Матвей Тевелев - «Свет ты наш, Верховина…»

• Название: «Свет ты наш, Верховина…»
• Автор: Матвей Тевелев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1954

«Свет ты наш, Верховина…» — роман русского писателя и сценариста Матвея Григорьевича Тевелева (1908–1962). По роману в 1957 году был поставлен один из известных спектаклей Закарпатского театра.

---

— Где собираете людей? — спросил Куртинец.

Верный встрепенулся.

— Место надежное, тут, неподалеку, в подлесной стороне. Дом в саду, и до леса близко.

— Кто будет?

— Как домолвились, — сказал Горуля, — представители комитетов из сел.

— Ну, а на мне — городские товарищи, — добавил Верный.

— Собираются сразу по адресу? — поинтересовался Куртинец.

— Нет, — сказал Горуля, — адреса никому не давал. Сам буду встречать каждого в отдельности в кофейне на Корзо.

Куртинец улыбнулся.

— Я погляжу, Ильку, ты уже город знаешь, может быть, лучше меня.

— Верный познакомил, — смутился Горуля.

— Значит, дружно работаете?

— Пока не жалуюсь, — проговорил Горуля. — Он по городу, а я по селам… Эх, Олексо, пустил бы ты меня на Верховину!..

Куртинец покачал головой:

— Не проси, друже, нельзя! Люди здесь нужны, а их мало. Да и потом на Ужгородщине тебя никто не знает, а там ты каждому пеньку знакомый.

— То я разумею, — вздохнул Горуля.

Они заговорили о людях, которых собирали, и я отошел в сторону, чтобы не слушать. Верный, видно, называл Горуле своих городских, которых тот должен был тоже встречать в кофейне на Корзо. Говорили шепотом, но вдруг я услышал восклицание Горули:

— Луканич? Федор?

— Ты что, знаешь его? — спросил Верный.

— Так ведь и я припоминаю такого, — вмешался Куртинец. — Кажется, профессор Мукачевской гимназии?

— Был профессором. Уволили. И посидеть пришлось, мадьяроны ему старые грехи вспомнили.

— Теперь что он делает? — поинтересовался Горуля.

— Служит в конторе камнедробильного завода, на Радванке. Он уже давно искал с нами связи. Помог нам сведениями, хорошо помог.

— А ты что можешь о нем сказать? — спросил Горулю Куртинец.

— Что сказать?.. Был когда-то с нами, воевал вместе, а потом Масарику стал молиться.

— Да, — подтвердил Верный, — об этом он мне говорил.

— Ну, за Ивана в гимназии заступился, — продолжал Горуля. — Только разные у нас дороги были. А вот сейчас, значит, опять сошлись.

Поговорили еще недолго, и Куртинец поднялся. За ним поднялись Верный и Горуля.

— Значит, до вечера, товарищи!

— Будь здоровым, Олексо!

К вечеру вьюга улеглась, но мороз стал сильнее. Над Ужгородом было звездно и удивительно тихо. Город казался погребенным под снегом.

Куртинец собрался уходить. Я проводил его до калитки и, пока он не скрылся за углом, стоял, прислушиваясь, как скрипел под его ногами снег.

Каждый вечер по нескольку часов я работал в теплице, засиживаясь там допоздна. Работы было много. Последнее время меня особенно занимал бич наших полонии — альпийский щавель. Стелющийся, живучий, цепкий, он рос у меня в широких ящиках, заглушая высеянные вместе с ним травы, и я, пользуясь наблюдениями Федора Скрипки, бился над тем, чтобы выведать, чего же не любит и чего боится это зловредное растение.

Вот и в этот февральский вечер после ухода Куртинца я отправился в теплицу и, увлекшись работой, не заметил, как время перевалило за полночь.

Оторвал меня от занятий неясный шум, похожий на шуршание осевшего снега. Затем что-то стукнуло за стеклами теплицы, и все смолкло, но через минуту-две опять послышался глухой стук, и на этот раз возле самого порога.

Я потушил свет, вышел в тамбур, осторожно приоткрыл дверь. У входа в теплицу лежал человек. Я бросился к нему, нагнулся. Это был Горуля!

Он дышал прерывисто, что-то клокотало у него в горле, и казалось, вот-вот оборвется. Я дотронулся до его плеча. Он открыл глаза и вдруг судорожно схватил меня за руку, заговорил торопливо, хрипло:

— Иванку, слухай, Олексу взяли… Сообщи. Доманинская, девяносто… Условный: «Где живет мастер…» — «Во дворе направо, проходите»: Олексу взяли.

Я похолодел от отчаяния.

— Где взяли? — только и сумел выговорить я.

— Там… На подлесной стороне.

Все, что я делал дальше, я делал, скорее повинуясь инстинкту, чем сознанию. Я подхватил Горулю под руки и поволок его к дому. Открыв дверь своим ключом, я разбудил Ружану. Она побледнела, увидев окровавленного человека, лежащего на полу в прихожей.

— Иванку, кто это?

— Молчи! — приказал я. — Помоги мне…

Мы уложили Горулю на диван, сняли с него пальто, башмаки, пиджак. Я разорвал сорочку и заметил над левой грудью две кровоточащие ранки.

