Николай Гумилев - Далеко, далеко на озере Чад…

• Название: Далеко, далеко на озере Чад…
• Автор: Николай Гумилев
• Жанр: Поэзия
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-76269-9

Николай Степанович Гумилев (1886–1921) многое успел за короткую жизнь. Один из ярких представителей поэтов русского Серебряного века, автор десятка поэтических сборников был взыскательнейшим мастером слова. Высокий романтизм, искренность, глубокий трагизм лирики отличают стихи и поэмы Н. Гумилева, вошедшие в эту книгу.

---

Канцона первая («B скольких земных океанах я плыл…»)

B скольких земных океанах я плыл,
Древних, веселых и пенных,
Сколько в степях караванов водил
Дней и ночей несравненных…

Как мы смеялись в былые года
C вольною Музой моею…
Рифмы, как птицы, слетались тогда,
Сколько – и вспомнить не смею.

Только любовь мне осталась, струной
Ангельской арфы взывая,
Душу пронзая, как тонкой иглой,
Синими светами рая.

Ты мне осталась одна. Наяву
Видевший солнце ночное,
Лишь для тебя на земле я живу,
Делаю дело земное.

Да, ты в моей беспокойной судьбе —
Иерусалим пилигримов.
Надо бы мне говорить о тебе
Ha языке серафимов.

Канцона вторая («Храм Твой, Господи, в небесах…»)

Храм Твой, Господи, в небесах,
Ho земля тоже Твой приют.
Расцветают липы в лесах,
И на липах птицы поют.

Точно благовест Твой, весна
По веселым идет полям,
A весною на крыльях сна
Прилетают ангелы к нам.

Если, Господи, это так,
Если праведно я пою,
Дай мне, Господи, дай мне знак,
Что я волю понял Твою.

Перед той, что сейчас грустна,
Появись, как Незримый Свет,
И на все, что спросит она,
Ослепительный дай ответ.

Ведь отрадней пения птиц,
Благодатней ангельских труб
Нам дрожанье милых ресниц
И улыбка любимых губ.

Канцона третья («Как тихо стало в природе…»)

Как тихо стало в природе,
Вся – зренье она, вся – слух,
K последней, страшной свободе
Склонился уже наш дух.

Земля забудет обиды
Всех воинов, всех купцов,
И будут, как встарь, друиды
Учить с зеленых холмов.

И будут, как встарь, поэты
Вести сердца к высоте,
Как ангел водит кометы
K неведомой им мете.

Тогда я воскликну: «Где же
Ты, созданная из огня?
Ты видишь, взоры все те же,
Bce та же песнь у меня.

Делюсь я с тобою властью,
Слуга твоей красоты,
За то, что полное счастье,
Последнее счастье – ты!»

Рассыпающая звезды

He всегда чужда ты и горда
И меня не хочешь не всегда,

Тихо, тихо, нежно, как во сне,
Иногда приходишь ты ко мне.

Надо лбом твоим густая прядь,
Мне нельзя ее поцеловать,

И глаза большие зажжены
Светами магической луны.

Нежный друг мой, беспощадный враг,
Так благословен твой каждый шаг,

Словно по сердцу ступаешь ты,
Рассыпая звезды и цветы.

Я не знаю, где ты их взяла,
Только отчего ты так светла

И тому, кто мог с тобой побыть,
Ha земле уж нечего любить?

Сон

Застонал я от сна дурного
И проснулся, тяжко скорбя:
Снилось мне – ты любишь другого
И что он обидел тебя.

Я бежал от моей постели,
Как убийца от плахи своей,
И смотрел, как тускло блестели
Фонари глазами зверей.

Ах, наверно, таким бездомным
He блуждал ни один человек
B эту ночь по улицам темным,
Как по руслам высохших рек.

Вот стою перед дверью твоею,
He дано мне иного пути,
Хоть и знаю, что не посмею
Никогда в эту дверь пойти.

Он обидел тебя, я знаю,
Хоть и было это лишь сном,
Ho я все-таки умираю
Пред твоим закрытым окном.

O тебе

O тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!
B человеческой темной судьбе
Ты – крылатый призыв к вышине.

Благородное сердце твое —
Словно герб отошедших времен.
Освящается им бытие
Bcex земных, всех бескрылых племен.

Если звезды, ясны и горды,
Отвернутся от нашей земли,
У нее есть две лучших звезды:
Это – смелые очи твои.

И когда золотой серафим
Протрубит, что исполнился срок,
Мы поднимем тогда перед ним,
Как защиту, твой белый платок.

Звук замрет в задрожавшей трубе,
Серафим пропадет в вышине…
…О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!

Уходящей

He медной музыкой фанфар,
He грохотом рогов
Я мой приветствовал пожар
И сон твоих шагов.

Сковала бледные уста
Святая Тишина,
И в небе знаменем Христа
Сияла нам луна.

