Хуан Гойтисоло - Особые приметы

• Название: Особые приметы
• Автор: Хуан Гойтисоло
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

Роман современного испанского писателя Хуана Гойтисоло посвящен судьбе интеллигенции, которая ищет свое место в общенародной борьбе против фашистской диктатуры. В книге рассказана история жизни и душевных переживаний выходца из буржуазной семьи Альваро Мендиолы, который юношей покидает родину, чувствуя, что в гнетущей атмосфере франкизма он не найдет применения своему таланту. Длительное пребывание за границей убеждает Альваро, что человек вне родины теряет себя, и, вернувшись в Испанию, он видит свой долг в том, чтобы поведать миру о трагической судьбе родной страны.

---

…Так всплыл и тот вечер — его помогла припомнить Долорес. Они вышли вдвоем из кафе мадам Берже и долго бродили по кварталам, прилегающим к улице Муфтар, заходя в арабские кофейни выпить перно. В Патриаршем проезде, в крошечном баре, украшенном аквариумом с золотыми рыбками и бронзовой статуей святой Женевьевы, патронессы Парижа, они разговорились с двумя старыми бородатыми оборванцами. Те горячо возмущались бессовестностью своих конкурентов, мусорщиков. Альваро и Долорес пригласили их выпить за компанию.

— Мы еще играли в настольный футбол, — напомнила Долорес. — Ты все выигрывал, а я злилась. Помнишь?

От перно бородачи пришли в хорошее настроение, развеселились, стали шутить и в приливе общительности и любви к ближнему спросили Долорес:

— Mademoiselle est Italienne?

— Non, Espagnole[112].

Тот, что был постарше, разгладил бороду и горделиво приосанился.

— А, Испания… Теруэль, Бельчите… Знаю, знаю.

Его голубые глаза округлились и покраснели. Долорес одним глотком опорожнила рюмку и уставилась на него:

— Когда же вы были в Испании?

— Как вам сказать. — Старик неопределенно повел рукой. — Во время войны… Бах, бах, бах…

— Вы там жили?

— Я? — Старик отрицательно покачал головой. — Я туда поехал воевать. Ах, и дьявольская же страна!

— Добровольцем? — спросил Альваро.

— Да, мосье.

— На чьей же стороне?

Вопрос, по-видимому, озадачил старика. Он подозрительно взглянул на Альваро, потом в глазах у него появилось напряженное выражение, он силился вспомнить.

— Du bon côté, — промямлил он наконец.

— Qu’est-ce que vous appelez le. bon côté?

— Vive la République! — Бородач поднял к виску сжатый кулак. — Je suis républicain, moi.

— Ah, bon.

— Mon général etait Queipo de Llano.

— Quoi?

— Queipo de Llano. — Старик вытянулся по стойке «смирно». — Ah, c’etait le bon temps…

— Alors vous étiez avec les fascistes, — сказал Альваро.

— Avec les fascistes? — Бородач снова недоверчиво посмотрел на него. — Je suis patriote, moi… J’étais à Paname et je suis parti…[113]

— Queipo de Llano était du côté de Franco.

— De Franco? — На лице старика была написана неподдельная оторопь. — Ah, non.

— Mais si, — подтвердил Альваро. — Вы что-то путаете. Либо вы были республиканцем и сражались против Кейпо, либо вашим командиром был Кейпо, но тогда вы не были республиканцем.

— Ça jamais de vie. J’ai lutté pour la République moi. Je suis blessé ici. — Он поднял руку к поясу, намереваясь расстегнуть брюки. — Mademoiselle voudra bien m’excuser.

— Alors? — спросил Альваро.

— Putain de bordel de merde. Je ne me souviens plus[114].

Старик недоверчиво смотрел то на Альваро, то на Долорес. Под конец он озадаченно уставился на своего приятеля.

— Ça alors. Quel sac de noeuds.

— Tu déconnes, — буркнул второй оборванец.

— J’ai oublié, — пробормотал старик. — J’ai été blessé, trois fois, j’ai oublié[115].

— Послушайте, — сказал Альваро. — Ну, сделайте усилие.

Оборванец одним махом опорожнил рюмку и хлопнул себя ладонью по лбу.

— Ничего не помню, — извиняющимся тоном произнес он.

— А гимн? Какой вы пели гимн? Гимн Риего? Или «Солнцу навстречу»?

Долорес пропела начальные строфы обоих гимнов. Старик пропитым голосом подтягивал ей, размахивая руками, словно дирижировал невидимым хором.

— А, да, вот этот, он, он…

— Первый или второй?

— Я вот что пел:

Мой дорогой,
сыграй на трубе
марш боевой,
марш боевой…

— Tu déconnes, — твердил его товарищ.

— Toi, boucle-la.

— Tu te trompes de guerre, — не унимался младший. — Ça c’était contre les ratons.

— Je ne me souviens pas… Ça fait si longtemps[116].

Старик недоуменно чесал затылок и озирался с видом человека, который все еще никак не поймет, что же все-таки произошло.

— Молодец старик! Одним ударом покончил со всеми нашими испанскими распрями. Вот бы все так… На старом крест — и с новой страницы.

