Сергей Жигалов - Дар над бездной отчаяния

• Название: Дар над бездной отчаяния
• Автор: Сергей Жигалов
• Издательство: Литагент «Благовест»32e5da99-0af4-11e3-99cb-002590591dd6
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9968-0291-3

Явившись на белый свет без рук и без ног, он, казалось, был обречён. Но великая сила духа и труд до кровавых трещин на губах с Божьей помощью окрыляют Григория Журавина. Зажатой в зубах кистью он пишет иконы.

Крестьянин, «обрубок человеческий», из глухого поволжского села оказывается у самой вершины грядущей Русской Голгофы. Едва не погибает в Ходынской трагедии. Встречается с императрицей Александрой Феодоровной, знакомится с народовольцами-бомбистами, Владимиром Ульяновым, дружит с Григорием Распутиным. Государь Николай Второй приглашает его написать нерукотворный портрет царской семьи…

Его рождение и судьба есть величайшее чудо и тайна. Родившись на белый свет без рук и без ног, он научился рисовать кистью в зубах. Поднялся вровень со знаменитыми живописцами. На нерукотворные иконы самарского крестьянина и теперь, через сто лет, молятся православные.

---

«Узнал, выходит…». Потом нагнулся, сунул в нору руку и тут же… скрылся в ней весь. «Оборотень! – плеснулся над головами истошный бабий крик. – Суслем оборотился!..»

Все заметались, загомонили: «Лопаты несите, выроем!» – «Ни к чему лопаты. Ребятню надо послать за водовозом. Водой из норы его скорей выльем…» – «Как обвёл дураков!» – «Кол осиновый надо вбить!».

Гриша больно закусил губу. Он видел то, чего не видели загипнотизированные крестьяне. Цыган на карачках отполз от норы в долок. Вскочил, пригибаясь и волоча руки, побежал прочь. Почему он не крикнул, не указал на него, Гриша и сам не знал.

– Щас ему, паскуде, все рёбра пересчитаю! – Шура Припадочный с маху тыкал в нору колом. – Нна-н-на!

– Гляди, а то эти разбегутся!

– А то! – Шура выдернул извоженный глиной кол, ахнул по спине Кондачка. – Кличьте его назад из норы, а то всех вас тут порешим!

От удара у Кондачка по-мертвому дёрнулась голова.

– Знал ты, что цыган так отчебучит? – Подступили к нему озлевшие мужики. – Говори, знал?

– Кабы знал, с ним бы в нору спрятался, – прикрывая голову, отозвался Кондачок. – Сами же на деньги польстились.

– Потешается еще! Хрястни его по мусакам! – Красная лапа на голове задергалась от ударов.

– Воду везут, щас выльем! – люди, мешая друг дружке, сгрудились у норы. Вода из жестяной бадьи, завинчиваясь белым вертушком, с хлюпаньем уходила в нору.

«Вылезет, сразу его колом…», «Халда, не колом, а перекрестить его, он цыганом и обернётся». На шестом ведре из норы пробкой выскочил крупный рыжий суслик, заметался между ног, склизкий, ощеренный. Хватали его за лапы, за хвост, кое-как изловили. Бросили в пустое ведро, накрыли бабьим запаном.[9] Ведро перекрестили. Зверёк царапал железо, свистел.

– Кому скажи, не поверят. – Гераська об обод колеса счистил с ладоней грязь. – На моих глазах в норь нырнул… Страшно визжал цыганёнок. Бабы рвали его за кудри. Сердце у Гриши колотилось так часто и сильно, что вздрагивал подол рубахи. Он глядел и не узнавал знакомых мужиков. Бороды взъерошены, будто звериные загривки. Палящие злобой глаза, оскаленные рты. Никогда в жизни он не видел, чтобы в людях так явственно проступал звериный облик. Сосед, смирный, моргливый Федорок хорьком кидался на конокрадов, норовя поддеть лаптем в низ живота. Бабы сверкали глазами из-под растрёпанных косм, рвали живьём… Гришатка зажмурился. На какой-то миг погластилось, будто он стоит на краю страшного обрыва, а там на дне во тьме и злобе мечутся звери с человечьими головами, рвут и кусают друг дружку. «Господи, спаси и помилуй нас, грешных, Своею благодатью», – возопил он всем сердцем.

