Вера Панова - Кто умирает

• Название: Кто умирает
• Автор: Вера Панова
• Издательство: Художественная литература, Ленинградское отделение
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00859-1

Цикл исторических повестей и рассказов В. Ф. Пановой «Лики на заре» посвящен Руси X–XII вв. В общей композиции цикла произведения расположены по хронологии событий и жизни исторических лиц, в них описанных: Киевская Русь X–XI вв. («Сказание об Ольге» и «Сказание о Феодосии»), Русь Владимиро-Суздальская XII в. («Феодорец Белый Клобучок»), Русь Московская XVI в. («Кто умирает»).

Повесть о последних днях и кончине московского самодержца Василия III (1479–1533), отца Иоанна Грозного.

---

— Удивляюсь людям. Сороковин не могут дождаться, чтоб проводить старуху на покой благообразно.

— Старуха тоже хороша. Зачем духовной не оставила? Распорядилась бы то-то тому, то-то тому. Какой спорок в чьи руки. Тогда и молодицы не грешили бы.

— Три алтына дал тебе, да погодя еще три.

— Ну.

— С какой бы стати я их тебе задаром давал!

— Больно рост большой.

— Да ты год держал. Совсем не большой рост! Ты б еще два года держал.

— Нет, так дела не будет. Послушай меня. Пса надо брать отравой. В доме кого-нибудь надо иметь, чтоб помог. Там среди служанок подходящей девчонки нет ли?

— Всё ли пооткрывали? Может, где что забыли?

— Всё чисто пооткрывали, сама весь дом обошла, все двери настежь, и сундуки, и лари, а она все мучается, вот горе-то.

— А киот-то, киот!

— Киот забыли открыть!

— Киот откройте! Ну вот. Теперь разродится наша Агафья.

— Я отец Илия, а он мне: Илейка! Сам он Данилка, когда так!

— Выпил ты много, отец Илия.

— Данилка, Данилка, красное рыло, вот ты кто, слышишь?!

— Да цыц! Разбушевался…

— Он, Данилка, митрополит… слушай, хи-хи, я тебе расскажу, нагнись. Он сам своей здоровенной морды стыдится. Он перед богослужением — ниже нагнись! — серным дымом дышит, хи-хи, чтоб выйти с бледным ликом.

— Ну да!

— Вот крест святой! Серным дымом, хи-хи-хи!

— Хи-хи-хи-хи!

— Хи-хи-хи-хи-хи!

— Не стыдись, моя березонька. Моя ясная. Это уж мы сотворёны так. Это от бога, милая. Открой свои глазоньки, посмотри на меня…

— Где я возьму тебе еще три алтына? Ну ты подумай: где мне взять?

— Антош, а Антош! Проснись, родной, сослужи службу. Антош, Антош! Что мычишь-то, человек кончается, вставай, доспишь после! Добежи до Покровки, ну что ж, что темно, а ты расстарайся, доберись, сказано тебе — человек погибает. Спросишь там дом Варвары Чернавы, повивальной бабушки. У ней пояс есть из буйволовой кожи, буйволовой, буйвола не знаешь? Сей же час сюда чтоб с этим поясом шла. Без нее не вертайся, приведешь ее, и пояс чтоб был, без пояса и не приходите, и скорей главное, совсем Агафье нашей плохо. Уж и кричать не может, хрипит только. Агафьюшка, свет, на кого ты нас покидаешь… Ну бежи, сынок, да все чтоб как я приказала! Этот пояс, вы знайте, помогает очень. Пошепчет над ним Чернава, наденет на роженицу, и раз, два, три, готово дело. А мы ее покамест в укроп ногами. Тоже польза бывает. Несите сюда укроп. Ничего, Агафьюшка, ничего, что горячо, ты надейся, ты старайся…

— Курчатовская бабка была очень хорошего роду. Ее родитель в рядах богатую лавку имел. Замуж шла, восемь шуб ей справили. Кабы не пожар. После пожара они захудали.

— Милая моя…

— Милый мой…

— Поцелуй…

— Чего это бояре нынче целый день взад-вперед скакали, и в санях, и верхами?

— А кто их знает. Надо им, вот и скакали.

— Великий князь, что ли, болеет, говорят.

— Говорят.

— Тоже ведь помереть может, а?

— Другой найдется.

— За этим не станет. О-о-о, раззевалась, мои матушки. Гашу светильце, что ли. Спать пора.

— Милый мой…

— Милая моя…

— Поцелуй…

Еще звезды над Москвой, но уже потянулись утренние дымы из труб и волоковых окошек.

— Кто умирает?

— А никто не умирает. Разгрызла орех наша Агафья. Пояс помог из буйволовой кожи.

