Бернар Клавель - Свет озера

• Название: Свет озера
• Автор: Бернар Клавель
• Издательство: Радуга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1986

Роман исторической серии известного французского писателя относится к периоду Тридцатилетней войны (XVII в.), во время которой Франция захватила провинцию Франш-Конте. Роман отличается резкой антивоенной направленностью, что придает ему особую актуальность. Писатель показывает, какое разорение несет мирному краю война, какие жертвы и страдания выпадают на долю простого народа.

---

— Опухоли нет, можете ходить, только не помногу. Через два дня все совсем пройдет.

Мари поднялась, улыбнулась и шагнула к очагу.

— Да у меня ничего и не болит, — сказала она. — Благодарю вас.

— Вы только подумайте, — проговорил лекарь, оглядывая всех присутствующих, — да кто же кого должен благодарить? Вы ведь нас спасли.

Он подошел к лежаку, где спала девочка, эта испуганная птичка, потом погладил собаку, которая так всю ночь и не пошевелилась. В ответ на ласку пес потихоньку взвизгнул, очевидно тоже благодарил, как Мари, и лизнул руку хозяину.

— И ты, ты тоже меня благодаришь, — сказал незнакомец. — Добрый мой Шакал. Ты чуть было не погиб, защищая нас. Давай-ка я вынесу тебя на минутку в конюшню. Тебе нужно прогуляться, а я ведь знаю, что ты ни за что ничего здесь не сделаешь. А лапой я потом займусь.

Бизонтен открыл дверь и с порога смотрел вслед человеку, несшему на руках собаку. Брезжил день, серый и печальный под низко нависшими тучами, чреватыми снегом. Плотничий подмастерье закрыл дверь, и все замолчали, прислушиваясь к тишине. Но когда за перегородкой, в конюшне, они услышали разговор чужака с Пьером, беседовавших вполголоса, Бизонтен спросил:

— А кто же он такой?

— Этот человек не такой, как другие, — отозвался кузнец.

— Верно, — подтвердила Ортанс. — Он так на вас смотрит, да и голос у него…

Подойдя к Мари, она спросила:

— Он тебя и впрямь вылечил?

Мари повертела ногой, потом встала и без костыля, без посторонней помощи обошла вокруг стола. Остальные не спускали с нее глаз.

— Ну и дела, — заметил кузнец.

— Я только помню, что у меня нога раньше болела, — объяснила Мари.

Всеобщее восхищение незнакомцем чуточку раздражало Бизонтена, и он ворчливо заявил:

— Просто он у костоправов всяких штучек набрался, вот и все! Есть, кроме него, и другие костоправы.

Незнакомец и Пьер вернулись в комнату. Лекарь положил пса перед очагом и стал разматывать повязку. И одновременно разговаривал с Шакалом все тем же своим удивительным голосом, и слова эти порхали вокруг вас так же, как порхали его белые руки вокруг раненого пса.

— Не думаю, что тебе придется лапу отрезать, — говорил он. — Но возможно, нога у тебя не будет сгибаться. — Он погладил собаку и слабо усмехнулся. — На трех лапах будешь прыгать, бедный мой дружочек. Но ведь я-то хожу на двух, и ничего. — Он выпрямился и озабоченно добавил: — Ваши обе лошади хорошо ухаживали за больной подружкой, но все равно рана еще не зажила. Вообще-то, дело идет не слишком ладно, и боюсь, что еще два-три дня ее запрягать будет нельзя.

Видимо, это его тревожило. Он отошел от очага, протянул было вперед руки, но замер. Бизонтен обратился к нему с вопросом:

— Вы так торопитесь уехать?

Этот вопрос, казалось, оторвал незнакомца от мечтаний. Но ответил он не сразу:

— Тороплюсь? Да нет. Я никуда не еду. Я бегу. Бегу от войны, от ненависти, горя. Единственное мое желание — спасти свою малолетку. Спасти эту несчастную девочку… Раненых моих ягняток… Боже мой, какое же это горе!

С каждым вновь произносимым словом лицо его преображалось. Теперь он не глядел на них. Взгляд его блуждал в каких-то неведомых краях вселенной. Он снова замолк, снова застыл как изваяние, и никто из слушавших его не решился вымолвить ни слова, даже переступить с ноги на ногу. Не спуская с него глаз, Бизонтен старался понять, что освещает комнату: пламя очага или взгляд незнакомца. И вдруг, словно подхваченный какой-то неведомой силой, против которой он был бессилен, незнакомец сдвинулся с места, зашагал, заговорил.

Звать его Александр Блондель. Сам он из Лон-ле-Сонье. В 1636 году он в числе первых внес в казну 100 000 экю, деньги собирали чиновные люди Франш-Конте, дабы их край мог противостоять угрозе французской армии. Он так поступил, ибо он добрый сын Франш-Конте, страстно любящий свою родину, и он поверил тем, кто так красноречиво говорил о защите их родной земли. В августе того же года пришел с двумя сотнями солдат господин де Лезей, их защитник. А затем полковник Гу — это уже в ноябре было, — он привел еще солдат, которых приходилось кормить, ставить на постой, платить им жалованье, а главное — поить да поить. А потом подошли еще новые солдаты, и с этих-то «защитников» и пошли все беды. Он вспоминал о битвах при Сент-Аньесе в 1637 году и о великом множестве раненых, которых он выхаживал.