Поднималось солнце, сверкала роса. Степь дышала ласковым утренним теплом. Взвивались, звенели серебряными колокольцами жаворонки. Природа дышала тихой божественной радостью и любовью. Но люди этого не замечали. Волна злобы поднялась и опала. Мужики кисли на жаре. Крутили головами.

Ни денег, ни цыгана. Один суслик в ведре для посмешища. Оставшиеся конокрады, чуя неминуемую расправу, тоскливо гнули головы. Шпынять и бить их все уже уморились.

– Чо с ними валандаться, ввернуть им веретё на в ухи, и взятки гладки, – предложил кто-то из стариков.

Послали ребятишек за веретёнами.

– Видел, как я его по загривку съездил? – подбежал Гераська. – Оборотня бы поймать, я бы его сковороднем ахнул. И как он в норь-то поместился?

– Ни в какую норь он не лазил, – усмехнулся Гришатка. – Глаза всем отвёл, а сам уполз.

– Куда отвёл? Брешешь, небось. – Гераська схватился за рыжие вихры. Он всегда дёргал себя за волосы в сильном душевном волнении.

– От себя всем глаза отвёл, гипноз называется. Сперва ползком полз, а там по долу убёг.

– А чо ж ты видел, а не закричал?

– Жалко его сделалось.

– Жалко у пчёлки. Он же их главарь. Всех заколдовал, а тебя нет?

– У него не вышло. Ой-и-и! Железные пальцы сдавили гришино ухо.

– Ну-ка, сказывай, кто хмарь на нас навёл. – Над ним нависла клокастая пегая борода. Мужик был незнакомый, злой. Поперёк лба рубцом вздувалась жила. – Почто не шумнул нам, а?!

– Пусти, – мотнул головой Григорий. Ухо хрустнуло.

От боли в глазах поплыли светляки.

– Сказывай правду. Видал, как цыган мимо норы полз?

Мужики прихлынули, обступили тележку. Пегая Борода разжал ухо, вытер пальцы о портки:

– Похоже, ты, самовар, тоже из ихней шайки.

«Будя буровить», «Убогий-то чем вам не угодил?», – в задних прокатился шумок. – «Цыгана под тележку спрятали»

– «Ну-у-у?» «Мели, Емеля…». – Задирали бороды, напирали на передних.

– Говори по совести, видал, как цыган нам глаза отводил? – вызверился на Григория Пегая Борода. – Я слыхал, он вот этому рыжему музюкал, дескать, видал, как цыган мимо норы прополз и долом убежал. – Потом нагнулся к Грише, заныл просяще:

– Ну, скажи по чести, видал?

– Ну видал, – вконец растерялся Гриша, как из колодца, снизу, глядя на обступивших его мужиков. «А тебе почему не отвёл глаза?» – «Да говорю вам, он тоже из одной шайки…» – «Всех охмурил, а его нет…», – будто от подброшенных в костёр дров, вспыхнул огонь: «Ловко. Калека. Век не подумаешь. Наводил их, как лучше красть…».

– Тем летом в ночное с ребятами поехал этот обрубок, и в ту же ночь Карюху мою и ещё три головы увели, – залился Федорок. – Пенёк с глазами!..

«Вяжи его к ним» – «За чо вязать, рук-то у его нету…» – «За шею петелькой».

Кто-то сбоку хлестнул Гришу по скуле. Во рту сделалось солоно.

– Убогого бить – рука отсохнет, – в круг протолкался дед Никиша, босой, в рваной рубахе. – Сами цыгана упустили, а на малом злость срываете. – Нагнулся, рукавом утёр Грише кровь с губы. Пахнуло тиной. Тот благодарно вскинул глаза:

– Он меня и на постоялом дворе ночью не осилил своим гипнозом.

