Джек Линдсей - Подземный гром

• Название: Подземный гром
• Автор: Джек Линдсей
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1970

Роман «Подземный гром» Джека Линдсея рассказывает о жизни Рима в годы Нерона.

---

Поэт вновь привлек мое внимание в момент, когда он ударился в эпиллий[24], посвященный Икару. В его словах чудился тайный смысл, отнюдь не вложенный в них. Быть может, ему смутно хотелось в символической форме изобразить крушение всех чересчур честолюбивых мечтаний. Он прочитал такие строки:

Нам сокровенных тайн природы не постигнуть,
Нам не дано стоять в огне, взойти на небо.

И далее:

Нам не дано парить подобно птицам, тщетно
Стремиться нам взлететь на крыльях выше солнца.
Подделать не дано нам дерзкою рукою
Цветок, дитя весны, расцветший ранним утром,
И возмутятся все стихии мирозданья,
Узрев поддельный блеск фальшивых наших молний[25].

Мне казалось, будто он проповедует против заговора, осуждая попытки ничтожных смертных соперничать с высшей силой. И все же, говорил я себе, Нерон не солнце и не бог. Он тоже смертен. Он обезумел, оказался в нестерпимом положении. Икар — это он, а не я. Тем временем напряжение росло. В переполненной и перегретой зале сделалось так жарко, что у меня со лба струйками стекал пот. У меня не хватало силы поднять руку и отереть лоб. Лукан поник в своем кресле, мертвенно-бледный, с опущенной головой.

Наконец Икар погрузился в пучину, и в патетических нотах декламации нам послышался громкий всплеск. Плеяды загоревали, поэт принялся разводить мораль. Затем он сделал паузу и, медленно прочитав последнюю строку:

…И слезы солнца стыли в вышине,

остановился опустошенный, обессиленный, словно его поддерживал лишь звук собственного голоса и он страшился иронического молчания. Но вот раздались рукоплескания, и он воспрянул, засиял, стал кланяться и поворачиваться к занавесу, словно хотел удостовериться, что жена все слышит. Избранники в креслах аплодировали прохладно, задние скамьи почти опустели, но клакёры в самых последних рядах усердно зарабатывали свое вознаграждение.

Лукан встал, меж тем как все вокруг нас только собирались подняться и поправляли складки на тоге. Он приветствовал Помпулла, и голос его, вначале пронзительный, под конец совсем упал:

Он о паденье поет, мыслью высоко взмывая.
Гибель Икара мы зрим в окрыленных стихах[26].

Вряд ли это двустишие он сочинил дома. Он говорил мне, что не имеет представления, о чем будет читать Помпулл. Вероятно, он сочинил его во время скучной декламации, несмотря на одолевавшие его заботы, и не упустил случая публично прочитать свой экспромт.

Помпулл был в восторге. Он всплеснул руками.

— Я не даром жил на свете. Твоя эпиграмма сохранит мое имя, когда мой Икар канет в пучину времен.

Он огляделся, удостоверясь, что его комплимент слышали и будут повторять, и вместе с тем опасаясь, что двустишие Лукана стяжает больше похвал, чем тысячи его строк. Потом мне пришло в голову: может быть, Лукан сочинил и прочитал это двустишие, чтобы создалось впечатление, что он всецело занят вопросами литературы, и желая сгладить впечатление от тревоги, какую невольно обнаружил, получив табличку сенатора. Гости со всех сторон обступили Помпулла, всем хотелось что-нибудь сказать, вознаградив себя за длительное молчание. Потом, выложив запас тщательно отчеканенных похвал, они принялись болтать и сплетничать.

— Ты видел Фабия? Это его первое появление в обществе после смерти жены, между нами говоря, четвертой. Его следовало бы свести с Клестиллой — она только что спровадила на погребальный костер своего пятого мужа.

Афраний издевался над матроной, заплатившей бешеные деньги за лиру, выброшенную прославленным кифаристом.

— Вы слыхали про Лелию? Она переоделась мальчиком и прислуживала актеру Мелеагру. Разыгрался ли скандал? Ну, конечно, все спрашивали, почему он опустился до такого уродливого мальчишки.

