Франсина-Доминик Лиштенан - Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

• Название: Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750
• Автор: Франсина-Доминик Лиштенан
• Издательство: ОГИ
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: 5-900241-28-9

История России в 1740-1750 гг. глазами французских и прусских дипломатов, отношения между послами как отражение и двигатель европейской политики — вот главный сюжет книги, удостоенной в 1998 г. премии Французской  Академии. В приложении опубликованы отчеты о русском дворе, написанные в 1747 и 1748 г. двумя прусскими посланниками.

---

Лесток и Брюммер — новые жертвы австро-британской партии — дополняли друг друга. Брюммер пользовался репутацией человека последовательного, покладистого и преданного своим друзьям (качества, если верить Дальону, в России чрезвычайно редкие). Флегматичный и невозмутимый, он умел усмирять чересчур живого Лестока. Пылкий француз говорил откровенно со всеми, включая императрицу, и нередко даже злоупотреблял своей непосредственностью. Он играл при дворе очень важную роль, ибо пересказывал своей августейшей пациентке все придворные слухи, впрочем, охотно видоизменяя их в соответствии с собственными симпатиями и антипатиями{259}. Тесно связанные с женским кланом, в который входили родственницы императрицы, Лесток и Брюммер составляли костяк франко-прусской группировки при русском дворе. Оба пользовались абсолютным доверием Ла Шетарди и Мардефельда, а позже Дальона и Финкенштейна, хотя Лесток, более отважный, более умный, да и более могущественный, вызывал больше симпатий. Единомышленники собирались в доме Брюммера, обсуждали способы борьбы с переменчивым нравом чувствительной Елизаветы и коварством общего врага — Бестужева и поддерживающего его австро-английского клана. Как и его друзья-дипломаты, Лесток, единственный, кто осмеливался выступать против канцлера, пережил пик своей славы в 1743–1744 годах. В эту пору Елизавета решила даже включить его в число участников Императорского совета, что не могло не встревожить противников француза. Не смея в открытую спорить с царицей (она не терпела несогласных), Бестужев принялся настраивать против него других сановников. Отговорить Елизавету от назначения на столь высокий пост иностранца попытался фельдмаршал Долгорукий, но царица «заткнула ему рот», возразивши, что «без г-на Лестока не сидела бы она на русском престоле, да и сам Долгорукий томился бы в темнице»{260}. На заседаниях совета Лесток попытался развить бурную деятельность, но чувствовал себя там очень одиноко: остальные члены совета прислушивались к его мнению только из почтения к государыне, а втайне обдумывали способы окончательно его скомпрометировать…

За исключением Воронцова и Румянцева, положиться Лестоку было практически не на кого. Генерал-прокурор Сената князь Трубецкой казался французам «храбрейшим и предпреимчивейшим из всех, кто в этой стране обитает»[77], Фридрих же, не доверявший никому из представителей старинного русского дворянства, утверждал, что у Трубецкого непостоянный нрав и дело с с ним иметь невозможно{261}. С годами прокурор отдалился от тех соотечественников, которые мечтали посадить на трон малолетнего Ивана Антоновича и править государством от его имени. Знатное происхождение Трубецкого заставляло его сторониться тех, кто возвысился в царствование Петра I, не говоря уже о людях столь сомнительных, как лейб-медик Лесток и гофмаршал великого князя Петра Федоровича Брюммер, однако общая ненависть к Бестужеву способствовала их сближению. Надежного союзника (также недооцененного прусским королем) имели заговорщики в лице главы Тайной канцелярии Ушакова. Пруссаки допускали грубейшую ошибку, презирая потомков бояр и делая ставку исключительно на деятелей петровского времени, чья цивилизованность на поверку нередко оказывалась мнимой.

В начале елизаветинского царствования, в 1742 году, Лесток, Мардефельд и Ла Шетарди поддерживали Бестужева в его стремлении занять высокую государственную должность; другие русские кандидаты не справились бы с управлением иностранными делами. У Бестужева же, некогда члена русского посольства, отправленного Петром I на Утрехтский конгресс, имелся обширный дипломатический опыт; он прекрасно говорил по-немецки и по-французски, знал не понаслышке западные нравы. Казалось, что именно он сможет продолжать политику великого царя, вести Россию по пути прогресса и способствовать ее окончательному вхождению в европейскую систему. Елизавета, однако, отнеслась к кандидатуре Бестужева весьма прохладно. Однако в конце концов разум одержал победу над чувствами{262}.

