Николай Кузаков - Красная волчица

• Название: Красная волчица
• Автор: Николай Кузаков
• Издательство: Издательство «Современник» Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли и Союза писателей РСФСР 121351
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

Роман является итогом многолетних раздумий читинского писателя Николая Кузакова о творческой, созидательной силе революции в Забайкалье. Действие произведения охватывает время от становления там Советской власти до наших дней.

Судьбы героев переплетаются в остросюжетном повествовании. Круто меняется жизнь всего эвенкийского народа, а значит, и юной шаманки Ятоки. И когда начинается Великая Отечественная война, русские и эвенки в одном строю защищают Отечество.

Умение увидеть и показать за судьбами своих героев судьбу народную отличает прозу писателя.

---

— Снег нынче большой упадет. Тяжело будет оленям добывать корм, — покачивал косматой головой Хогдыкан. — У меня уже два годовичка пропали. Без оленей останусь, на чем потом кочевать буду? К Ятоке в пастухи идти придется.

— Совсем неладно живем, — согласился Кучум. — Русские парни новую жизнь в деревне делают. А мы все ждем, что скажут Урукча и Ятока.

— Зря, сын, родовой Совет ругаешь, — сердито проскрипел Согдямо. — Стариков обижаешь.

— Стариков обижать нельзя, а нас можно, — загорячился Кучум. — Ты всю жизнь у отца Ятоки, у Мотыкана, в пастухах был. А что нажил? Седую бороду. А много ли в ней проку? Кайнача с малых лет спину гнул на Мотыкана, а теперь на Ятоку. Что у него есть? Женится, куда жену поселит? Чем кормить будет?

Старик Согдямо молча слушал сына, а сам думал: «О чем говорит Кучум? Так жили и живут все охотники».

— Правильно говорит Кучум, — прервал мысли старика Хогдыкан. — Я всю жизнь пасу оленей у Урукчи. А что имею? Голодный хожу. Спасибо русским парням — Степану и Дмитрию, все дали. А то бы как жить стал? Некуда податься охотникам. К русским парням идти надо. Вместе думать надо, как жить.

— Я про то и говорю, — махнул длинной костлявой рукой Кучум. — У Ятоки сейчас в пастухах семь бывших жен Мотыкана. Тоже ничего не получают. Как так?

— Совет так решил, — ответил Согдямо.

— В Совете-то кто? — спросил и сам же ответил Кучум. — Урукча, Ятока да старики. Старики хоть и бедные и головы у них седые, да души старые. Надо свой Совет выбирать, из бедных и молодых. Такой Совет о людях будет думать. Русские избрали Степана, и охотникам легче стало.

— Правду говорит Кучум, — вмешалась в разговор Бирокта. — Русские купцы за людей нас не считают. Меня, когда еще девчонкой была, Крохалев за три соболя продал. А если бы никто не купил, так бы в лесу бросил. Ой, злые люди. Пошто так? Женщины одежду шьют, чумы ставят, ребятишек нянчат, охотиться ходят, а их за людей не считают. Пошто так?

Правду говорила Бирокта. У женщин жизнь еще хуже, чем у мужчин. Но почему так? Кто придумал такую жизнь?

Еще долго под свист ветра думали свои думы охотники, искали верную тропу в таежной глухомани.

Но вот дружно залаяли собаки. Из леса на лыжах вышла Ятока, сняла котомку, сбила рукавицей снег с плеч и потом посмотрела на охотников, что вышли из чума.

— Худой соболь попал, — сказала Ятока. — Весь день ходила, только к ночи нашла.

На этот раз беда прошла стороной.

Ятока пьет чай. В железной печке потрескивают дрова. Эту печку подарил ей Василий. Вначале Ятока посмеивалась над парнем; эвенки хорошо костром обходятся, но теперь благодарна ему. В чуме тепло, нет дыма.

Добрые духи послали сегодня удачу Ятоке. Но на душе почему-то нет радости. Вчера опять во сне красных оленей видела, а за ними мать стоит и плачет. Три раза она приносила в жертву духам оленей: вначале пять быков Кайнача резал, потом пять важенок, потом пять телят. Ничего не помогает. «Худая из меня шаманка стала, — думала Ятока. — Делаки силу отнял. И охотники другими стали. Раньше убегу от отца, приду к ним, жалеют. Теперь совсем чужие».

А вчера пошла Ятока за дровами и услышала, как Бирокта кому-то говорит:

— Чем Ятока лучше Урукчи? Людей палкой не бьет? Прогонять их надо. И свою жизнь делать, как русские парня в Матвеевке.

Принесла Ятока вязанку дров, бросила у чума, а тяжесть на плечах осталась. «Не хочу я людей обижать. Отец — оленей дал. Пошто меня обвиняют? Я людям добра хочу. Все брошу, как жить стану?»

Думы бредут по тайге, разыскивают Василия. Сегодня Ятока след в хребте видела. Он ходил. Широко шагает. Соболя в колодине промышлял. Рукавицы на колодину клал. Отпечатки остались: бисерный узор поверху. Его рукавицы.

Неспокойно спала в эту ночь Ятока. Снились ей горные реки, через которые она никак не могла перейти, И утром чуть свет оседлала у′чика[24], Придется заехать в чужие охотничьи угодья, но там она не будет промышлять белок. Только увидит Василия, поговорит с ним и вернется.