Наконец я увидел Пизона. Это был крупный радушный человек могучего сложения. Он то и дело приглаживал свои кустистые брови и был со всеми одинаково любезен. Его блекло-голубые глаза отражали ясный ум и свойственный ему юмор. Меня поразило, что подобный человек связал свою судьбу с заговорщиками. Латеран, намечаемый в консулы, также находился здесь, и я глядел на него с любопытством. Лукан говорил, что он принадлежит к редкой породе людей. Ярый республиканец, столь ярый, что многие сомневались, разумно ли привлекать его к заговору, цель которого обновление, а не уничтожение императорской власти. Он тоже был рослый и плотный, смеялся беззвучным грудным смехом, кивая головой и сотрясаясь всем телом. Ему недоставало врожденного добродушия Пизона, но мне было трудно представить себе его в роли любовника Мессалины, осужденного Клавдием, но затем помилованного благодаря заслугам его дяди Авла Плавтия, завоевателя Британии. Я надеялся увидеть жену Пизона, Аррию Галлу, разведенную с Домицием Силием, женщину незнатного происхождения, но славившуюся красотой. Однако она не появлялась.

Наконец мы отправились домой. На людных улицах слуги шли слишком близко от нас, и я не мог задавать вопросов. Лукан шагал, то поднимая, то опуская голову, не замечая приветствий, и сурово оттолкнул щеголя, который попытался его задержать и поцеловать. Раз он повернулся ко мне и сказал: «Я удивляюсь Помпуллу». Как только мы вошли в дом, он бросил на меня быстрый взгляд, и я последовал за ним в библиотеку. Я спросил его, что он хотел сказать про Помпулла.

— Тема Икара опасна, — нетерпеливо ответил он. — Актер, исполнявший его роль на играх в Неаполе, поскользнулся и упал. Его кровь брызнула на императора и многие сочли это дурным предзнаменованием. Нерон воспарил чересчур высоко. Какой же глупец Пизон, что позволил художнику придать Аполлону сходство с собой. Если завистливый безумец на троне услышит об этом… — Он быстро подошел к двери удостовериться, что никто не подслушивает. — Но все это не так важно. Арестована Епихарида.

Он взглянул на меня, и я не знал, что сказать. Я не подозревал, что она участвует в заговоре. И в самом деле, она не была в него замешана. Без сомнения, она от кого-то о нем узнала. Только не от Мелы — Лукан на этом настаивал, тот ничего не знал. Медленно, цедя сквозь зубы слова, как если бы ему противно было об этом говорить, Лукан сообщил мне все, что он слышал. Епихарида отправилась на виллу Мелы к открытию купального сезона. По собственному почину она принялась вербовать заговорщиков, орудуя на свой лад. Никто в Риме не был об этом осведомлен. Она встретила капитана Мизенского флота Волузия Прокула, который признался ей, что у него зуб на императора. Он был на дежурстве в ночь, когда убили мать Нерона, и не получил награды, на которую претендовал. Епихарида решила его завербовать. Как видно, она воображала, что может без чужой помощи сделать больше, чем знаменитые заговорщики, проявляющие такую нерешительность, и шла напролом, надеясь потом выступить в роли скромной героини, которая делала что могла, вовсе не намереваясь изменить ход истории.

Нерон любил Неаполь и залив, на берегах которого он расположен. Епихарида решила, что полезно иметь сообщников во флоте. Волузий поклялся, что ему до смерти хочется насолить этому скряге императору. Пьяный, валяясь в ее постели, — Лукан гневно закусил губу, несомненно, он упомянул об этом, лишь досадуя на опрометчивость женщины, которую ревниво ненавидел как любовницу своего отца. Как бы то ни было, капитан на следующее утро, протрезвившись, бросился к префекту Тигеллину и сообщил ему обо всем услышанном. Епихариду тотчас же арестовали и привезли в Рим. Больше ничего не известно. Никто не знал, что именно она выболтала Волузию. К счастью, добавил Лукан, Мела не поехал в Байи — его задержали расчеты с крупной азиатской компанией.

Слуга доложил о приходе Сцевина, через несколько минут появился Наталис, он привел Клавдия Сенециона, тощего желтолицего человека, который некогда был приверженцем и любимцем Нерона и все еще находился при дворе, хотя уже не в фаворе. Все трое были расстроены, хотя знали еще меньше Лукана. Началось бестолковое обсуждение: упреки, сожаления, предположения, толкли воду в ступе. Казалось, каждый хотел занять позицию, с которой мог бы порицать других, если б дело худо обернулось.

— Кто-нибудь проболтался Епихариде, — проворчал Сенецион, и шрам на его правой щеке побагровел. У него была вдавленная переносица, длинный острый нос, выступающий подбородок и впалые щеки, прорезанные глубокими морщинами. — Трудно допустить, что она сама задумала заговор, ничего не зная о нас.

— Если ты имеешь в виду меня, — отозвался Лукан, — то обманываешься. Я не видел ее добрых три месяца и никогда не встречался с ней в отсутствие отца. Ни полслова не шепнул ни отцу, ни дядям. Ты и сам это знаешь. Впрочем, я не намерен оправдываться, когда на меня взваливают нелепости.