Хюго Клаус - Избранное: Сборник

• Название: Избранное: Сборник
• Автор: Хюго Клаус
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-05-002633-4

Писатель европейского масштаба, прозаик и поэт, автор многочисленных романов, рассказов и эссе, X. Клаус известен также как крупный драматург. Не случайно его книги европейская критика называет «эпопеей национального сознания». Широкую популярность X. Клаусу снискала его готовность браться за самые острые, животрепещущие темы. В сборник вошли антифашистский роман «Удивление», роман «Вокруг И. О.», отличающийся острой антиклерикальной направленностью, а также пьесы и рассказы разных лет.

---

…Великан лоснился, его звали Жестокий Атлас, Самый Большой Человек Европы, и чтобы оттенить его мощь, вокруг него были поставлены великаны поменьше, среди которых были негр и цыган в светло-розовом трико, перекатывавший шары своих мышц перед изумленными и восхищенными посетителями ярмарки. Цыган крикнул в толпу: кто за тысячу франков вознаграждения готов ухватить свой шанс и попробовать уложить силача на обе лопатки, пусть выходит и сразится со мной, Зарой Титаном! Угрожающего вида марионетки рядом с ним на помосте ждали, но никто не поднимал брошенной перчатки, цыган снова прокричал свой вызов оробевшим зрителям. И тут другой борец, стоявший возле кассы, ткнул пальцем в толпу:

— А вот ты, ты, рядом с молоденькой куколкой!

— Он имеет в виду вас, — сказала Элизабет.

— Кто?

— Борец. Он хочет, чтобы вы пошли драться.

— Кто?

— Вы, менеер. Давайте быстрее уйдем отсюда.

Она сказала это нарочно, чтобы выманить меня из моей скорлупы, но тогда я еще не нуждался в жалости — пока не нуждался. Она вышла вперед и заслонила меня своим хрупким телом, словно пытаясь защитить свою куклу от чужих грубых насильников, а я и был куклой, де Рейкел, английский-немецкий, которой угрожал настоящий мужчина в серебряном трико. Что я мог противопоставить ее материнской заботе? Я же был не только ее любовником, но к тому же еще и учителем, ее повелителем, черт возьми. Она серьезно взглянула на меня и сказала:

— Не вижу смысла дальше оставаться здесь. Эти борцы такие противные.

— Нет, — ответил я.

— Пойдемте отсюда, менеер.

Но она не уходила, упорно стояла, расставив свои длинные, как у жеребенка, ножки, и не удерживала меня, когда я поднял руку, принимая вызов. Ее внезапная забота тут же улетучилась, когда я крикнул цыгану:

— Вы имеете в виду меня?

— А, менеер — голландец. Отлично, я обожаю сыр.

Рев, хохот, настоящая ярмарочная потеха! Зрители одобрительно шумели. Да, этот атлет тоже за словом в карман не полезет. И Зара Гитан, по прозвищу Человек-Скала, продолжал:

— Мне очень нравится Бенилюкс!

— Уррра!

— Приглашаю всех, антре, кто хочет взглянуть на настоящую борьбу, победителю — тысяча франков, детям и военным — билеты за половинную стоимость, входите все, кто желает!

Толпа с ржанием устремилась на дощатые мостки к входу. Она двинулась следом за мной в боковой проход, и я подумал: «Может, ее прогнать?» Я спорил и скандалил с тремя-четырьмя существами, уживавшимися во мне, в первую очередь с тем, который хотел ослепить ее невесть откуда взявшимся мужским великолепием, масляной мускулатурой, да, точно такой, какую я обнаружил в киножурнальчике, найденном мною в ее парте (как жадно вдыхал я запах ее тела, находя среди школьных принадлежностей ее детские сокровища — помаду, тампекс, фотографии киноактеров, пуговки, нейлоновый чулок, ленты, семейные фотографии, я исходил яростью оттого, что она принадлежала всему этому, она, которая должна быть исключительно моей добычей, моей собственностью); во-вторых, с тем, который хотел ее похитить и, как сироту, засадить в свой замок среди полей; и в-третьих, с тем, кто, как всегда, судорожно корчился и вопил: «Домой, быстро, ты же весь трясешься! Куда ты лезешь!» И я отослал ее, потому что Зара, Человек-Скала, на каждой ярмарке встречавший подобных героев, поймал в моем прячущемся взоре отчаянье и сказал, что женщин не пускают через служебный ход, и она побежала вместе с поредевшей толпой в шатер, и он, особо не вслушиваясь в мой заклинающий шепот, пояснил, что это стоит пятьсот франков, обычный тариф. И я почти уложил его на обе лопатки, во всяком случае, так это выглядело; я дал себя победить после злой, мучительной игры, во время которой я едва не уверовал в свои силы, ибо столь сокрушителен был мой легкий удар, столь опасен выпад моего локтя, что Зара, как только я касался его, корчил душераздирающие гримасы, громко трещал по всем швам и со стоном бухался на колени, его мясо было обильно полито маслом, и когда он сжимал меня в своих тисках, я искал глазами Элизабет, которая, вскочив с места, вопила: «Пни его, менеер, в рожу ему, в рожу!», и этот крик будет стоять у меня в ушах позже, когда ее объятья, как и объятья борца Зары, станут для меня воспоминанием, и еще позже, когда она замучает меня формальностями и до официального развода мы успеем за год четырежды побывать у судьи. «Пни его, выдави ему глаза». Поверженный, встреченный приветственными криками, я сполз с подмостков, она ждала меня за занавесом и сказала: «Вы почти победили, менеер», и она знала про деньги, ибо дети из бедных семей знают, что без денег невозможна игра, невозможен праздник, невозможен триумф, но она не подала вида, и когда я сказал, что я весь поломан, она, гордо улыбаясь, потерла мне поясницу…