Не прошло и часа, как над впавшим в беспамятство Горулей хлопотал врач. Ружана помогала ему, а на стуле сидела Анна Куртинец, бледная, осунувшаяся. Это она мне открыла дверь в доме на Доманинской, куда я постучался по указанию Горули.

Доктор работал молча, но по выражению его лица можно было понять, что состояние Горули серьезное.

Дождавшись конца перевязки, я пригласил врача в соседнюю комнату и, прикрыв за собою дверь, сказал:

— У нас в доме корь. Надеюсь, вы поняли меня, доктор?

Доктор пожевал губами и кивнул:

— Да, понял!

Он нервничал и глядел на меня исподлобья с каким-то удивлением и опаской, будто я не был старым его знакомым.

— Мы вам доверились, доктор, и вы…

— Можете не беспокоиться! — вспыхнув, прервал он меня и стал сердито отворачивать закатанные рукава сорочки.

Он дал несколько наставлений Ружане и, уходя, очень сокрушался, что нельзя поместить раненого в больницу. Сознание возвратилось к Горуле только на третий день, и лишь тогда мы узнали все, что произошло в подлесной стороне города.

Горуля сидел в кофейне на Корзо — третьеразрядном бойком заведении, где всегда было полно посетителей. Он устроился за столиком у стены, недалеко от входа. Вызванный им человек подсаживался к столику незаметно для других. Горуля говорил несколько коротких фраз, и тот, выпив чашку кофе или делая вид, что ему некогда ждать кельнера, поднимался и уходил.

Луканич не сразу узнал Горулю в чадном свете кофейной, а узнав, только и мог выговорить:

— Вы?

— Не ожидали, пане профессор? — спросил Горуля. — Вот мы и опять с вами на одной дороге.

— Да, — проговорил Луканич, — жизнь разводит, она и сводит.

— Я тому радый, что вы опять с нами, — шепотом произнес Горуля. — Помните, как тогда?.. — И, оглянувшись, добавил скороговоркой: — Сборы переносятся. Как будут назначены новые, вам про то скажут.

Горуля и сам не понимал, почему произнес именно это, а не назвал Луканичу адрес.

«Поглядел я ему в глаза, — вспоминал впоследствии Горуля, — и само так сказалось».

— Хорошо, — кивнул Луканич, — буду ждать. — И грузно поднялся со стула.

Когда Луканич ушел, Горуля посидел еще минут пятнадцать, расплатился с кельнером и спокойной походкой вышел из кофейни.

На улице было мало народу и, несмотря на безлунье, сравнительно светло от навалившего за день снега. Однако раньше чем отправиться в подлесную часть города, Горуля сделал круг по центральным кварталам, выбирая тихие и пустынные переулки. В одном из таких переулков, выходившем к площади Корятовича, Горуле показалось, что кто-то идет следом за ним. Он неприметно оглянулся и действительно увидел поодаль человека. Чтобы определить, не за ним ли это следят, Горуля обронил перчатку и резко, с ходу нагнулся за ней. Шедший позади тоже остановился. Все это продолжалось мгновение, но для Горули и этого было достаточно. Идущий своей дорогой человек никогда не остановится только потому, что где-то впереди задержался другой прохожий.

«Хвост», — мелькнула мысль, и сердце у него упало.

Жизнь подпольщика заставила Горулю изучить Ужгород во всех его подробностях и особенностях. В этом помог ему ведущий работу в самом городе Верный. Он знал проходные дворы, удобные лазы, лабиринты бесчисленных двориков, о существовании которых многие даже не подозревали. Один из таких дворов был неподалеку. Стоило только там перебраться через невысокую ограду, чтобы очутиться в соседнем дворе, выходящем уже на другую улицу.

Горуля ускорил шаг, чуть не сбил с ног какого-то прохожего, извинился и нырнул в подъезд знакомого ему многоэтажного дома.

Дверь под лестницей вывела Горулю во двор, к ограде. Он перемахнул через ограду и притаился за дворовыми строениями.

Минуты две-три было тихо, но вот скрипнула подлестничная дверь, прохрустел снег, и у ограды остановились двое.

— Так и есть! — произнес один. — Прошел. Видите след? Давайте назад, может быть успеем.

— Я не могу быстро, — сказал другой, — у меня одышка.

— Но вы уверены, что это он?

— Ну конечно, он!

«Матерь божья, да то Луканич!» — подумал Горуля, но и голос второго показался ему знакомым, однако кому он мог принадлежать, сразу вспомнить не мог. Только потом, когда двое ушли, его осенило: Сабо!

Выходить на другую улицу было теперь небезопасно. Горуля какое-то время подождал, перелез обратно через ограду, пересек двор и, очутившись снова в подъезде, выглянул на площадь: ни души! Он обогнул площадь, вышел через Корзо на набережную Ужа и дальним, кружным путем, поминутно оглядываясь и наконец убедившись, что никого не ведет за собой, выбрался на подлесную сторону, к деревянному дому. Дом стоял на отшибе, поодаль от других строений, посередине большого фруктового сада. Сад был обнесен низкой плетеной загородкой, местами почти заваленной снегом. Справа, метрах в трехстах, пролегала ведущая к лесу дорога; слева же, за узкой полосой виноградника, лежала большая пустошь, обрывающаяся скатом к задворкам ужгородской окраины.