Мартин Нексе - Дитте - дитя человеческое

• Название: Дитте - дитя человеческое
• Автор: Мартин Нексе
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1969

БВЛ - Серия 3. Книга 42(169).   Роман "Дитте - дитя человеческое" - выдающееся явление литературы XX века. Его автор Мартин Андерсен Нексе (1869-1954) - известный датский писатель-коммунист, основоположник национальной пролетарской литературы. Всем своим творчеством и в первую очередь монументальными романами "Пелле-завоеватель" (1910), "Дитте - дитя человеческое" (1921) и "Мортен Красный" (1954), в идейном отношении составляющими эпическую трилогию, посвященную датскому революционному движению, Нексе вписал новую страницу в историю национальной и мировой литературы. Перевод А. Ганзен. Вступительная статья В. Неустроева. Примечания А. Погодина.

---

— Но ты же не боишься его, бабушка? Ты колдунья!

— Ну, конечно, бабушка может его сглазить… И еще похуже: напустить на него порчу, если он будет плохо вести себя. Или наградить его «прострелом», чтобы ему не шевельнуться было. Пусть зовет тогда знахарку Марен, чтобы растерла ему поясницу. Ох, у бабушки самой водянка в ногах и все косточки ноют, даром что слывет она колдуньей-ведьмой… и к тому же чуть ли не мошенницей. А как же быть, когда такой старой, заморенной кляче приходится кормить два рта? И ты радуйся, что у тебя бабушка — ведьма. Одна она на всем свете заботится о тебе… И уж лентяйкой ее, во всяком случае, никто не назовет. Ей вот семьдесят два уже стукнуло, и весь свой век она на других работала. Никому не приходилось понукать ее.

Сидеть тут было хорошо, тепло, но девочку стало клонить ко сну, и пришлось им снова двинуться в путь.

— Не то мы с тобой задремлем тут, а Черный дядя подкрадется и заберет нас, — пугала старуха хныкавшую внучку, укутывая ее платком.

— Какой Черный дядя? — От любопытства Дитте даже хныкать перестала.

— Черный дядя?.. Он под землей живет, на кладбище; мертвецам могилы сдает внаймы, и ему хочется, чтобы дом у него всегда был полон жильцов.

Дитте совсем не хотелось уйти в землю к Черному дяде, и она торопливо шагала, держась за бабушкину руку. Тропа вела теперь в глубь от берега, ветер дул уже в спину, и вообще буря утихала.

Когда они поравнялись с Хутором на Песках, девочка отказалась идти дальше.

— Зайдем туда, попросим что-нибудь, — пристала она к бабушке, дергая ее за руку. — Я есть хочу!

— Иисусе Христе, спятила ты, девчонка? Нам с тобой нельзя туда и носа показать!

— Так я одна пойду! — решительно заявила Дитте, выпустила бабушкину руку и побежала к воротам, но вдруг все-таки приостановилась. — А почему нам с тобой нельзя туда? — крикнула она бабушке.

Марен подошла и, взяв ее снова за руку, тихо ответила:

— Потому что… родной отец твой, пожалуй, погонит нас кнутом от дверей. Пойдем домой, будь умницей.

— Ты так его боишься? — упрямилась девчонка. Она не привыкла, чтобы бабушка перед кем-нибудь отступала.

Ну, бояться-то старуха не боялась. Какая уж боязнь в такие плохие времена! Но бедняки предпочитают поворачиваться к ветру спиной и пережидать, пока он утихнет. А впрочем… с какой стати им обходить Хутор на Песках? Подумаешь, святыня какая! Если человек не хочет, чтобы его родное детище попадалось ему на глаза, пусть переносит свой хутор в другой приход. Обе они и ничего плохого не сделали, ровно ничего. И, пожалуй, и недаром девчонка заупрямилась. Марен была не из тех, кто боится искушать судьбу, — особенно когда она, видимо, может смилостивиться над ней.

— Ну, так зайдем, — сказала она девочке и толкнула ворота. — Не съедят же нас.

Они прошли во двор через широкий крытый проход, служивший также складом сельскохозяйственных орудий и топлива. Вдоль одной стены был аккуратно сложен штабелями торф — под самые стропила крыши. Хозяева, как видно, не собирались мерзнуть зимою. Марен, пересекая двор наискосок, узнавала знакомые ей места. Ведь в молодости она служила тут одно время работницей, чтобы быть поближе к Сэрену и к родному дому. Давненько это было, и хозяйничал здесь тогда дед нынешнего молодого хозяина хутора — настоящий скряга, который не давал людям ни поесть досыта, ни выспаться. Деньги все копил! Старик, отец нынешнего хозяина, умерший почти в одно время с Сэреном, был в то время еще совсем молодым парнем и часто подкрадывался, бывало, под окошко к молодым работницам. Из-за этого у него с Сэреном и вышли нелады! С тех пор Марен не заглядывала сюда, — Сэрен не позволял. Да он и сам здесь больше не появлялся, если не считать того раза, когда он скрепя сердце пришел сюда ради Сэрине. Конечно, давши слово, держись… Но это ведь давно было, и двести далеров — не на век же все-таки даны! Сэрен умер, а Марен на старости лет по-другому стала смотреть на жизнь. Холод и голод ожесточили ее, породили «чуждое ей раньше упрямое озлобление к тем, кто сидит в тепле и уюте, кому не приходится рыскать, как собаке, во всякую погоду, и к тем, кто из-за минутного развлечения возложил на ее старые, слабые плечи тяжкое бремя на долгие годы. В самом деле, чего она так долго стеснялась показать хозяевам хутора их детище? Они, пожалуй, скучали по нем! И отчего бы не уступить желанию девчонки? А может быть, это и воля божья. Не сам ли господь вложил в уста девочки настойчивое требование переступить порог отцовского дома?

