Том Вулф - Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка

• Название: Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка
• Автор: Том Вулф
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00388-8

Самая первая книга классика американской литературы Тома Вулфа, своего рода «зернышко», из которого впоследствии выросли такие шедевры документалистики, как «Электропрохладительный кислотный тест», «Новая журналистика» и «Битва за космос».

Том Вулф для американской журналистики является фигурой столь же значительной, что и Сэлинджер для художественной прозы, ибо его творчество восхитительно, непредсказуемо и суперсовременно. Сэймур Крим

Эту книгу можно перечитывать бесконечно. Словно сокол, реющий в небе памяти, она принесет с собой назад целый мир и доставит вам огромное удовольствие. Newsweek

---

На линии Ист-Сайда Межрайонной скоростной системы перевозок поезд останавливается, к примеру, на станции «86-я улица», и все начинают, отчаянно толкаясь, вытряхиваться из вагонов, а там, на скамье, в серовато-зеленом мраке, под перекладинами и кафелем образца 1905 года, безмятежно дрыхнет, развалившись во сне, какой-то старик в хлопчатобумажной ветровке с оторванными рукавами. Из всей одежды только одна эта ветровка на нем, похоже, и есть. Кожа его цветом напоминает свернувшееся молоко с сероватыми полосками по краям. Ноги старика скрещены в самой что ни на есть джентльменской манере, а его добродушно-размягченная физиономия свесилась за спинку скамьи. Судя по всему, иные алкаши, славящиеся своей склонностью воровать друг у друга, избавили этого старика от всей одежды за исключением ветровки, которую они также попытались с него стянуть, но сумели лишь оторвать рукава, после чего оставили бедолагу на скамье, голого и бесчувственного, однако в самой что ни на есть джентльменской позе. Все мельком разглядывают старика, подмечая его кожу цвета свернувшегося молока с серой каймой, но никто даже не сбавляет хода. Кто знает, сколько еще старик здесь пролежит, прежде чем двое полицейских наконец удосужатся сюда прийти и, сдерживая дыхание, перетащить его из этого сумрака в материнское лоно закона, откуда старик, по крайней мере, вновь появится облаченным в зеленую рабочую одежду. Тогда он уже сможет с определенным достоинством сидеть по ночам на скамье в подземке.

Вся беда заключается в том, что вонючий старый алкаш на скамье в подземке вовсе не являет собой красочное зрелище — или, скажем, магическое. Он представляет собой то, что вообще-то предпочтительней пропустить, — и, по сути, значительная часть статусной символики Нью-Йорка вырастает как раз из тех способов, посредством которых богатые и энергичные умудряются физически изолировать себя от нижних глубин общества. Они живут высоко, на самых верхних этажах, желая уберечься от шума и грязи. Они предпочитают угловые апартаменты, дабы дышать более свежим воздухом. А по вечерам в понедельник они садятся в лимузины и отправляются в «Метрополитен-опера».

Лимузины подкатывают ко входам от Бродвея до Тридцать девятой улицы, и оттуда рука об руку высаживаются люди из высшего общества, надушенные и налакированные, и никто не замечает, как затем лимузины оттуда откатывают. В конце концов, должны же шоферы куда-нибудь отправиться, пока их господа, подобно огромным марионеткам, устраиваются в партере и на бельэтаже, собираясь насладиться двумя, тремя, даже четырьмя часами оперы. Итак, пока в театре дают оперу, у шоферов идет своя собственная общественная жизнь. По Тридцать девятой улице они едут к Восьмой авеню, а затем поворачивают на Сороковую, между Восьмой и Седьмой. К тому кварталу вполне могут направиться одновременно до пятидесяти лимузинов. Находящемуся там конному полицейскому не остается ничего другого, кроме как их ожидать. Ровно в половине восьмого он поднимает руку, тем самым подавая сигнал, и шоферы начинают выстраиваться по обеим сторонам улицы. Через несколько минут неоновые рекламные вывески «Лондонской таверны», предельно заманчивого салуна неподалеку от перекрестка, уже проливают роскошные оранжевые лужицы света на решетки, капоты и «арт-нувошные» крышки радиаторов «роллс-ройсов» и «кадиллаков», а строй лимузинов начинает растягиваться по всей Восьмой авеню.

