Петр Акимов - Плата за страх

• Название: Плата за страх
• Автор: Петр Акимов
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Детектив
• Год: 2000
• ISBN: 5-264-00207-Х

Истина «Все под Богом ходим» — это не только формула жизни, но и источник доходов для бесчисленного множества компаний, делающих на страховом деле большие деньги. Причем не всегда заработанные праведно. На долю Надежде Кузнецовой — страховому агенту по призванию и детективу по необходимости — как раз и выпадает расследовать весьма сомнительные страховые случаи, когда ее клиенты хотят во что бы то ни стало получить ВСЕ и СРАЗУ…

---

— Ссылаться на других — неправильно! У них могут быть другие обстоятельства, о которых ты не знаешь. Отвечай за себя. Будь добросовестной, и все будет хорошо.

Это подтвердилось: то, что срабатывало в школе, а потом в институте, столь же четко осуществилось и на службе, в первые годы ее работы, ставшие последними годами Советской власти.

Кузнецова, максималистски добивавшаяся жизни в полный накал, разочаровалась в конторе за несколько месяцев. Она уволилась через полгода и начала многолетнюю эпопею поиска своего призвания. А Панкратова, уверенная, что в правильной трудовой книжке должна быть только одна запись о приеме на работу, осталась. Благодаря двужильности и, чего греха таить, неудачному браку, который не отвлекал от учебы и работы, она из зубрилки сначала превратилась в хорошего специалиста, а потом, стараясь угнаться за переменами, и в подлинного эксперта по организации управления. Первые шесть лет ей везло на руководителей, и она свято соблюдала правило, что удачу надо использовать до донышка. Вкалывать не сколько положено, а сколько нужно.

Это окупалось. Даже выпавшая ей любовь случилась не сама по себе, а была дарована именно работой. Но любовь эфемерна — греет и окрыляет, но обязательно кончается. Работа нескончаема.

Приватизация и прочие пертурбации завели страну в не поймешь что. Контора превратилась в акционерное общество «Снабсбыт», обросла, как паутиной, массой посреднических контор мутного происхождения. Чего не разворовали, то профукали.

Самые энергичные сослуживцы ушли сами. Добросовестных выжили прилипалы вроде Глебского. Но она держалась. Потому что забывать добро неправильно, а она почти всем, что было хорошего в ее жизни после института, обязана этой конторе. И она старалась ей помочь в трудные времена. Надеялась, что справедливость восторжествует и ей дадут помочь родному коллективу. Но работать в полную силу ей так и не позволили. Зато отблагодарили — увольнением «по собственному». Так сказать, «ушли по-хорошему».

Панкратова стряхнула оцепенение, уразумев, что Нина Некрасова о чем-то говорит, и спросила:

— Что? Извини, не расслышала.

— Я говорю: и куда ты теперь? — спросила, присев к ее столу и подперев щеку кулачком, знаменитая своей многодетностью Нина Семеновна Некрасова.

Первенца она родила больше двадцати лет назад, а последнему, четвертому, еще нет пяти, но выглядела Некрасова самое большее лет на 35. Впрочем, ее внешность зависела от ситуации. Если была возможность что-то выпросить, Нина Семеновна обувалась в стоптанные туфли, перекашивала юбку на мощных бедрах, стирала помаду и прилизывала волосы. Это ее мгновенно старило, превращая в плаксивую бабу-распустеху, которую ничто, кроме счастья ее детей, не интересует и которой гораздо проще помочь, чем объяснить, что зарплата зависит только от работы, но никак не от количества иждивенцев. Зато когда намечалась пирушка, Нина Семеновна впрыгивала в туфли на шпильках, приподнимала юбку, рисовала яркие губы, вспенивала прическу, и более заводной дамы, чем она, за столом и в танцах не было.

Многие сослуживцы Некрасову недолюбливали. За пятнадцать лет она сумела надоесть своей многодетностью, не столько рассказывая о чадах, как иные мамы, сколько чего-то требуя. Это раздражало тех, за чей счет мамашу одаряли. А вот Панкратову ссылки Нины Семеновны на свою многодетность не коробили. Она брала на себя львиную долю ее работы и даже делилась с нею премиями за сделки, к которым Некрасова отношения не имела. Понятно же: чтобы одной, без мужа, четверых детей обеспечить, крутиться приходится без роздыха. Тут грех не помочь.

Уже зная, чем обернулся для Панкратовой поход к начальнику, Некрасова смотрела на нее с волнением. Так наблюдают за ужасами, происходящими с другими, ощущая себя в полной безопасности. Но плескалась в зрачках Нины Семеновны и озабоченность.

— Работу-то где собираешься искать?

— Еще не знаю. — Тамара с удовольствием послала бы не ко времени любознательную сослуживицу подальше, но в силу врожденной вежливости не нашла сил на грубость. — Откуда мне знать, если я только что узнала?

— Ой, прости меня, — спохватилась Некрасова. — Тебя действительно ведь только что… Прости. Просто смотрю на тебя и думаю: а ведь я — следующая.