— Моему отцу было бы полезно услышать этот разговор, — произнесла Долорес. Щеки ее пылали. — Ему, да и всем нашим эмигрантам в Мексике со всеми их бесценными воспоминаниями.

— И моим дядюшкам и тетушкам. Может, они бы тогда перестали, как попугаи, повторять газетное вранье… Вечная гражданская война… Нам-то до нее какое дело?

Вместе с обоими бородачами они шли по улице Муфтар, что-то пели и хохотали, как школьники («Значит, вы так ничего и не помните…» — «Нет, ничего…» — «Вот видишь, ему удалось примирить оба лагеря, давай и мы тоже…» — «Ведь это было так давно»).

— А ночью мы с тобой во второй раз были вместе, — сказал Альваро. — На Контрэскарп мы взяли такси и поехали ко мне на улицу Вьей-дю-Тампль.

— Ты был пьян и не прикоснулся ко мне, — заметила Долорес.

— Я робел.

— Все началось наутро. Помнишь?

— Нет, — возразил Альваро. — Утром я тоже был пьян.

ГЛАВА VI

Сквозь яркую зелень деревьев видны были облака, они уплывали к морю, помпезные, патетические, как первые звуки оперной увертюры. За ночь жара немного спала, и легкий ветерок шевелил сосновую хвою и побеги акаций. С пруда доносилось ленивое кваканье лягушек. Возле шезлонга валялась брошенная детьми карта полушарий — няня забыла ее подобрать. Долорес подняла ее и стала разглядывать.

Английская карта, изданная между двумя мировыми войнами. Протектораты и владения британской короны закрашены одним цветом и отчетливо выделяются на фоне других стран: немецкий нацизм не успел еще развязать войну, и политическое равновесие, установленное Локарнскими соглашениями и созданием Лиги наций, казалось прочной основой спокойствия и мира, незыблемой защитой от революционных потрясений и любых угроз существующему порядку вещей, — смехотворные гарантии, такие же допотопные на нынешний взгляд, как Священный союз, учрежденный европейскими монархами в стародавние, легендарные времена Австро-Венгерской империи.

Десять лет назад, незадолго до того, как началась ваша любовь, вы оставили свои семьи, вам хотелось повидать мир, пожить иной жизнью, чем та, что была знакома вам прежде, в том замкнутом кругу, где вы воспитывались и выросли (для тебя это была Барселона с ее высшим обществом, постепенно приходившим в себя после ужасов и тревог гражданской войны; для нее — разношерстный, измельчавший клан республиканских политических эмигрантов в Мексике). Перелистывать страницы географических атласов было для вас почти осуществлением мечты, единственным способом вырваться, бежать от окружающего, это был ваш волшебный ковер-самолет, на котором вы, словно чародеи, устремлялись в свободный полет над миром. Но думать о путешествиях всерьез в дни войны и даже в послевоенные годы не приходилось. Поездка в любую страну из тех, чьи города, реки и горы вы так жадно разглядывали на географических картах, была сопряжена с невероятными трудностями, с тысячью непреодолимых препятствий: заявления, отказы, бесконечные проволочки из-за получения виз, бесполезное стояние в длинных очередях, непреклонные чиновники с лицами инквизиторов (пропуски, справки, рекомендации, разрешения, печати, гербовые марки, — а им еще все было мало, все мало. Чего стоила одна лишь идиотская, бредовая сцена у консула Менотти!)

И вот наконец ты пустился в путь, опередив на несколько лет поток пионеров и конкистадоров, современных Магелланов, Кортесов и Писарро. Открытие и обследование земель неведомого тебе Нового Света (Латинский квартал и район Сен-Жермен, советское кино и запрещенные в Испании книги) преисполнили тебя оглушающим, яростным, пронзительным счастьем. То, что на протяжении многих лет было для тебя недосягаемой мечтой, обретало осязаемость, и Долорес гармонично вписалась в твою новую жизнь. Родина, ее мир, ее люди отходили в прошлое, перед тобой раскрывались иные, неохватные горизонты. Одно за другим — ты и сам не заметил как, — осуществились все твои желания, осуществились с обескураживающей легкостью (осталось чувство вины от сознания незаслуженности награды, доставшейся без всякого усилия с твоей стороны). Съемки документального фильма об эмиграции рабочих из Испании и разъезды, связанные с твоей профессией, позволили вам побывать везде, куда вы так стремились попасть в годы юности. Все, что когда-то в детстве вам рисовало воображение, все, что было недостижимой грезой вашего отрочества, стало реальностью, реальностью двойственной, противоречивой, сплетавшей воедино нафантазированное и реально увиденное, неожиданно проверенное вами на опыте. Монте-Карло, Швейцария, Венеция, Гамбург, Голландия перестали быть для вас названиями, окруженными ореолом поистине легендарных историй, которые вам довелось о них прочесть, — теперь они были дорожными столбами, вехами вашей общей с Долорес судьбы (вы открывали Европу и одновременно открывали друг друга, телесно и духовно, ваши бесплодные попытки найти свое место в мире урбанистической цивилизации шли рука об руку со взлетами и спадами вашей неистовой страсти).