…Этот комический великан был из мрамора, вся влага была высосана из него, если, конечно, считать влагой лед, ибо в кулаке он сжимал факел изо льда, который должен был заставить расступиться льды там, куда он шел. Белый взор с круглыми зрачками был устремлен на второй этаж дома, кто-то в доме отражался в них. Его кудрявые волосы, такими же кольцами, как и кудри под мышками, мышцы его предплечий, коленные чашечки и икры образовывали овалы. Неогреческий господин в наготе девятнадцатого века, когда стремление к подобию разрушало вечный канон. Плоские ступни. У Граббе было плоскостопие? Это тоже должно быть запечатлено, хотя шансы получить ответ у меня минимальны. Грязноватый, безжизненный мрамор препятствовал формированию человека, и оставался герой, окаменелый. Да ну его, этого великана. Никакого спасения все эти описания не принесут, хотя Корнейл так этого жаждет. Я не хочу пробуждать образы, эти беспорядочные препятствия. Я думаю: Граббе воплощен в мраморе, потому что он — вместе с ними там, на ледяном поле, у замерзшего озера, не имеющий уже ничего, кроме очищающего огня Чести и Верности, — должен был воплотиться во льде, дабы путем такой хитрой мимикрии проникнуть в мир своих врагов, которые все еще упорно роются в ледяных обломках, чтобы потом рядом с ними в пору безумного лунного затмения зажечь свой факел из мрамора, изо льда. Сейчас Граббе держит его неподвижно, светит луна. Я хочу кричать. Удержи меня.

Наступление

В тот самый час, когда он должен был в шестом диктовать или читать вслух Эйхендорфа (отвлекаясь, чтобы сообщить одуревшему от тоски классу, что, по его мнению, этого рифмоплета с наименьшим словарным запасом из всех классиков лучше было бы выкинуть из программы), именно в тот самый час учитель с мальчиком, не спеша, словно два расслабившихся туриста в воскресный день, шли по дороге, по которой они уже проходили вчера вечером. Будто они прогуливались ради собственного удовольствия да заодно осматривали местные достопримечательности. Учителя удивляло то, что между ним и домом из прошлой ночи до сих пор не возникло никаких препятствий. Они шли не торопясь, пока деревня, занявшись своими делами, не потеряла их из виду. Если бы учитель, двигавшийся к цели (дом, женщина) по спирали, не вошел бы столь основательно в роль воскресного туриста, он смог бы заметить, что жителей деревни обуревали и другие страсти. Но это, впрочем, досужие домыслы. Мальчик уединился в своем обычном молчании. Где же азарт, подумал учитель, который должен охватить охотника, предчувствующего мгновенье, когда зверь из просторной западни кустарника, со всех сторон окруженной ловцами, рванет в ложный просвет среди листвы? Полевые тропинки поблескивали под полуденным солнцем, неярким, но жарким, и на этот раз учитель сам нашел нужную дорожку без видимой помощи мальчика, который, казалось, решил для себя, что он больше не будет охотничьей собакой, ведущей за собой хозяина, теперь он — равноправный охотник. Учитель поглядывал на мальчика, тот время от времени пританцовывал и мычал, передразнивая пасшихся на лугу коров. Лица работавших в поле крестьян были непроницаемы. С ними поздоровался наставник, на природе дававший урок физики своему классу. Учитель тщетно пытался обнаружить в коллеге признаки какой-то особой благожелательности. Дальнейшие препятствия казались устраненными. Они добрались до широкой изгороди, бузины и оштукатуренной белой стены с маленькой узкой крышей из двух радов черепицы, и железной, выкрашенной в черный цвет калитки. Сразу за калиткой начинался пышный газон, разделенный на две части, которые напоминали легкие, соединенные дыхательной трубкой грунтовой дорожки, ведущей прямо к дому с шиферной крышей. На заднем плане, как и вчера, раскинулся парк, только теперь он казался выше и шире, чем вчера. Они молча направились навстречу звукам конюшен и детскому голосу, распевавшему французскую песенку. Мальчик шел по левой стороне дорожки, где ветви каштанов сдерживали солнечные лучи, он прятался за учителем, моргавшим без темных очков от сильного света. Мальчик предложил придумать какую-нибудь причину их появления здесь, но учитель возразил, что уже слишком поздно об этом думать, и тогда из темноты зелени, сгустившейся у двери то ли теплицы, то ли сарая, появился пожилой господин, который, идя навстречу посетителям, допевал французскую песенку.