— Не пояс, а милость господня помогла.

— Там что бы ни помогло, а мальчик такой ровненький, да такой тяжеленький, да все кушать просит. И Агафья попросила: исть, говорит, мне давайте.

— Ожила, значит.

— Ожила! Топи, Аннушка, что это ты запозднилась, уж скоро развидняться начнет. Топи, пошевеливайся. Спеку перепечку, снесу на ребеночка.

1965

Примечание

Повесть о последних днях и кончине московского самодержца Василия III (1479–1533) принадлежит к числу наиболее значительных в художественном отношении произведений Пановой. По мастерству портретно-исторической живописи, глубине и масштабности замысла эта короткая повесть может быть поставлена в ряд с лучшими образцами советской исторической прозы.

Панову занимает в повести традиция самодержавной власти, уходящая в сумрак средневековья, когда эта традиция только складывалась, а мысль о «божественности единоначальной власти» получила практическое осуществление на русской земле.

Произвол неограниченной власти создает ситуации, с которыми сама власть уже не в состоянии справиться. Если деспот не считается с жизнью, то смерть не считается с деспотом. Умирающий властелин оставляет после себя непомерно тяжелое наследство, вокруг которого закипает ожесточенная борьба. Его наследники поневоле должны начинать все сначала, причем не столько в государственных, сколько в своих собственных интересах.

Строгая объективность, с которой Панова судит об итогах правления одного из первых русских самодержцев, исключает апологетическое отношение к истории. Даже признавая прогрессивность тех или иных практических шагов Василия Ивановича, писательница не снимает вопроса о его реальном нравственном облике; низменные, бесчеловечные, деспотические его черты выявлены резкими и контрастными мазками. Нравственная оценка закономерно входит в общий итог как неотъемлемая часть исторической правды.

По признанию К. М. Симонова, откликнувшегося на книгу Пановой «Лики на заре» аналитическим личным письмом, наибольшее впечатление на него произвела история внутреннего нравственного перерождения игумена Киево-Печерского монастыря Феодосия: «…Наверное, она, эта история, самая главная в этой книге. И самая поучительная для нас, грешных, живущих в нашу сложную эпоху… А в смысле прямой изобразительной силы удивительно хорошо написана кончина великого князя Московского. Некоторые страницы да что там некоторые! — большинство страниц этой вещи читал с прямым восторгом и завистью. Это настоящая история, во всем жесточайшем сплетении ее противоречий, столкновений судеб, взглядов, страстей. В общем, это очень хорошо, по-моему…» (Симонов К. Сегодня и давно. М., 1976. С. 400–401).

В письме к Е. В. Стариковой от 6 февраля 1970 г. Панова высоко оценила ее критическую статью, посвященную исторической проблематике «Ликов на заре». «Эта статья не только умна и добра, что так редко перепадает на долю нас, бедных литераторов, — писала Панова, — эта статья буквально вернула мне веру в себя. Я тут сделала некий шаг — прочла два знаменитых исторических романа. Один — «Последний путь Владимира Мономаха», второй — «Великий государь» — об Иоанне III, дедушке милого нашего Иоанна IV. Я, впрочем, не уверена, что они точно называются так, а не как-либо иначе, а фамилии авторов, при моем склерозе, и вовсе не запомнила, но наверняка вы догадываетесь, о чем идет речь, так как эти два романа все читали и все очень хвалят, очень, говорят, интересно. А я прочла, и на этом интересном фоне мои бедные «Лики» показались уж очень бедными, какими-то необстоятельными, несолидными… А это мне как-то очень было ни к чему, так как я начала было — и с большим рвением — работать над XVII нашим веком, работать, что называется, заново, по-своему стараясь пересмотреть и Марину, и Василия Шуйского, и обоих Лжедмитриев даже» (Цит. по ст.: Старикова Е. Три письма Веры Пановой // Воспоминания о Вере Пановой. М., 1988. С. 425).

Панова имела в виду исторические романы С. Скляренко из времен Киевской Руси — «Святослав» и «Владимир», где основные герои, вопреки исторической истине, выступают скорее в роли народных вождей, а не своевольных феодальных властителей, державших в кабале своих смердов. Та же тенденция — апология ранней феодальной эпохи и возвеличение великокняжеской власти — проявилась в повести опытного исторического романиста Вс. Н. Иванова «Иван Третий». Книга повестей Пановой «Лики на заре» по сути своей противостояла украшательской, идеализирующей тенденции исторической беллетристики 60-х гг. Стремлением осмыслить важнейшие противоречия национальной истории отмечены и последующие исторические замыслы Пановой, относящиеся к эпохе XVII века.