— Я ведь лекарь, стало быть, сами понимаете, — говорил он, — я лечу. Лечу всех, кто страждет. А страждущих сотни. В каждом доме. Многие жители отказывались принимать раненых, приходилось силой их принуждать к этому. Люди сердились на солдат за то, что они разрушили наш город, заявляя, что, мол, так легче его защитить, а сами не желали пальцем пошевелить, чтобы спасти жителей… Боже мой, какова низость человеческая! В какой грязи может утонуть душа людская!

Он сам был свидетелем того, как по приказу защитников подожгли пригороды, и это ничему не помогло. Словом, битва была проиграна. Вошли французские войска и потребовали уплаты 80 000 экю, а где было их взять в разрушенном и разграбленном городе.

— Я видел, как богатых горожан брали в качестве пленных, а бедных просто убивали. И повсюду грабеж. И поджоги. Я отвез жену и сына в горы над Ревиньи. И вернулся в город после ухода французов. Мы считали, что все уже кончено, но тут другие жители Франш-Конте, простые селяне, с которыми мы постоянно сталкивались на рынке, пришли сюда, чтобы закончить начатое французами. Я это видел, друзья мои. Я, я собственными глазами видел все это… Ту малость, что оставил после себя неприятель, растащили окрестные жители… Я видел все это, видел… Клянусь вам.

Он вдруг замолчал, как будто сразу ослабел, и бессильно опустился на скамью. Локоть поставил на край стола, обхватил ладонями голову и сидел неподвижно, глядя в огонь.

А слушатели не смели шелохнуться. Блондель молчал, но слова его рассказа были еще здесь, живые, весомые. Он как бы воочию дал им увидеть тот город с его развалинами, и огонь пожарищ оставил здесь, в хижине, свое страшное зловоние, которое и им тоже приходилось так часто вдыхать.

Ортанс осторожно подошла к очагу и бесшумно подложила несколько поленьев. За ней и Мари поднялась с лежанки, чтобы помочь ей сварить похлебку. Несколько раз Бизонтен встречался взглядом с Блонделем, но у него было такое ощущение, будто тот его и не видит вовсе. Взгляд лекаря проходил сквозь него, как сквозь стекло, и устремлялся в иные края, куда-то в бесконечную даль, в неведомые страны, доступные лишь его взору.

Но внезапно он снова вернулся на землю. Встряхнулся, как бы желая отогнать от себя страшный кошмар, и начал:

— Я чудовище эгоизма. Все время говорю только о себе, даже не спросил, откуда вы пришли и что вам самим пришлось претерпеть.

За всех ответила Ортанс:

— О, нам-то, нам еще повезло, мы сумели вовремя скрыться и найти здесь людей, которые нам помогли. А это уже немало.

Она поведала незнакомцу историю их путешествия. Время от времени она замолкала, чтобы подмастерье мог добавить кое-какие подробности, касающиеся их работы здесь. И это он рассказал о смерти Бенуат и о том, как Ортанс снова оказалась с ними. Когда рассказ был окончен, похлебка уже была готова, и Мари, расставив миски на столе, сказала:

— Пора будить детей.

— Подождите пока, — проговорил Блондель, подняв руку.

Его потускневший взгляд, от которого даже черты лица незнакомца как-то странно изменились, встревожил Бизонтена. Блондель быстро проговорил глухим голосом:

— Вы должны знать все, что касается этой девочки. Звать ее Клодия Жанэн. Ей шестнадцать с половиной лет. Она крестьяночка из Фруадфонтэна, знаете, это в долине Мьежа.

— Знаем, — отозвался Пьер. — Через долину Мьежа мы не раз проезжали.

— И вы видели, что это — пустыня. Земля, где не осталось ничего, только изредка пройдет стадо. Там, на этой земле, вороны, волки, лисы, рыси, а может быть, даже медведи вовсю пировали, лакомясь трупами жителей Конте, но теперь и звери оставили этот край, потому что нечем больше там поживиться.

Он остановился, проглотил слюну, потом снова начал, понизив голос:

— Так вот, эта девочка из того края. Родители ее пропали, я не сумел даже узнать, когда именно это произошло, не узнал я также, почему она очутилась в Нозруа. Искала, где укрыться, как затравленный звереныш. Там она и пробыла до того часа, когда налетели французы, или немцы, или шведы — этого никто не знает — и угнали всех жителей. И это бедное дитя в их числе… Изнасиловали… Изнасиловала солдатня, а сколько их было… Она была без сознания… Ее бросили умирать. Когда ее обнаружили жители Франш-Конте, ее снова изнасиловали.

Голос его прервался. В его глазах, неотрывно глядевших в огонь очага, словно отражалось все зло мира.