то о состоянии когнитивного равнодушия, что люди считают естественным, само собой разумеющимся.

Она смотрела на меня, сидя на кровати, и вдруг повалила меня на себя. Я не помнил, что со мной, и она брезгливо отбросила меня: «Фу, угреватый!»

А моя первая студенческая любовь — крепко сбитая провинциальная девчонка, которую я робко обнимал гуляя по набережной около Академии, не считала меня взрослым, с которым можно было иметь дело. И нашла серьезного дядьку с усами. Я молча исчез с поля ее зрения, выбросил ее электронный адрес. Никто не узнает, как я пережил ревность! Хотя разве можно ревновать девицу без идеалов?

В командировках заводил временных подружек в каждом городе. Помню, обнял одну толстуху в тамбуре вагона. Она хохотала, вывертываясь могучими телесами.

— Ты на всех так бросаешься?

Я в тот миг любил и жалел ее. Но чувствовал, что она права: готов обнять всех.

Все же я люблю другую половину человечества — женскую. О, это мгновенное ощущение другого пола, заставляющее стать в стойку! В женщинах есть что-то материнское. И что-то природно-гендерное изящное в телах, в милой походке, изгибах талии, широких бедрах, как древнегреческие кувшины — плодоносящих сосудах.

Странно, что за тысячелетия, наверно, я один подумал, что человечество пошло бы по другому пути, будь у руля женщины. Может быть, мир стал бы для нас полным близости и любви, хотя не без побочных явлений, вроде мелочности и мстительной ревности. Если бы миром правили женщины, упали бы границы между людьми, и все стали бы понимать друг друга. Правда, не те лохматые тетки с горящими глазами хабалок (только не хочу, чтобы одна из них, моя соседка, услышала — выцарапает глаза). Или настроенные на запреты парламентарии с проступающими злобными чертами будущих ведьм. Или независимые дамы-судьи с лицами Немезиды, отринувшие женскую суть и неизменно засуживающие на полную катушку, наводящие на мысль, что суть человека неисправима.

Да, притягательные женщины не то, что задиристые, какие-то несъедобные мужики, сконструированные природой на гибель сразу после оплодотворения, но по ошибке продолжающие жить. Может быть, это инстинкт соперничества однополых особей.

Я бы предпочел дружить с мужиками, которые в критические моменты, в бою, обнимают спасенного друга, и дорога его колючая щека. Мы перестали быть живыми, холодно любим и конструируем новые гаджеты. Нас победила какая-то фатальная механическая сила.

Почему человечество не отдало свою судьбу в руки женщин? Если бы природа следовала самой себе, то есть своей всесильной способности продления, не было бы жутких насилий, особенно в прошлом веке.

А природа? Потрогаешь шершавую кору огромной березы на даче, и чувствуешь внутри какое-то приятие. Вскинешь голову — а там так вольно и суверенно раскинулся зеленый шар в голубом небе. Я люблю мою дачу любовью одиночества человека во вселенной!

Наверно, мое место не здесь, не в этом времени.

Разве я один нахожусь «не в этом времени»? Говорят, исчезли романтики, нездешние души, витающие в образах природы, где бог касается их макушки. Ведь из природы вышло само сознание. Эта теснимая нами, по-видимому, наиболее прекрасная часть вселенной, среди господствующей безжизненно каменистой и газообразной материи. Желание людей войти туда, в те чудеса — это и есть романтизм. Люди слишком заняты собой и убого рациональны. Им враждебно непонятное.

Еще я не против классиков литературы, хотя их гуманистические идеи помогли истории, как умирающему припарки.

Я удивлялся, отчего человечество вечно ссорится. Ведь, если посмотреть на него из космоса, то получается, что оно чудесно само по себе.

Вообще-то я чувствую удивление и, возможно, благоговение перед уникальной живой энергией, называемой человечеством, перед его разрушительной мощью. Все сотворено чувством удивления и благоговения перед обозримым миром. Люди в оркестре человечества играют в свои уникальные инструменты, создавая великую, хотя и подпорченную скрежещущими звуками симфонию.

При взгляде на последние снимки из телескопа Хаббла-2 дальних галактик за нашим Млечным путем, о которых мы и не ведали, во мне возникает несказанная печаль, готовая исторгнуть непонятные слезы. В детстве мечтал стать космонавтом, только незнание, как, и неспособность и лень оставили легкую тень печали по недостижимому. Стоять где-то на другой планете, глядя на маленький сапфир планеты Земля, и вытянув руку закрыть ее пальцем — какая она маленькая и беззащитная! — вот последний предел моих мечтаний.

Там течет иное, не линейное, цикличное длинное время календаря Вселенной в парсеках, его используют астронавты, переводя в межпланетном конверторе ритмов форматы времени из одной планетной системы в другую.