– Вишь, на постоялых дворах встречались. Денежки за краденых коней, небось, делили, – опять взвился бородатый. – Не лезь, дед, не в своё дело. Иди лучше, сомов лови. Шурка, вяжи его по перёк тулова и волоки.

– Без ног, чай, не убежит.

– Вяжи, а то как цыган унырнёт.

Жесткие руки вынули Гришу из тележки, отнесли и оставили рядом с конокрадами. Тем временем ребятишки принесли веретёна.

– Ну-кося. – бородатый взял в руку острое, как пика, веретено. – Отвязывай первого.

Шура Припадочный развязал цыганёнку руки. Тот кинулся бечь. Догнали, повалили. Хваткие мужичьи руки прижали головой к земле. Смоляные кудри елозили по траве. Цыганёнок визжал, дико распялив белозубый рот, дёргался. Пегая Борода, ворочая кровяными глазами, никак не мог прицелиться остриём в ухо.

– Глянь, скачут. Можа урядник?![10] – Толпа развернулась в сторону двух мчавшихся от села всадников. Мужики, державшие цыганёнка, встали с колен. Бородатый незаметно отбросил веретено в траву. У одного из всадников в такт лошадиному маху взмётывались большие чёрные крылья. У другого вспыхивали и гасли у лица золотые искры. Саженях в трёхстах от толпы сыпавший золотыми искрами развернулся и потрусил прочь. Другой же наскочил на толпу, оборотившись отцом Василием в развевающейся рясе. Сполз наземь с мокрой, будто искупанной лошади, одёрнул рясу, перекрестил внезапно притихшую толпу. Цыганёнок на коленях подполз к нему, ухватился за полу, запричитал:

– Батька-поп, спаси, Христа ради! Веретеном голову проткнули!..

– Сказывай, басурман, калека был с вами в доле? – Пегая Борода, злобясь, волоком подтянул за ворот Гришатку. – Перед батюшкой сознавайся!

– Ведро, сусля несите. Пусть батюшка крестным знамением осенит, – загалдели в толпе. – Перевернётся в цыгана.

Отец Василий помог обрадованному его появлением Грише подняться, полой оттёр его испачканную травяной пыльцой щёку. – Тебя-то пошто?

Принесли ведро. Отец Василий долго разглядывал присмиревшего на дне мокрого суслика. Усмехнулся:

– Цыган-то чёрный был, а суслик рыжий.

– Сказали же вам, остолопам, убёг цыган, – Бородатый с досадой выругался по-чёрному. С вызовом поглядел на отца Василия.

– Айда. – Шура Припадочный схватил цыганёнка за ухо.

Тот обеими руками уцепился за полу рясы.

– Батька-поп, не отдавай. Веретеном заколют. От рывка отец Василий попятился, загородил цыганёнка.

– Не замай отрока.

– Ты чо, поп, за конокрадов заступаешься? – попёр грудью Шура Припадочный. – Сгинь от греха.

– Обожди, – отвёл его рукой бородатый, елейно вкрадчиво вопросил: – А скажи, отче, кто это с тобой скакал да не доскакал, а-а?

– Цыган. Он меня и направил, – бесхитростно смаргивая голубенькими глазками, отвечал отец Василий.

– Слыхали? – возвысил голос бородатый – Нашлась пропажа. Цыган из норы попа послал конокрадов выручать. А-а! Небось, не одну сотню тебе пожертвовал!.. Чо молчишь? А, можа, ты сам с ними в шайке?

– А как ты догадался? – отец Василий покаянно нагнул голову. – И я с ними лошадей крал.

Стихла, будто остекленела, толпа. Так бывает в природе перед грозой. Ни одни листочек не шелохнётся, ни одна букашка не завозится в томительном ожидании. Таращили глаза на отца Василия, будто у того на голове выросли рога.