Бернгард Бринк - Шекспир, как комический и трагический писатель

• Название: Шекспир, как комический и трагический писатель
• Автор: Бернгард Бринк
• Жанр: Критика

«Когда в наше время заходит речь о любимцах комической музы, то каждому тотчас же приходит на ум Мольер; имя Шекспира в этом случае не вспоминается так непосредственно даже его знатоками и почитателями. Отчего это? Правы, стало быть, утверждающие, что комическая сила Шекспира ниже той, которою наделен великий французский поэт? Но как может удержаться такое мнение в виду противоречащих ему очевидных фактов? Позвольте мне напомнить эти факты…»

---

Мы видим таким образом, как именно величайшие произведения комической музы выходят за пределы общепринятого понятия о комическом, и если, несмотря на это, ими все-таки достигается комическое действие, то причина тут заключается в искусстве автора, умеющего доставить дело так, что болезненная и пагубная сторона изображаемого смешного не слишком живо входит в сознание зрителя. Нам становится ясно, что вопрос о том, кажется ли смешным тот или другой недостаток, то или другое зло, зависит не только от степени и рода изображаемого зла, но в весьма существенной мере и от точки зрения читателя или зрителя в данном случае.

В этом обстоятельстве источник того развития, которое получило в средние века понятие о комическом, и в котором, несмотря на наивность его проявления, скрывается большая глубина. Что может быть более детского, более непродуманного, как определение: трагедия есть пьеса, в которой люди становятся несчастными и умирают, комедия же – пьеса, имеющая благополучный исход? А между тем к этому определению нужно прибавить весьма немного для того, чтобы был перекинут мост к самому глубокому воззрению. Свойство трагического конфликта таково, что у него всегда должен быть плачевный исход; комического – что он может, а следовательно и должен кончиться счастливо. Подумав серьезно над этим определением, легко прийти к полной теории обоих родов драматической поэзии. Почти то же самое будет, когда мы обратимся к наивному определению в письме Данта к Кан-Гранде, или в «Католиконе» генуэзца Джиованни Бальби. Тут комедия отличается от трагедии по содержанию тем, что трагедия в начале величава и спокойна, в конце же печальна и ужасна, а в комедии действие сначала имеет мрачный характер, но мало-помалу приходит к счастливому окончанию.

Над этим определением смеялись сотни раз, но смеялись только поверхностные судьи. Действительно, взглянем хотя несколько поглубже. Разве трагическая судьба не становится тем трагичнее, чем выше была вершина блаженства, с которой низвергнут герой, или – чтобы взять предмет еще глубже – разве действие, производимое трагедиею, не достигает своего апогея в тех случаях, когда вина героя, вследствие которой он в конце погибает, в начале является чем-то вполне безвредным, невинным, когда роковая ошибка, совершаемая героем, находится в связи именно с коренной сущностью его натуры и её лучшими свойствами? А комедия – разве не в тех случаях наиболее серьезно её значение, когда изображаемое ею зло пустило особенно глубокие корни, и она, однако, приводит все к благополучному концу, и притом без всякого принуждения? В этом собственно и заключается характеристичность средневекового воззрения на комическое. Отсутствие пагубности, болезненности в дурном и злом, которое изображает автор, основывается на том, что зло в течение действия преодолевается. Развитие этого действия приводит участвующих в нем, равно как и зрителей, на более высокую ступень, на ту вершину, с которой дурное и уродливое представляется наблюдателю лежащим глубоко внизу и явственно видным в своем ничтожестве, и с которой рассматриваемое злое является собственно уже как опровергнутая точка зрения и следовательно как нечто смешное. Во всей своей глубине выступает это воззрение в грандиознейшей комедии всех времен – «Божественной Комедии» Данта. Свершив свой тяжелый путь сквозь ад и чистилище в рай, а затем чрез все небесные сферы вознесясь до созерцания несозданного, Дант показывает божественное правосудие, представлявшееся ему сначала мщением всемогущества, уже на более высокой ступени, как проявление заботящейся об улучшении человечества премудрости, и наконец усматривает в этом правосудии, как коренную сущность его, вселюбовь – любовь, которая двигает солнце и звезды.

Конечно, это не комедия в древнем значении, как и не в нашем. Построенная на такой идее пьеса скорее осуществила бы наш идеал того, что мы называем драмой в тесном смысле. Но такое воззрение на комедию находится в близком родстве с Шекспировским.

