Эля Каган - Свежее сено

• Название: Свежее сено
• Автор: Эля Каган
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1963

Еврейский писатель-новеллист Эля Каган в 1944 году пал смертью храбрых в бою с немецкими фашистами.

Эля Каган был веселым и добрым романтиком, лириком, он много писал о любви. В то же время неотъемлемое качество Эли Кагана как писателя — юмор.

Излюбленные герои его лирико-юмористических произведений — комсомольцы 20-х и 30-х годов. Действие некоторых его рассказов развертывается на фоне индустриального Магнитогорска.

---

Когда вошли белополяки, Беня исчез.

К нам во двор пришел офицер. Ему очень хотелось узнать, кто бросил бомбу. Пусть ему покажут, кто бросил бомбу, иначе он тут же расстреляет Нохема, сына Менухи.

Но Менуха и ее сын Нохем будут жить вечно.

— Панове, — сказала она ему, — я фельдшерица, я ставлю банки и клизмы, пойдемте, я сейчас вам дам чего-нибудь успокоительного.

И она повела его к себе в конуру.

Офицер был сердитый, с налитыми кровью глазами и красным, цвета заходящего солнца, носом…

В один прекрасный день белополяки отступили из Минска. Они подожгли город. В тот день казалось, будто солнце заходит со всех сторон.

Я, крошечный каганец, стоял среди этого адского огня и ничуть не пугался.

Языки пламени, дым, снопы искр, — какая великолепная картина! То появляются львы, леопарды, тигры с огненными гривами, то вдруг поднимается огромная глыба дыма, утыканная множеством искр. Но в маленьком мозгу работает уже и крошечное сознание — вот пожарный извлек обгоревшего ребенка, и мое детское сердечко сжалось.

Я стою с открытым ртом. Женщины голосят с таким знанием дела, будто они специально готовились, репетировали. Но в этот монотонный плач вдруг врываются душераздирающие звуки. По этим воплям видно, какая тяга, какая неимоверная тяга у этих людей к жизни, а жизнь горит на их глазах. Мужчины онемели от хрипоты, у каждого в глазах весь пожар города, и, кажется, вот-вот у всех глаза забрызжут искрами и клубами вырвется дым изо рта.

Но вон уже кричит и моя мама.

Солнце заходит, и я ничего не вижу. Мать ведет меня за руку домой.

Я видел одни только огни, и ночью голову мне жгла подушка, будто она не перьями, а горячими углями наполнена была.

Мы, дети, на пожарище потом перестреливались камнями.

Воевали ребята Кацана против ребят Нени, а Кацан и Неня были на конях. Коней тогда очень легко было достать — они блуждали по всему городу.

На пожарище высыпали тогда и взрослые. Рыжая Неха нашла золотые часы, а кузнец Завл нашел живую индейку. Вокруг все еще дымилось, а индюшка затесалась куда-то и осталась живой.

Кое-кто из женщин в этот день попадал в ямы. Соседка Менуха, которая, как мне казалось, должна была жить вечно, которая так крепко цеплялась за жизнь своими черными ногтями, умерла нехорошей смертью, такой нехорошей смертью, что, вспоминая, я долго не мог прикоснуться к еде. А сын Менухи — Нохем, свет очей ее, умер через месяц от чахотки. Менуха заморила его в подполах.

Во дворе соседи говорили, что поляки убили двоюродного брата Беню. Целую роту комсомольцев зарезали поляки, и среди них и Беню.

Но через два дня на вспененном коне прилетел Беня. От него пахло порохом и махоркой. Шлем был прострелен и шинель продырявлена. Но сам он был цел и невредим, волос с головы не упал.

Я глядел на него с восхищением. Этот временный человек жив, а Мафусаилка, вечно живая, умерла.

Он тут же спросил у меня, где с оседка Менуха.

— Соседка Менуха, — ответил я ему, — утонула на пожаре в гадости.

Он сплюнул.

Хотя у него особого уважения не было к памяти соседки Менухи, он мобилизовал всех соседей. Он заставил их очистить все ямы, оставшиеся после пожара.

И тот, кто не ставил жизнь Бени ни в грош, и те, кому казалось, что Беня — блуждающая тень, мимолетная жизнь, теперь лишь почувствовали живую руку этого человека.

Беня уехал на броневике и оставил мне своего коня, чтобы я отвел его в «ТРАМОТ». Он сам посадил меня на коня.

В это время из дома послышался голос отца, он звал меня молиться, но я его не послушался.

Отец выбежал на улицу, а я сижу на коне.

Первый раз в жизни отец побоялся подойти ко мне.

Стегнув коня, я вдруг почувствовал такую свободу, как будто я из темницы вырвался.

Свежее сено Юмореска

Иголочкин. Портной. Рабкор. Славный парень. А то, что он у меня сразу влюбится, так это не страшно. Случается же иногда с человеком несчастье.

Наинка Нейман. Она только что поступила в цех женского платья швейной фабрики. Она приехала из маленького местечка. Она молоденькая. Мне нужна молодая, потому что в старых швеек не влюбляются, потому что старые швейки все замужние, а если и нет, то это уже залежавшийся товар.

