Андрей Столяров - Наступает мезозой

• Название: Наступает мезозой
• Автор: Андрей Столяров
• Издательство: Русско-Балтийский информационный центр «БЛИЦ», Петербургский писатель
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2000
• ISBN: 5-88986-018-6

Новая книга петербургского прозаика Андрея Столярова написана в редком жанре «фантастического реализма». Это не фантастика в привычном для нас смысле слова: здесь нет гравилетов, звездных войн и космических пришельцев. Автор продолжает традиции «магической петербургской прозы», заложенные еще Гоголем и Достоевским, он осовременивает их, придавая фантасмагории звучание повседневности. Фантастический Петербург, где возможны самые невероятные происшествия: фантастический мир на исходе второго тысячелетия: мистика, оборачивающаяся реальностью, и реальность, обращенная к нам мистической своей стороной: Андрей Столяров – автор новой петербургской прозы.

---

– Ну да, выбросили человека, как тряпку…

Улыбка у Георга застыла. Он слегка прижал машину к обочине, пропуская прущий из-за поворота фургон. Просквозил через весь салон выхлоп отработанного горючего.

А затем Георг вновь вырулил на середину.

Скулы у него одеревенели.

– Главное – ничем себя не связывать, – сказал он.

Это прозвучало, как предупреждение. Георг словно давал ей понять, чтобы она не рассчитывала ни на какие серьезные и длительные отношения. Если только Лариса правильно истолковала суть сказанного. Она вовсе не была в этом уверена. Понять Георга, впрочем, как и остальных, довольно часто было непросто. Все держалось на полутонах, на намеках, на отсылках к событиям, о которых Лариса не имела ни малейшего представления. О действительном смысле отдельных реплик приходилось только догадываться: по интонации, например, по едва уловимой мимике, по взглядам, по сопроводительным жестам. А больше всего и всего надежнее – доверять первому впечатлению. Какое чувство возникло у неё в данный момент, так оно, скорее всего, и есть. И Земекис с Мурзиком, и Марьяна и даже Георг временами казались ей водомерками, скользящими по поверхности жизни. Водомерка бежит, и пленка воды у неё под ногами – как зеркало. Раз – и нет легкой стайки, которая только что танцевала перед глазами. Кстати, все водомерки – хищники, высасывающие хоботками соки из своих жертв… Бр-р-р… придумают тоже… – насекомых Лариса с детства не переносила, вместе с тем восхищаясь необыкновенным проворством, с которым они заполняют самые различные среды: землю, воду, воздух, бесплодные расщелины в скалах, выжженные пустыни, солончаки, болота, мангровые заросли, тесную и душную почву. Иногда ей было чуть-чуть жутковато среди миллионов этих странных существ. Иногда казалось – нелепым, причудами женского воображения. Но глаза у Георга, когда в них случайно падало солнце, начинали вдруг отливать стеклянной темнотой окуляров. Пробегали по дну их мелкие красноватые искорки; отражения не было, свет точно уходил куда-то в другую Вселенную. Впрочем, Лариса опять-таки ни в чем не была уверена. Тем более, что все остальное складывалось в высшей степени заманчиво и легко. Никогда ещё не было у неё такого лета, полного чудесных событий, такой быстрой свободы, такого – в плеске воды – бескрайнего солнечного пространства, когда в ту же минуту получаешь буквально все, чего хочешь, жизнь превращается в праздничный, сверкающий красками, великолепный аттракцион и любая проблема решается, будто по мановению волшебной палочки.

Не в чем выйти на пляж? – Лариса с ужасом обнаружила, что совершенно новый, купленный лишь в прошлом году немецкий купальник выглядит уже почему-то линялой тряпкой, – пожалуйста, Марьяна тут же раскидывает перед ней чуть ли не десяток разных моделей. Бери-бери, фигуры у нас похожи!… Беспокоят подростки из соседней квартиры? – взяли моду скапливаться на площадке у лифта: сосут пиво из жестяных баночек, дым коромыслом, плевки, нецензурщина, тупой пьяный гогот, – пожалуйста, Мурзик проводил её как-то до самых дверей: не беспокойся, не стоит, занимайся своими делами. На другой день площадка перед лифтом была даже подметена, а подростки с тех пор здоровались и уважительно расступались… Не совмещаются новые, очень сложные издательские программы? – извелись всей редакцией, у Серафимы раздражительно подергиваются оба века; снова – пожалуйста, явился по просьбе Георга Земекис, присмотрелся, соединил напрямую все три их компьютера, согнулся перед экраном, тускловато-янтарные глаза оживились. Быстро и как-то небрежно протанцевал пальцами по клавиатуре. Повернулся на крутящемся стульчике:

– Так в чем проблемы?…

Серафима, измотанная за эти дни, только ахнула. А Ребиндер нервно сказала, что такого специалиста она взяла бы на работу не глядя.

– Хотите, я вас оформлю прямо с завтрашнего числа?

Земекис только моргнул – повел из стороны в сторону сплюснутым черепом.

– Спасибо. Боюсь, что для вас это – слишком дорого.

– Четыреста в месяц!

– Долларов?

– Разумеется, долларов.