Шекспир видит, как в мире доброе и злое, возвышенное и смешное, радость и скорбь идут рядом, тесно сплетаются между собою, даже поглощают друг друга. Самое невинное может оказаться вредным, вредное может сделаться полезным. За смехом следует плач, за плачем – смех; бывает даже и так, что то же самое событие, которое у одного, выжимает слезы, других заставляет хохотать; смотря по точке зрения наблюдающего, данное действие, положение представляется печальным или забавным.

Исходя из этого взгляда на окружающий мир, Шекспир сообразно ему строит мир своих драм. Тут причина того, что он охотно вплетает в трагическое действие комические образы и мотивы, и что наоборот комическим действиям он обыкновенно создает серьезную подкладку, или же сквозь громкие проявления непринужденной веселости дает прорываться звукам серьезным и величественным. Этим обусловливается, что его характеры, как и в действительной жизни, не просты, но очень сложны, представляют смесь доброго и злого, силы и слабости. Между великими трагическими фигурами Шекспира нет ни одного из немудреных типов античного или даже классического французского театра; но и комические лица его обыкновенно богаче и наделены более индивидуальными чертами, чем те, которые созданы гением Мольера.

Если во всем этом обнаруживается высокий реализм, то с ним тесно связан характеризующий искусство Шекспира идеализм. И к идеальному мировоззрению поэта присоединяется решительно оптимистическая струя – струя, которая, выступая то сильнее, то слабее, а по временам и совершенно исчезая, в конце концов оказывается неразрушимою. Шекспир верит в прекрасное и доброе, верит, что оно находит себе осуществление в человеческих душах, верит в цену этого мира и этой жизни. Он сохранил в себе, хотя и не без тяжелой борьбы и не непоколебимою, веру в то, что доброе одержит некогда победу в ходе мировых судеб. Этот оптимизм не отсутствует и в исторических хрониках Шекспира и даже в его трагедиях, но главным образом живет он в его комедиях. Комедии – как бы часы отдохновения, которые поэт отводит для оптимистических, проникнутых блаженною верою движений своей души. Тут он часто имеет дело с такими человеческими конфликтами, такими человеческими заблуждениями, которые при известных обстоятельствах могли бы иметь самые пагубные, самые роковые последствия, но, благодаря счастливому сцеплению вещей, получают благоприятную развязку. Этот счастливый исход не всегда есть логическое следствие поступков действующих лиц; герои в комедиях Шекспира счастливы больше, чем они того заслуживают, счастливы даже без их содействия – и где же на сцене, где в мире не бывает этого! Тут, стало быть, дело случайности; но разве поэт может не идти дальше простой случайности? Где поэт не видит, там он, по крайней мере, слышит чутьем. Посмотрим, как справляется Шекспир с случайностью в одной из своих ранних пьес – в «Комедии Ошибок».

Основной мотив этой комедии он заимствовал из комедии Плавта «Близнецы».

В римской пьесе драматический интерес, как известно, сосредоточивается на последствиях поразительного сходства в росте, чертах лица и одинаковости имен между главными действующими лицами – двумя близнецами, которых в раннем действии разлучила странная судьба и из которых один, ища другого по всему свету, нечаянно приезжает в город, где тот живет, и тут смешивают его с отыскиваемым братом сограждане и ближайшие родственники этого последнего (даже его собственный раб). Отсюда происходят видимые противоречия забавнейшего свойства, всяческие путаницы, от которых приходится особенно страдать живущему в месте действия брату, пока наконец, личная встреча обоих близнецов не вызывает внезапное разъяснение. Неправдоподобность в основаниях этой фабулы нельзя было устранить, не разрушая ее самое.

Да Шекспир и не делал попытку такого устранения. Напротив того, приняв, как необходимый фундамент своей комедии, тот мир, где господствует случайность, он с присущею ему последовательностью постарался расширить господство случайности, он дал ей повод проявить свою силу не в одном только случае, но во многих. Одной чете близнецов он противопоставляет другую, в которой повторяется судьба первой: двум, схожим как две капли воды, господам – двух, в такой же степени схожих, слуг. За каждым из его Антифолов (так окрестил он Плавтовских Менехмов) следует свой Дромио. Бестолковая сама по себе история становится чрез это еще бестолковее, комизм путаницы усиливается до последней степени. Но в то же время зритель знакомится с действием случая, ему, помимо его ведома, внушается известное почтение к этой темной силе, поступающей по такой методе. Идея этого противопоставления двух пар близнецов была зарождена в Шекспире – как это указано несколько лет назад – другою комедию Плавта, «Амфитрион», откуда он в частности заимствовал одну очень эффектную сцену.