А она новенькая. Она довольна, что все на нее глядят. И те, кто глядят, тоже довольны. Дотронутся до нее рукой, и она, кажется, тоже довольна.

Один только Иголочкин не доволен. Зачем превращать девушку в игрушку. Он даже написал об этом заметку. Опровержения не поступило. Потому что это-таки правда.

И Иголочкин понимает, что нужно создать вокруг нее теплую, товарищескую атмосферу. Он понимает, что после работы нужно ее проводить домой.

Вот они идут вдвоем. Идут в ногу. Он правой, она правой. Он делает один шаг, она успевает сделать два маленьких шага. Он старается сменить ногу. Невольно наступает на ее ножку. Он говорит ей: «Простите». Она почему-то отвечает: «Спасибо».

Иголочкин — парень вежливый. Он предлагает:

— Знаете что, наступите мне тоже на ногу, и я вам тоже скажу «спасибо».

А она снова ему отвечает:

— Спасибо.

А ночь, конечно, прекрасная. Снег под ногами, и луна над головой. Воздух весь напоен лунным бальзамом, а земля вся залита снежным молоком. Молоко и бальзам. Прелесть!

Иголочкин вдруг чувствует приятный аромат. И аромат этот исходит от головки Наинки. Впору носом уткнуться в ее волосы.

Непонятно, почему ему так нравится этот запах. Может быть, потому, что и он из маленького местечка и спал он всегда на сене… Теперь зима, и он вдруг почувствовал что-то летнее, что-то в нем словно зазеленело, расцвело.

А фантазировать можно сколько угодно и при первой встрече. И вот он представляет себе, будто он ей пишет письмо:

«Выслушав резолюцию о ваших волосах, которые пахнут свежим сеном, я решил предложить вам выйти за меня замуж!»

«Черт знает что! — спохватывается он. — Так пишут только протоколы на собраниях!»

— Эй, берегись!

Громкий крик извозчика прерывает его мысли. Он так задумался, что чуть не угодил под сани.

— Гей, гэй! — кричит извозчик.

«Гэй[1], — думает Иголочкин, — свежее сено».

На фабрике все уже знают, что у Наинки фамилия будет Иголочкина. Иные удивляются: что он в ней такое нашел? Однако, когда Иголочкин не видит, все считают своим долгом погладить ее.

Но стоит Иголочкину показаться, и у всех руки заняты то ли выворачиванием кармана на левую сторону, то ли, наоборот, водворением его на место, как подобает. Потому что на фабрике все уже знают, что фамилия Наинки скоро будет Иголочкина.

Редактор отдела «Рабочая жизнь» получил заметку Иголочкина. Заметка — о срывающих работу бузотерах. В ней автор жалуется главным образом на плохое обращение с женщиной-работницей.

Редактор замечает, что почерк у рабкора почему-то крупнее, чем обычно, и ломаный, И он понимает, что настроение у автора заметки не блестящее. Он выражает ему свое сочувствие тем, что крупными буквами делает надпись: «Печатать».

Долгое время совсем не поступает заметок от Иголочкина, и редактор понимает, что ему теперь не до них. Но вот вдруг стихотворение за подписью Иголочкина.

«Ну, — решает редактор, — значит, дело на мази».

Гуляет Иголочкин с Наинкой. Она, конечно, девушка как все девушки. Но что же он все-таки в ней нашел? Должно же быть что-нибудь такое? Ах да, ее волосы. Она привязала его к себе своими волосами.

Прекрасные зимние ночи. Одна в одну. Луна — над головой, и снег — под ногами.

Наинка и Иголочкин не наступают больше друг другу на ноги. Пусть портняжная молодежь знает, что так бывает только при первых встречах. Теперь дружбу завязывать можно руками.

А прощаясь, ему приходит на ум: нельзя ли ее поцеловать?

Как на беду, тут подвернулся редактор «Рабочей жизни» со своей гладкой бумажной улыбочкой. Рабкор Иголочкин растерялся перед своим редактором…

Но он быстро нашелся.

— Ну, счастливого тебе пути, дорогая! — воскликнул Иголочкин. — Привет тете Лее.

Пусть он, редактор «Рабочей жизни», слышит, пусть слышит, что Наинка — его, Иголочкина, родственница. А с родственницей почему бы и не поцеловаться?

Редактор — человек понятливый, и он улыбается. Что ж, улыбается, и пусть!

Вот уже месяц, как Иголочкин гуляет с Наинкой. Целый месяц. Теперь он может себе позволить зайти к ней.

Комната прибрана. На стене — фотографии. Окна занавешены. А вот сена нет. «Какая глупость, — думает Иголочкин, — какая глупость может в голову прийти».

Сидит Иголочкин у Наинки. Молчит она, и он молчит. Она улыбается, и он улыбается. Она хохочет, и он хохочет. Она чихнула. Хочется и ему чихнуть, но это у него не получается. Что ж, нет так нет.

Наинка достает с этажерки пузырек.