Алексей Петрович Бестужев и его старший брат Михаил Петрович составляли непобедимый дуэт. Род Бестужевых-Рюминых происходил, по легенде, от англичанина Беста, в 1403 году явившегося в Москву служить великому князю Василию Дмитриевичу. Братья Алексей Петрович и Михаил Петрович числили в союзниках многих военных — тайных сторонников Брауншвейгского семейства, а следовательно, и многих представителей старинной знати. Особенно большую опасность представлял старший брат, профессиональный дипломат и обер-гофмаршал, злоязычный интриган, который умело привлекал или покупал сообщников без всякого разбора, ибо ценил в собственном клане не столько качество, сколько количество. В 1744 году обе группировки, и бестужевская, и лестоковская, находились примерно в равной силе, поэтому каждая из партий постоянно пополнялась за счет перебежчиков из противоположного лагеря, озабоченных собственной карьерой. Разобраться во всем этом было чрезвычайно трудно. Фридрих жаловался своему генерал-фельдцейхмейстеру Шметтау: «Что до нынешней российской системы, то составить о ней мнение весьма затруднительно, ибо система эта поминутно меняется и черное в ней превращается в белое»{263}. Фридрих, не оставлявший намерения вмешаться во внутренние дела России, мечтал если не погубить Алексея Петровича Бестужева-Рюмина окончательно, то по крайней мере расстроить его «дуэт» со старшим братом. Разве участие его жены, урожденной Головкиной, в заговоре Ботты было недостаточным основанием для того, чтобы отдалить от двора мужа? Анну Петровну Бестужеву приговорили к наказанию кнутом и высылке в Сибирь; для озабоченного собственной карьерой супруга это было прискорбное пятно в биографии, ион был весьма заинтересован в том, чтобы смыть его доблестной службой за границей. По наущению прусского посланника Лесток стал уговаривать Елизавету послать Михаила Петровича Бестужева-Рюмина в Берлин — только при дворе Фридриха подозрительный дипломат находился бы под надежным контролем. Король считал, что безопаснее иметь противника в непосредственной близости. Императрица вначале согласилась, но через полгода, доверяясь, как и всегда, собственной интуиции, предпочла перевести Михаила Петровича в Саксонию{264} — конечно, это было не так удобно для членов франко-прусской группировки, однако частично они своей цели добились и торжествовали: «Удар убийственный и для него, и для брата, и для приспешников их […] ожидать можно оттого всяческих выгод, ибо он был душою этой партии»{265}. Фридрих, однако, желал большего: отставки канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, его ссылки в Сибирь, может быть, даже его смерти. Король знал о том, что императрица не вполне доверяет Бестужевым, и полагал, что настала пора этим воспользоваться. Он дал своему посланнику недвусмысленное указание — с Алексеем Петровичем не церемониться{266}. Осторожный Мардефельд умолял своего государя не торопиться. Как можно отречься от того, кого ты сам же три года назад предлагал? В 1744 году единственным, кто мог реально претендовать на место Бестужева, был Трубецкой, однако много ли выиграла бы Пруссия от такой замены? Фридрих внял доводам посланника: генерал-прокурор Сената имел те же недостатки, что и Бестужев, а ума и дерзости у него было, пожалуй, даже больше; вполне могло случиться так, что «со временем он сделался бы еще опаснее, чем граф»{267}. В самом деле, что опаснее, ум или коварство? Фридрих мечтал о том, чтобы посадить на место канцлера Российской империи человека безвольного, марионетку, которая исполняла бы все указания, поступающие из Пруссии и Франции (а то и из одной только Пруссии).

В дальнейшем, однако, события сложились благоприятно не для франко-прусской группировки, а для «неправедного министра», который очень скоро показал свое истинное лицо — лицо человека расчетливого, грубого, чрезвычайно умного и, несмотря на недостаток гибкости, непобедимого. Бестужев превосходно владел искусством не принимать решений и не исполнять обещаний. Порой он ссылался на то, что был пьян и не помнит, о чем шла речь накануне, порой начинал заикаться и не доканчивал невыгодную для себя фразу{268}. Дальону и Мардефельду, озабоченным налаживанием контактов в русской среде, пришлось довольствоваться общением с деятелями второго плана. В 1744 году, когда многое еще казалось возможным, прусский король, беря пример с англичан, даже отказался от своей «заветной экономии»{269}, и решил раскошелиться. Он дарил фаворитам Елизаветы щедрые подарки, осыпал дарами и милостями Кирилла Григорьевича Разумовского, брата фаворита; молодые русские дворяне, отправлявшиеся в Европу, были желанными гостями в Потсдаме (равно как и в Версале). На Западе закрывали глаза на поведение русских за границей: попойки, дуэли, любовные похождения. На помощь «своей» партии пришел Карл VII: он признал за Елизаветой императорский титул, присвоил Брюммеру, Лестоку и Алексею Разумовскому титулы графов «Священной Римской империи германской нации» — дабы увеличить их преданность германским интересам. Первых двух нечего было и убеждать, в случае же с Разумовским, начисто лишенным политического таланта, награды пропали даром. Единственным достоинством морганатического супруга Елизаветы было его абсолютное нежелание вмешиваться в государственные дела. Бестужев тем временем воспользовался случаем, чтобы заклеймить вмешательство иностранных держав во внутренние дела России и бросить тень на отмеченных Карлом VII. «Императрица может и сама наградить своих подданных», — ворчал он, оскорбляя самолюбие Разумовского (очень гордого своим новым титулом). Брюммер и Лесток, заподозрив неладное, постарались избежать огласки; боясь оскорбить Елизавету, которой было приятно возвышение ее любовника, они отложили объявление о своих новых титулах на будущее. Еще одна отсрочка…