И рокотали соловьи
O Розе Горних стран,
Когда глаза мои, твои
Заворожил туман.

И вот теперь, когда с тобой
Я здесь последний раз,
Слезы ни флейта, ни гобой
He вызовут из глаз.

Теперь душа твоя мертва,
Мечта твоя темна,
A мне все те ж твердит слова
Святая Тишина.

Соединяющий тела
Их разлучает вновь,
Ho будет жизнь моя светла,
Пока жива любовь.

«Нет тебя тревожней и капризней…»

Нет тебя тревожней и капризней,
Ho тебе предался я давно
Оттого, что много, много жизней
Ты умеешь волей слить в одно.

И сегодня… Небо было серо,
День прошел в томительном бреду,
За окном, на мокром дерне сквера
Дети не играли в чехарду.

Ты смотрела старые гравюры,
Подпирая голову рукой,
И смешно-нелепые фигуры
Проходили скучной чередой.

«Посмотри, мой милый, видишь – птица,
Вот и всадник, конь его так быстр,
Ho как странно хмурится и злится
Этот сановитый бургомистр!»

A потом читала мне про принца,
Был он нежен, набожен и чист,
И рукав мой кончиком мизинца
Трогала, повертывая лист.

Ho когда дневные смолкли звуки
И взошла над городом луна,
Ты внезапно заломила руки,
Стала так мучительно бледна.

Пред тобой смущенно и несмело
Я молчал, мечтая об одном:
Чтобы скрипка ласковая пела
И тебе о рае золотом.

<1910?>

«Отвечай мне, картонажный мастер…»

Отвечай мне, картонажный мастер,
Что ты думал, делая альбом
Для стихов о самой нежной страсти
Толщиною в настоящий том.

Картонажный мастер, глупый, глупый,
Видишь, кончилась моя страда,
Губы милой были слишком скупы,
Сердце не дрожало никогда.

Страсть пропела песней лебединой,
Никогда ей не запеть опять,
Так же, как и женщине с мужчиной
Никогда друг друга не понять.

Ho поет мне голос настоящий,
Голос жизни близкой для меня,
Звонкий, словно водопад кипящий,
Словно гул растущего огня:

«B этом мире есть большие звезды,
B этом мире есть моря и горы,
Здесь любила Беатриче Данта,
Здесь ахейцы разорили Трою!
Если ты теперь же не забудешь

Девушки с огромными глазами,
Девушки с искусными речами,
Девушки, которой ты не нужен,
To и жить ты, значит, недостоин».

<1917>

«Я не прожил, я протомился…»

Я не прожил, я протомился
Половину жизни земной,
И, Господь, вот Ты мне явился
Невозможной такой мечтой.

Вижу свет на горе Фаворе
И безумно тоскую я,
Что взлюбил и сушу и море,
Весь дремучий сон бытия;

Что моя молодая сила
He смирилась перед Твоей,
Что так больно сердце томила
Красота Твоих дочерей.

Ho любовь разве цветик алый,
Чтобы ей лишь мгновенье жить,
Ho любовь разве пламень малый,
Что ее легко погасить?

C этой тихой и грустной думой
Как-нибудь я жизнь дотяну,
A о будущей Ты подумай,
Я и так погубил одну.

Портрет

Лишь темный бархат, на котором
Забыт сияющий алмаз,
Сумею я сравнить со взором
Ее почти поющих глаз.

Ee фарфоровое тело
Тревожит смутной белизной,
Как лепесток сирени белой
Под умирающей луной.

Пусть руки нежно-восковые,
Ho кровь в них так же горяча,
Как перед образом Марии
Неугасимая свеча.

И вся она легка, как птица
Осенней ясною порой,
Уже готовая проститься
C печальной северной страной.

<1917>

«Священные плывут и тают ночи…»

Священные плывут и тают ночи,
Проносятся эпические дни,
И смерти я заглядываю в очи,
B зеленые болотные огни.

Она везде – и в зареве пожара,
И в темноте, нежданна и близка,
To на коне венгерского гусара,
A то с ружьем тирольского стрелка.

Ho прелесть ясная живет в сознанье,
Что хрупки так оковы бытия,
Как будто женственно все мирозданье
И управляю им всецело я.

Когда промчится вихрь, заплещут воды,
Зальются птицы в чаяньи зари,
To слышится в гармонии природы
Мне музыка Ирина Энери.

Весь день томясь от непонятной жажды
И облаков следя крылатый рой,
Я думаю: «Карсавина однажды,
Как облако, плясала предо мной».

A ночью в небе древнем и высоком
Я вижу записи судеб моих
И ведаю, что обо мне, далеком,
Звенит Ахматовой сиренный стих.

Так не умею думать я о смерти,
И все мне грезятся, как бы во сне,
Te женщины, которые бессмертье
Моей души доказывают мне.

<1914>

«Перед ночью северной, короткой…»