Поторапливает Ятока оленя. На снегу встречаются следы белок и соболей. Одни присыпало снегом, другие были свежими. Но Ятока на них не обращает внимания.

Перевалила хребет, спустилась в низину. Ерники. На них два сохатых кормятся. Увидели Ятоку, подняли головы, не поймут, что за зверь идет к ним.

— Гэй! — озорно крикнула Ятока.

Сохатые вздыбились и легко побежали к лесу.

Ятока пересекла низину и повернула на север. Где-то здесь должен охотиться Василий. Далеко ходит от зимовья. Ятока старается представить, как он ее встретит, но это ей плохо удается. Она тихо напевает:

Тучи, как птицы, летят,
Сосны на солнце блестят.
К милому едет Ятока.
Горы, где Вася, скажите.
Ветры, мне путь укажите.
Сердце тоскует о нем.
Холодно птицам зимой.
Холодно девушке в чуме одной.
Пусть он меня обогреет.

Смотрит — Василий стоит на косогоре и привязывает белку к поняге. Он в серой оленьей парке, в черной из собачьего меха шапке. Короткая черная бородка делала лицо круглым.

— Вася! — крикнула Ятока и погнала оленя к нему.

Василий выпрямился, его обветренное лицо тронула улыбка.

— Здравствуй, Вася, — Ятока спешилась и робко протянула маленькую ручку. Василий осторожно пожал ее, точно боялся раздавить. Ятока звонко рассмеялась.

— Ты что?

— Чудной маленько. Борода выросла. Стал как старик Согдямо.

— Бритву не успел купить. Сегодня же на костре опалю.

— Не надо, — замахала руками Ятока, — борода хорошо. Совсем большой мужик стал. Теперь приглашай в свой чум. В гости пришла.

— Проходи, — Василий с колодины под кедром смахнул снег. — Хозяйка тайги в таком кресле не сиживала. Не пройдет и года, как пироги и шаньги подам на стол.

— Где возьмешь?

— У меня есть скатерть-самобранка. Это почище твоих духов. На рожне глухаря изжарим. Утром попался, не хотел стрелять, потом соблазнился. Теперь сгодится. — Василий разложил костер, повесил над ним котелок на таган, разделал глухаря. Ятока с любопытством следила за ним.

— Теперь придется немного подождать. — Василий закурил и сел рядом с Ятокой.

— Как промышляешь? — спросил а Ятока.

— Неплохо. А ты как живешь?

— О тебе шибко скучаю. Вот привезла тебе подарок. — Ятока достала из сумки меховые чулки, расшитые красной тканью. Василий, рассматривая узоры, проговорил:

— Мастерица. Спасибо.

— Ты, наверное, совсем забыл Ятоку?

— Нет, Ятока, не забыл, — задумчиво ответил Василий. — Узелок все крепче затягивается. В одну петлю лезем. Как бы выть потом не пришлось.

— Пошто так?

— Скажи, ты соболей в город кому-нибудь посылала? Купцу Крохалеву?

— Зачем купцу посылать буду? У Дмитрия в Госторге провиант брала, ему сдавать буду. Так Степан велел.

— А вот Степану кто-то сказал, что посылала. И я тебе помогал. — Василий испытующе посмотрел на Ятоку.

— Это худой людь говорил, злой.

Ятока встрепенулась.

— Я у старика Двухгривенного была. Чай пить заходила. Генка пришел, меня не видит, старику говорит: «Васька тунгусов мутит, не велит нам пушнину сдавать, но я его проучу. Он двух соболей Ганьке дал, тот увез с собой, а я пустил слушок…»

— Вот гад, — Василий стукнул кулаком по колену. — Дал я Ганьке двух соболей, невыходных, собаки ранней осенью задавили. Парень-то на красного командира поехал учиться, как ему не помочь? А Генка вон куда повернул и тебя приплел. Степан сердится. Вот это пироги.

Ятока ничего не сказала. Наплела узоры жизнь, попробуй их разобрать, да еще тогда, когда у тебя за плечами только восемнадцать девичьих лет, и ничего больше.

— Что голову-то повесила?

— Пастухи не хотят работать. Охотники сердятся. Степан ругается. Совсем одна Ятока. Как жить? — Ятока посмотрела на Василия.

— Скажи, Ятока, старик Трофим Двухгривенный — очень хороший человек?

— Пошто хороший? Людей шибко обманывает.

— А Урукча?

— И Урукча — худой. С Григорием Боковым гуляют, охотников спиртом поят, соболей у них забирают. Как потом люди жить будут?

— Видишь, что Боков, что старик Двухгривенный, что Урукча — одного поля ягода. Дай им волю, последний кусок из рук вырвут.

— Так, Вася. Шибко плохие люди.

— И ты с ними заодно.

— Пошто так говоришь? — Ятока с укором посмотрела на Василия.

— Ты послушай. Кто тебе оленей пасет? Бедняки. А как они живут? Кусок хлеба не всегда есть. Вот и выходит, обираешь ты их так же, как и Трофим Двухгривенный.

— Старик — злой человек. Сердца у него нет.

— У тебя сердце есть, а много ли проку от этого людям? Степан говорит, надо новую жизнь строить, чтобы всем людям хорошо было. У тебя пять тысяч оленей, а другие с голоду умирают. Разве это дело?