Борис Бурлак - Ветры славы

• Название: Ветры славы
• Автор: Борис Бурлак
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1985

Последняя повесть недавно ушедшего из жизни известного уральского прозаика рассказывает о завершающих днях и часах одного из крупнейших сражений Великой Отечественной войны — Ясско-Кишиневской битвы.

Издается к 40-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне.

---

Чувствуя повышенное внимание командования фронтом, генерал-лейтенант Гаген, в свою очередь, не упускал из поля зрения каждую из девяти дивизий, входивших в состав его армии. Он вообще был методичным, пунктуальным, однако это не мешало ему в то же время быть решительным и смелым. Командиры корпусов и дивизий помнили, как скрупулезно проводил он учебные тренировки на Кицканском плацдарме, готовясь к прорыву немецкой обороны. Что ж, труд окупился сторицею. И теперь, на заключительном этапе всей операции Гаген предупреждал, чтобы ни один солдат противника не просочился из окружения. Он сам в сорок первом вывел большую группу из немецких танковых «клещей», и ему была психологически знакома неистовость окруженных.

Высокий, худощавый, подтянутый, типичный кадровый военный, Гаген был легок на подъем. А в те августовские дни и ночи, когда все находилось в движении, включая громоздкие обозы, когда артполки мчались без остановки, пока не закипала вода в радиаторах машин, командарм и вовсе не мог довольствоваться отрывочной радиосвязью. Он с утра до вечера мотался на «виллисе», настигая прямо на дороге штаб какого-нибудь корпуса, а то и дивизии. Тут он чувствовал себя в родной стихии и в любое время суток вполне свободно и обстоятельно докладывал обо всем Толбухину или Бирюзову.

Почти каждый день встречался Гаген с командиром 68-го корпуса Шкодуновичем. И комкору казалось иногда, что командарм еще, наверное, помнит тот недавний досадный случай, когда его, Шкодуновича, дивизии, наступавшие из района Бендер на правом фланге армии, вышли в тыл 9-му корпусу, находившемуся до этого в резерве и только что введенному в дело. Эту ошибку, конечно, можно было исправить без всякого шума — властью командарма, если бы не узнал о ней командующий фронтом. Теперь, в горячке наступления и преследования, все успели позабыть об этом недоразумении, в том числе и командарм, но несколько мнительный Николай Николаевич Шкодунович до сих пор испытывал неловкость при мимолетных, накоротке, встречах с Гагеном, который сказал ему сегодня, что, судя по всему, на долю его корпуса выпадет нелегкий жребий в заключительные дни боев с окруженной группировкой немцев. Комкор молча наклонил голову в знак того, что он тоже подумывал о таком «жребии», и они расстались до следующей встречи где-нибудь на дорожном перекрестке.

…В освобожденном два часа назад Котовском сгрудились полки двух дивизий разных армий. Тут были и дивизионные штабы, которые не отставали от своей пехоты. И сюда же примчался генерал-майор Шкодунович с оперативной группой штаба корпуса.

Произошла небольшая заминка, как часто бывает во время глубокого преследования, когда подвижные части со всего разгона вымахивают на исходный рубеж заключительных боев. Никто еще толком не знал, где именно сейчас противник, сколько у него сил, в каком направлении, куда он отходит или где пытается наладить оборону. Однако близость крупного скопления немцев, что называется, чувствовалась в воздухе. И надо было действовать немедленно, не дожидаясь донесений ни войсковой, ни воздушной разведок.

Шкодунович решил усилить один из стрелковых полков приданными частями — истребительным противотанковым полком и двумя дивизионами минометного полка, да к тому же еще тремя дивизионами собственной артиллерии 223-й дивизии — таким образом набиралось до восьмидесяти стволов. Крепенький кулак. И сегодня же, ни в коем разе не откладывая до завтрашнего утра, выдвинуть эту ударную группу на юго-восток, в район, скажем, села Сарата-Галбена. По всей вероятности, где-то там и может образоваться огненный шов внутреннего — пехотного — кольца, что неизбежно после того, как замкнулось внешнее — танковое — кольцо двух фронтов.

Но кому поручить такой рейд в неизвестность?.. Николай Николаевич сидел в штабе дивизии и перебирал в памяти имена командиров стрелковых полков, составлявших его корпус. Он начал с Мехтиева и невольно закончил им, хотя уж очень не хотелось рисковать не в меру вспыльчивым и самым молодым, но вполне достойным преемником погибшего на Южном Буге майора Бондаренко.

Как раз тут и появился в штабе сам виновник его противоречивых размышлений — майор Мехтиев.

— Присаживайтесь-ка сюда поближе, — сказал комкор, жестом приглашая его к столу.

— Разрешите обратиться к командиру дивизии, — молодцевато козырнул Мехтиев.