Шоферы, в конце концов, бывают возле оперного театра не реже своих нанимателей, так что для них это также составная часть светской жизни. К восьми часам вечера, вовсю щеголяя черными куртками, черными галстуками и черными фуражками с черными козырьками, они уже сбиваются в группы на тротуаре, а в половине девятого первые группы направляются к кафетерию «Бикфордс». Кому-то приходится остаться, чтобы посторожить автомобили. В конечном счете шоферы договариваются посещать «Бикфордс» посменно. Они садятся за столики с пластмассовыми столешницами, пьют кофе и, помимо всего прочего, разговаривают про оперу.

— Как же, знаю я этих немцев! — говорит мне Леланд, который возит миссис ___. — Сегодня, например, Рихард Штраус. Значит, как пить дать проторчат там до без четверти двенадцать.

— Штраус совсем не так плох, — вступает в беседу приятель Леланда, очень старый, апоплексического вида шофер, к тому же скверно выбритый.

— Да уж, «Кавалер розы» у него маленько подкачал, — авторитетно сообщает мне Фрэнк, шофер мистера П___. —А в остальном Штраус очень даже ничего. А вот Вагнер — это просто ужас какой-то.

— Это точно! — поддерживают Фрэнка приятели.

— Ох уж этот Вагнер!

— Назовите мне какого-нибудь итальянца, — просит Леланд.

— Пуччини!

— О, точно! Мне лично очень нравится «Тоска».

— «Тоска»? — переспрашиваю я.

— Ну да, — говорит Леланд. — Спектакль заканчивается около половины одиннадцатого.

— Это когда как. Приходилось мне бывать на «Тоске», когда она длилась до четверти двенадцатого, — заявляет более молодой шофер, серьезный мужчина с шапкой роскошных прямых черных волос, однако собеседники не обращают на него внимания. Еще бы, ведь парень водит «кэри-кадиллаки», которые берут внаем театралы, не имеющие своих собственных лимузинов.

— Не, против итальянцев я ничего не имею, тут жить можно, — объявляет Леланд, и все дружно кивают, нависая над тяжеловесной фарфоровой посудой охряной расцветки и над пластмассовыми столешницами.

Джейсон Робардс, Тьюздей Уэлд, пресловутый любовный треугольник, стиль жизни знаменитостей… а теперь вот шоферы лимузинов, сидящие в кафетерии «Бикфордс», вовсю обсуждают оперу, походя обрывая водителей «кэри-кадиллаков». Все, в чем нуждается город Нью-Йорк, это простые люди.

Хью Трой малость смягчает напряженную ситуацию. Хью Трой, художник и автор книг для детей, поймал одного из таксистов, которому охота выпендриться, и решил поставить того на место.

— Жаркий нынче выдался денек для середины февраля! — восклицает таксист.

— Да, верно, — соглашается Хью Трой.

— Знаете, — говорит таксист, — я слышал, якобы шкура Земли потихоньку соскальзывает и что прямо сейчас Нью-Йорк находится там, где раньше был город Саванна, это в штате Джорджия. Понимаете, вся шкура Земли потихоньку соскальзывает.

Хью Трой секунду думает, а затем заявляет:

— Должно быть, она становится очень мешковатой.

— Мешковатой? — переспрашивает таксист.

— Ну конечно. Вы что, не в курсе, что она провисает на Южном полюсе?!

Таксист какое-то время напряженно размышляет, а затем уже не решается продолжать свой выпендреж и помалкивает насчет того, что шкура Земли соскальзывает.

— Это же всем известно, — повторяет пассажир, — она провисает на Южном полюсе.

Что ж, Хью Трой вывел из строя одного члена главной лиги — но сколько еще миллионов этих членов осталось!

1

Ловкая штука (фр.).

2

Основное блюдо (фр.).

3

Перевод В. Топорова.

4

Дух времени (нем.).

5

От англ. разг. ирон. «Gotham» — «город умников»; название Нью-Йорка в комиксах и рассказах о Бэтмене.

6

Перевод В. Топорова.

7

Чистая доска (лат.).

8

Ну и семейка (фр.).