Амели Нотомб - Токийская невеста

• Название: Токийская невеста
• Автор: Амели Нотомб
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01582-1

В романе «Токийская невеста» королева бестселлера Амели Нотомб рассказывает о том периоде своей жизни, когда она после окончания университета в Брюсселе отправилась в Японию, волшебную страну, где прошло ее раннее детство. Там она встретила прекрасного юношу, с которым провела чудесные дни, полные любви. Однако постепенно чары рассеялись, и героиня оказалась перед выбором: поселиться в сказочном замке, откуда нет выхода, или обрести свободу вместе с жестокой необходимостью сносить все удары судьбы в одиночку.

---

Я была счастлива с ним.

Всегда радовалась, когда его видела. Он был мне дорог, я испытывала к нему огромную нежность. Когда он уходил, я по нему не скучала. Такова была формула моего отношения к нему, и наша история казалась мне чудесной.

Поэтому я боялась объяснений, требующих ответа или, хуже того, взаимности. Лгать в такой ситуации – пытка. Но выяснилось, что мои страхи напрасны. От меня Ринри хотел только одного – чтобы я его слушала. Как это правильно! Слушать кого-то – великая вещь. И я воодушевленно слушала.

Мое отношение к нему не имеет названия в современном французском языке, зато имеет в японском: тут очень подходит слово кои. На французский кои можно, в принципе, перевести как «влечение, симпатия, склонность, вкус». Ринри был в моем вкусе. Он был моим коибито – человеком, с которым я разделяла кои, мне пришлось по вкусу его общество.

В нынешней Японии у молодых неженатых пар партнер именуется исключительно коибито. Глубокая внутренняя щепетильность исключает слово «любовь». Если не считать редких оговорок или приступов безумной страсти, никто не употребляет это высокое слово, оставляя его для литературы и схожих с ней сфер. И надо же было случиться, чтобы мне попался единственный японец, не избегавший ни этой лексики, ни соответствующих интонаций. Но я успокаивала себя тем, что тут виновато наше разноязычие. Ринри делал свои признания то по-французски, то по-японски, но главное – он адресовал их франкоговорящей девушке: французский язык, вероятно, представлялся ему неким пленительным вольным полем, где можно пуститься во все тяжкие.

Любовь – чувство настолько французское, что многие видят в ней чуть ли не национальное изобретение. Не впадая в такие крайности, я, однако, сознаю, что во французском языке действительно есть некий дух любви. Наверно, я усвоила тенденцию языка Ринри, а он – моего. Он играл в любовь, пьянея от новизны, а я упивалась понятием кои. Что показывало, насколько мы оба были открыты для чужой культуры.

Кои имел для меня только один недостаток – это омоним «карпа», а карп – единственное живое существо, вызывающее у меня омерзение. К счастью, это не усугублялось внешним сходством: хотя в Японии карп – символ мужской силы, Ринри никак не ассоциировался у меня с толстой скользкой рыбой, имеющей к тому же чудовищный рот. Зато слово кои пленяло меня своей легкостью, текучестью, свежестью и отсутствием многозначительности. Оно было изящным, игривым, веселым, цивилизованным. Одна из прелестей кои заключалась в пародии на любовь: копировались некоторые ее повадки, но не для того, чтобы высмеять, а просто шутки ради.

Я старалась, тем не менее, скрыть улыбку, чтобы не обидеть Ринри: отсутствие в любви чувства юмора общеизвестно. Думаю, он понимал, что мое отношение к нему – это кои, а не аи, иногда мне даже бывало жаль, что я не могу использовать такое красивое слово. Но его это не огорчало – скорее всего, потому, что в нем жил первооткрыватель: он наверняка понял, что он мой первый коибито. Точно так же, как я была его первой любовью. Потому что, хотя я уже много раз сгорала дотла, никто еще никогда не приходился мне по вкусу.

Между кои и аи разница не в силе эмоций, между ними несовместимость основополагающая. Можно ли влюбиться в человека, к которому испытываешь симпатию? Исключено. Мы влюбляемся в тех, кого ненавидим, кто для нас смертельно опасен. Шопенгауэр видит в любви уловку инстинкта размножения – не могу передать, как отвратительна мне эта теория. Я вижу в любви уловку инстинкта не убивать: когда я испытываю острую потребность убить кого-то, срабатывает некий таинственный механизм – иммунная система? тяга к невинности? страх попасть за решетку? – запускающий во мне процесс кристаллизации[15]. Только благодаря этому на моем счету, насколько мне известно, еще нет ни одного трупа.

Убить Ринри? Что за дикая мысль! Убить такого милого человека, вызывающего у меня лишь теплые, светлые чувства! Собственно, я его и не убила – вот самое веское доказательство того, что это было совершенно не нужно.

Редкий случай, чтобы я написала историю, где никто не хочет никого убить. Наверно, потому, что это история кои.