Шкодунович внимательно оглядел совсем еще юного майора, одетого, как всегда, с этаким кавказским шиком, значительно переглянулся с комдивом, сидевшим в сторонке, и сказал командиру полка:

— Можете сегодня выступить… вот сюда? — показал он на карту, что была расстелена на крестьянском дощатом столе.

— В любое время, товарищ генерал, — Мехтиев хотел было встать перед командиром корпуса.

— Да сидите вы… Вот мы с комдивом думаем… — И Шкодунович коротко, но четко объяснил новую задачу, от выполнения которой может зависеть многое, вплоть до скорейшего, в течение двух суток, окончания всей операции фронта.

Бахыш заволновался, бросил вопросительный взгляд на командира дивизии, но тот, казалось, был совершенно безучастен к тому, что говорил командир корпуса. (Все уже знали, что командир дивизии отзывается  в в е р х  и что со дня на день должен появиться его преемник, говорят, тоже полковник.)

— Разрешите выполнять? — энергично поднялся и взял под козырек по-мальчишески гибкий Мехтиев.

— До восемнадцати ноль-ноль управитесь? — спросил Шкодунович.

— Так точно. У меня весь полк на колесах, артиллеристы — тем более.

— Не забудьте о рекогносцировке, хотя бы окрестных лесов.

— Есть.

— И в восемнадцать ноль-ноль выступайте… Смотрите в оба, не угодите в какую-нибудь ловушку.

— Что вы, товарищ генерал!

Шкодунович подошел к нему, слегка обнял, чего раньше не делал, весело заглянул в его черные блестящие глаза и заговорщицки подмигнул своему любимцу.

— Теперь идите, — сказал он.

Мехтиев опять браво козырнул и единым, слитным движением, играючи повернувшись кругом, летучим шагом вышел на улицу, залитую солнцем, запруженную войсками. Задержался на минутку на чисто вымытом крылечке, подумал над тем, что сказал ему Шкодунович, подивился тому, какую боевую задачу доверил его полку командир корпуса и, проворно сбежав на подорожник, ходко зашагал в свой полк.

В свои двадцать пять лет он не шел, а парил на крыльях над селом Котовским, безмерно довольный фортуной, которая баловала его с самого Кавказа.

* * *

Пройдут годы, и командующий группой немецких армий «Южная Украина» генерал-полковник Ганс Фриснер напишет смятенную книгу «Проигранные сражения». Наиболее драматические страницы его мемуаров как раз и посвящены Ясско-Кишиневскому сражению, одному из самых крупных в числе всех проигранных нацистской Германией.

Невозможно оправдаться перед историей битому генералу и уж тем паче тому, кто старательно служил нацистам. Но не это интересует нас, толбухинских солдат, воевавших против хваленых полков Фриснера. Пусть он сваливает вину за поражение на кого угодно. Пусть прикидывается нищим, то и дело жалуясь, что они, немцы, вели «войну бедняков» против куда лучше вооруженного противника. Мы-то знаем, что победа в той же Ясско-Кишиневской битве не явилась к нам из заоблачных высот, что оружие наше, созданное неимоверными усилиями народа, действительно превзошло германское, однако дорога к этому превосходству не была легкой и короткой. «Проигранные сражения» — это не исповедь Фриснера, а его защитительная речь, но тем не менее нет-нет да и признается генерал, будто нечаянно, мимоходом, в своих немалых просчетах и ошибках, начиная с того, что он мог лишь за два дня предупредить высших офицеров о готовящемся наступлении русских.

Тут не нужен никакой домысел, чтобы представить себе картину полной растерянности в штабе группы «Южная Украина» с первого же часа нашего наступления на Днестре. Достаточно полистать в генеральских мемуарах четвертую главу, названную с дешевым трагическим надрывом: «Злой рок и предательство».

С тех пор минули десятилетия, однако и поныне отчетливо видятся и дымное, грохочущее утро двадцатого августа, и ранние багровые сумерки того же дня, когда авангардные дивизии Толбухина вклинились в немецкую оборону. В разрывах чадных дымов, плывущих над рекой, то и дело возникает спокойное, волевое лицо генерала армии Толбухина, словно бы устало наблюдающего в редкие минуты вечернего досуга, как мечется там, у себя в штабе, генерал-полковник Фриснер, не успевая выслушивать по рации сначала тревожные, а потом и вовсе панические доклады командующих армиями, командиров корпусов. Все требуют резервы, а резервов нет. Он бросает с ходу в контратаки одну и ту же 13-ю танковую дивизию, но и эта чертова дюжина не спасает положения. Ему некогда подумать даже о том, чтобы снять несколько дивизий с неатакованных участков фронта и попытаться закрыть ими пробоины южнее Бендерской крепости.