— Ничего, тебя-то Глебский ни за что в обиду не даст. — Панкратовой уже было неудобно за вспышку раздражения. Вымещать злость на невольных свидетелях неправильно. — Он без тебя, один, уже не начальник… Ладно, не пропаду. Найду что-нибудь.

— Конечно, найдешь. Тебе-то вообще устроиться не проблема, — приободрила ее Некрасова. — С такой-то фигурой! Тебя любой из бывших наших с удовольствием возьмет. Между прочим, недавно о тебе Гаврилов расспрашивал. Тебя тогда на месте не было. Он даже телефончик свой оставил. Хочешь, найду номерок? Эй! Что с тобой?

Панкратова смотрела прямо перед собой остановившимися глазами, с трудом одолевая подкатывающие слезы. Она ничего не понимала из того, что ей говорят. Тридцатичетырехлетнюю Тамару Владиславовну Панкратову придавила обрушившаяся на нее свобода. И сейчас ей казалось, что придавило ее — насмерть.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Будто рухнуло все, — жаловалась Тамара поздно вечером у себя на кухне Надежде Кузнецовой. — Ноги подгибаются, все валится из рук. Меня отшвырнули, как тряпку. На людях стыдно появиться и в зеркало противно смотреть. Какая же я никчемная, тупая дура!

Панкратова ожесточенно чиркала одноразовой зажигалкой. Длинная коричневая сигарета из красной пачки принесенных Надеждой «More» подпрыгивала в губах Тамары. Зажигалка высекала снопы искр, но огонька не рождала. Она отшвырнула пластмассовый цилиндрик, закрыла лицо руками и опять заплакала.

Кузнецова молча гладила ее по плечу, пережидая приступ истерики. Она едва привинтила провода, как телефоны в ее квартире затрезвонили, и плачущая Тамара попросила срочно прийти. Панкратова тоже была исключением, на которое не распространялись три пресловутых правила Надежды. Тамаре она и деньги занимала, и на помощь спешила когда и куда угодно. Подруги жили в одном дворе, через дом, и Кузнецовой пришлось сделать крюк, чтобы сбегать к киоскам возле метро «Южная». Она купила там сладкий рулет и «Мартини», чтобы отпраздновать перемены. Потому что переживаниям Тамары сочувствовала, но вот горем случившееся не считала. Понимала, как обидно и больно сейчас подруге. Унизительно знать, что ты не нужна, что без тебя обойдутся. Этот удар для любого вдвойне болезнен когда нанесен неожиданно и незаслуженно. Однако помогать и жалеть — не всегда одно и то же.

Дав Тамаре выплакаться, внимательно выслушав ее причитания, Надежда позвонила домой и сообщила на автоответчик для Олега, что находится у Панкратовой и что у той неприятности. Поэтому, мол, она задержится. Потом Кузнецова отвела Тамару в ванную, раздела, одолев слабое сопротивление, и держала под контрастным, то горячим, то холодным, душем до тех пор, пока к подруге не вернулась способность здраво соображать.

— Ой, Надька, ты же сама вся вымокла! — вдруг с улыбкой заметила Тамара. — Ты иди, иди на кухню. Теперь я сама.

— Ничего не сама. Тебя надо растереть как следует.

Когда подруги вернулись на скудно обставленную и от этого просторную и светлую кухню, Надежда разлила «Мартини» по бокалам.

— Давай выпьем за то, что жизнь прекрасна. И те, кто хочет видеть нас несчастными, никогда не дождутся! Пей все. До дна!

Потом она помогла Тамаре прикурить, закурила сама и, облегченно пустив струйку дыма к потолку, призналась:

— Извини, Том. Но жалеть тебя у меня не получается. За что боролась, на то и напоролась. Согласна?

Крупная, сентиментальная на вид Кузнецова терпеть не могла кривить душой, сюсюкая. Она придерживалась тех же правил, что и Панкратова, но иначе их воспринимала. Вернее, иначе расставляла приоритеты. Это тот случай, когда два порядочных человека верят в разный порядок. Видя рядом и слушая этих двух зеленоглазых и рыжеволосых, похожих, будто родные сестры, женщин, нельзя было не поразиться тому, как разнятся их характеры.

Панкратова, внешне холодная и неприступная, на самом деле готова выручить любого, кто только попросит. Даже профессиональным нищим в метро подавала. Ее правила действовали в порядке их важности для общей пользы. А вот Кузнецова, внешне с душой нараспашку, исходила из полезности правил ей самой. На упреки в эгоизме она пренебрежительно пожимала мощными круглыми плечами:

— Приятнее ошибиться, если человек честнее, чем ты думала, нежели наоборот.

Кузнецова, единственный и очень любимый ребенок у своих родителей и не менее любимая внучка у двух бабушек и двух дедушек, в детсадике и школе была самой крупной девочкой. Редкий сверстник осмеливался не то что обидеть, но даже слово против сказать.