* * *

Стряпней у нас занимался Ринри. Готовил он плохо, но, как и все население земного шара, лучше, чем я. Совсем не использовать роскошный кухонный комбайн Кристины было бы жаль. Поэтому он использовался для сомнительных блюд из пасты, которые Ринри именовал «карбонара», – его вклад в усовершенствование классического варианта состоял в щедром добавлении всех видов жировой продукции, какие имелись в 1989 году на этой планете. Японцы, как известно, любят легкую пищу. Поэтому я и тут не исключаю, что послужила предлогом для культурного бунта.

Не решаясь сказать, что это несъедобно, я заговорила о своей страсти к суши. Он покривился.

– Ты их не любишь? – спросила я.

– Люблю, – вежливо ответил он.

– Их трудно готовить.

– Да.

– Можно купить готовые.

– Тебе правда хочется?

– Зачем ты сказал, что любишь, если на самом деле не любишь?

– Люблю. Но когда я это ем, мне кажется, что я сижу за семейным обедом вместе с дедушкой и бабушкой.

Серьезный аргумент.

– К тому же они без конца твердят, что это очень полезно. Надоело, – добавил он.

– Понимаю. И сразу хочется чего-нибудь вредного, вроде карбонары.

– Это вредно?

– В твоем исполнении – наверняка.

– Потому и вкусно.

Теперь стало еще труднее уговорить его приготовить что-то другое.

– А может, опять сделать фондю? – предложил он.

– Нет.

– Тебе не понравилось?

– Понравилось, но это совершенно особое воспоминание. Попытка повторить может вызвать разочарование.

Уф! Нашла вежливую отмазку.

– А окономияки, которые мы ели у твоих друзей?

– Да, без проблем.

Спасена! Это стало нашим главным блюдом. Холодильник был постоянно забит креветками, яйцами, капустой и имбирем. На столе всегда стоял пакет соуса.

– Где ты покупаешь этот дивный соус? – спросила я.

– У меня есть запас. Родители привезли из Хиросимы.

– Значит, когда он кончится, придется туда поехать.

– Я ни разу в жизни там не был.

– Отлично. Ты ничего не видел в Хиросиме.

– Почему ты так говоришь?

Я объяснила, что пародирую классику французского кино[16].

– Я не видел этого фильма.

– Ты можешь прочесть книжку.

– В чем там сюжет?

– Лучше я не буду тебе ничего рассказывать, прочти сам.

* * *

Когда мы бывали вместе, мы безвылазно сидели дома. Срок возвращения Кристины стремительно приближался. Мы с ужасом думали о том, что придется покинуть эту квартиру, сыгравшую такую роль в нашей истории.

– Давай забаррикадируемся и не пустим ее, – предложила я.

– Ты сможешь? – спросил он с испугом.

Мне понравилось, что он считает меня способной на такие дурные поступки.

Мы проводили бездну времени в ванной. Ванна напоминала чрево огромного кита, пускающего фонтаны внутрь.

Ринри из почтения к традициям, прежде чем влезть в ванну, тщательно мылся под краном: нельзя же загрязнить воду многоуважаемой ванны. Мне трудно было смириться с обычаем, казавшимся мне столь нелепым: все равно что класть в посудомоечную машину чистые тарелки.

Я изложила ему свою точку зрения.

– Наверно, ты права, – сказал он, – но я не могу ничего с собой поделать. Осквернить ванну выше моих сил.

– А кощунствовать по поводу японской кухни ты можешь преспокойно.

– Да, могу преспокойно.

Я его понимала. Бастионы консерватизма у каждого свои, это непостижимо на уровне рассудка.

Иногда мне чудилось, что ванна-кит шевелится и увлекает нас в морскую пучину.

– Ты знаешь историю про Иону?

– Не надо о китах. Мы поссоримся.

– Только не говори, что ты из тех японцев, которые их едят.

– Понимаю, это нехорошо. Но я же не виноват, что они такие вкусные.

– Я пробовала, это гадость!

– Вот видишь! А если б тебе понравилось, тебя не возмущало бы, что мы их едим.

– Но ведь киты – исчезающий вид!

– Знаю. Мы поступаем плохо. Ну что ты от меня хочешь? Стоит мне только подумать о китовом мясе, как у меня слюнки текут. Это не в моей власти.

Он был нетипичным японцем. Например, он много путешествовал, но в одиночестве и без фотоаппарата.

– Я никому этого не говорю. Если бы родители узнали, что я езжу один, они бы забеспокоились.

– Им кажется, что это опасно?

– Нет, они решили бы, что у меня не все в порядке с головой. У нас путешествовать в одиночку считается признаком психического расстройства. В японском языке слово «один» несет оттенок сиротства, одиночества.

– Но у вас же есть знаменитые отшельники.

– Вот именно. Считается, что любить одиночество может только монах-аскет.