Совесть у старухи все-таки была не совсем спокойна, когда она, прижав к себе Дитте, стояла в сенях, дожидаясь, чтобы кто-нибудь вышел к ним. Сам хозяин, видно, был в отъезде, и это обрадовало Марен. Слышно было, как работница доила в хлеву корову, а работника в это время года вряд ли держали на хуторе.

По-прежнему у входа в сени лежал треснувший мельничный жернов — вместо ступени, а посредине сеней каменная могильная плита с розетками по углам; надпись на ней уже совершенно стерлась теперь.

Из комнаты вышла молодая хозяйка. Марен еще ни разу не видела ее. Хозяйка была одета наряднее, чем это принято среди здешних молодых хуторянок, и с виду такая кроткая, приветливая. Она повела старуху с девчонкой в комнату, помогла им раздеться и повесила их шали и платки просушиться у печки; потом усадила обеих на скамью и поставила перед ними еду и питье. А пока хлопотала, ласково с ними разговаривала; особенно сердечно отнеслась она к Дитте и этим почти растрогала Марен.

— Откуда вы? Из каких мест? — спросила потом молодая хозяйка, подсев к ним.

— Откуда? ответила Марен, прожевывая кусок. — Откуда берутся на земле бедняки? Кому везет: живут себе припеваючи, занимают место не по праву, а иным господь позабыл отвести местечко — кроме уголка на кладбище. Но ты сама-то, видно, нездешняя?

Да, молодая хозяйка была с острова Фальстера. С какой теплотой в голосе произнесла она родное название!

— Это далеко отсюда? — спросила Марен, вскинув на нее глаза, глядевшие до тех пор в тарелку.

— Да, от столицы еще целый день езды по железной дороге и на лошадях.

— Стало быть, нынче с Песков за женами ездят по железным дорогам? А в любовницы и здешние годятся! Да, да! Подальше прокатиться — повыгодней жениться!

Молодая хозяйка с недоумением посмотрела на Марен и сказала:

— Мы познакомились в Высшей Народной школе.

— Вот как? И он побывал в Высшей школе? Да, да; нынче все на благородный манер норовят. Ты-то, видно, не гуляла с ним до свадьбы.

Молодая хозяйка покраснела под взглядом старухи,

— Как вы… странно разговариваете…

— А как еще разговаривать беззубой старухе? Ну, а это не странно — что отец живет в тепле и холе, а его родное детище босиком по миру бегает, побирается?

— На что вы намекаете? — робко прошептала молодая хозяйка.

— На то, что известно и богу и людям здешним, но о чем тебе никто не сказал. Погляди на девчонку — ей незачем выдумывать себе отца. Была бы на свете справедливость, так моя дочь сидела бы тут хозяйкой, а кое-кому… Ну, да голодать и мерзнуть тебе все-таки не пришлось бы.

Марен, разговаривая, обсасывала свиную косточку. Зубов у старухи не было, и она за едой чавкала, а сало текло у нее по пальцам и подбородку.

Молодая хозяйка подошла к ней с фартуком.

— Дайте я оботру вас, матушка, — сказала она и бережно вытерла старухе рот и пальцы. У самой у нее руки тряслись, а в лице не осталось ни кровинки.

Старуха не оттолкнула заботливой руки, но крепко сжатые губы впалого рта словно окаменели. Вдруг она обхватила своими корявыми руками бедра молодой хозяйки и пробормотала:

— Целовано-миловано! — Потом, проводя рукой по ее животу, вещим тоном добавила: — Трудные будут роды, ох, какие будут трудные!

Молодая женщина пошатнулась под ее руками и, не вскрикнув, свалилась на пол без чувств. Дитте взвизгнула.

Марен перепугалась того, что натворила, но даже и не подумала оказать помощь хозяйке, сорвала с печки шали и платки и, волоча за руку Дитте, бросилась к дверям. И только уже на краю поселка, у сарая со спасательными лодками — приостановилась, чтобы как следует закутать девочку и себя.

Дитте все еще дрожала.

— Ты ее совсем убила, бабушка?

Старуху от этих слов передернуло.

— Конечно, нет! Что ты глупости болтаешь! — резко ответила она и подтолкнула девочку. — Шагай поживее! — Дитте к такому тону не привыкла и, оробев, побежала вперед.

В хижине у них было холодно, и Марен уложила внучку в постель, а сама принялась собирать топливо, разожгла печурку, поставила кипятить воду для кофе и, расхаживая по кухне, бормотала себе под нос:

— Ведьма… чертовка… Еще бы! А кто виноват во всем? Хочешь добраться до виноватого, ударишь и невинного.