– Обычно мне столько платят за день работы…

Однако главное, разумеется, происходило у Георга в квартире. Сперва Лариса всерьез опасалась каких-нибудь удручающих неожиданностей. Кто его знает, такие у мужиков иногда бывают причуды! Еще до Толика, помнится, некоторое время общалась с одним – требовал, чтобы она обязательно стояла перед ним на коленях. Комплекс неполноценности, вероятно, разыгрывал из себя повелителя. Да и Толик как-то однажды признался, чего хотел бы больше всего: чтобы она, как крепостная девка, поцеловала ему руку. Пожалел, наверное, потом, что сказал. Лариса только глянула на него, – Толика прошибло румянцем. Как говорит Серафима, у каждого придурка свой таракан в башке. Что обнаружится в этот раз? Она готова была в случае чего бежать без оглядки. Однако Георг вопреки её опасениям никаких удручающих склонностей не проявлял, напротив, был нежен и терпелив, уступчив, что, впрочем, сочеталось в нем с некоторой мягкой настойчивостью, – но ведь настойчивость это вовсе не то, что грубая мужицкая прихоть – и как будто заранее знал, чего она захочет в следующее мгновение. Ларисе было с ним очень легко. Ни единой неловкости, ни одного жеста, которого потом неделю стыдишься, ни одного слова, сказанного с пренебрежением. Словно они когда-то уже любили друг друга и теперь только с радостью вспоминали ту, давнюю откровенность. У Ларисы горела кожа от чутких прикосновений. И лишь когда схлынула сумятица первого узнавания, когда новизна ослабла и уступила место привычной естественности, когда нетерпение сменилось уверенностью, что дальше все будет именно так, Георг позволил себе сделать одно важное замечание.

– Ты слишком зажата, – сказал он, глядя так близко, что влага в глазах подрагивала. – Ты как будто боишься, что я вдруг – оскалюсь и сделаю что-то ужасное. Это нам обоим очень мешает. Не бойся, ничего страшного не произойдет. Откройся полностью…

Мелькнула в глазах знакомая темнота окуляров.

Лариса сначала не совсем поняла, что он имеет в виду. Она вроде бы и без того была полностью беззащитной. Делай, что хочешь, пожалуйста, никаких возражений. Но буквально минут через десять, когда Георг сильно и осторожно её обнял, когда он чуть наклонил её и завел руки за спину, в ней как будто ослабло нечто, о чем она раньше не подозревала: какие-то жесткие ниточки, какие-то скрепы, удерживающие от безрассудства. Лариса сначала вся подалась, чтобы вырваться, и вдруг в самом деле раскрылась, точно бутон, едва не вскрикнув от сладкого потрясения.

А Георг ещё сильнее прижал её и коснулся губами уха. Словно быстро поцеловал.

– Вот, видишь, – тихо сказал он.

Ничего подобного она ранее не испытывала. Это походило на сны, которые изредка снятся слякотной петербургской зимой: что-то такое солнечное, неуловимое, будто из детства. Очнешься, а за окном – мокрый снег, шлепанье безнадежных капель по стеклам. И все равно – пусть мимолетное, но ясное ощущение счастья. Только здесь, в отличие от зимних галлюцинаций, она грезила наяву. Причем, сладкое потрясение с каждым разом давалось ей все легче и легче. Георгу больше не приходилось бережно, но настойчиво раскрывать её – один лепесток за другим. Напротив, бутон в душе начинал нетерпеливо дрожать уже при первом прикосновении, оживал, наполнялся радостью, горячими токами пробуждения. И вдруг с великолепной бесшумностью распахивался навстречу. Лариса от счастья почти теряла сознание. Это, по-видимому, и означало то, что называют «отдаться». Прежде она не улавливала смысл этого выражения. Не пугала её даже слабость, накатывающая после каждой такой встречи с Георгом: легкое головокружение, вялость, желание подремать два-три часика, прежде чем двигаться дальше. Подумаешь, слабость! Так ведь, наверное, и должна быть слабость. Вечер любви, разумеется, не проходит бесследно.

Ей совершенно не хотелось думать об этом. Заканчивался июль, посверкивала в городском пыльном воздухе бронза августа. Каменные переулки были опустошены светлым зноем. Слепило небо. Разве можно было о чем-нибудь размышлять в блеске солнечных отражений? Лариса даже и не пыталась; её сносило течением. Пробивался однажды сквозь яркую пустоту встревоженный голос Толика. Где она, что с ней, почему никак не удается увидеться? Видимо, бедный, не понимал, что Лариса его просто не слышит. Кухтик, в свою очередь, жаловался, что в лагере ему уже надоело. Ваську Чимаева родители увозят на юг, а Гринчата и Валерка Махотин теперь тоже на даче. Ведь никого не осталось; когда ты меня, наконец, заберешь? Чувствовалось, что все лето в Березове ему скучновато. Однако, если забрать из лагеря, куда тогда деть? Отпуск у неё в сентябре. Что ж ему ещё целый месяц сидеть в душной квартире? Ничего, поноет-поноет и перестанет. Мальчишки – такие. Лариса держалась с ним терпеливо, но строго. И ещё беспокоил её Тимоша, который то ли свихнулся, то ли уж совсем обнаглел. Ни в какую больше не шел к ней на руки. Ладонь протянешь – встопорщится, глаза – как у голодного демона, короткое предупреждающее шипенье: не тронь, цапну. И ведь цапнет, подлец такой, по всему видно. Не желал даже находиться с ней в одном помещении: Лариса в комнату – Тимоша прыгает с тахты и уходит на кухню. Лариса на кухню, – Тим-Тим плюхается со стула и скрывается в комнате. На то, чтобы спал рядом с ней, нечего и рассчитывать. Зазнавшийся Тимофей спал теперь на коврике перед дверью. Да бог с ним, с котами, по слухам, это время от времени происходит. На улицу бы его выпустить, так ведь принесет с помойки какую-нибудь часотку. Нет у неё сил на Тимошу, пусть сам беспокоится хитрой своей кошачьей башкой. Лариса в конце концов махнула рукой и забыла.