Антон Чехов - Пьесы

• Название: Пьесы
• Автор: Антон Чехов
• Жанр: Драматургия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-08-004548-6

В книгу великого русского писателя А. П. Чехова вошли пьесы: «Чайка», «Три сестры», «Дядя Ваня», «Вишневый сад».

Для старшего школьного возраста.

---

Поставлены в ряд «обманываемых ожиданий» и другие ответы. «Тебя, брат, среда заела», – говорит Иванову Лебедев. «Глупо, Паша, и старо», – парирует Иванов. И Лебедев соглашается: «Действительно, глупо. Теперь и сам вижу, что глупо». Несостоятельными представляются и сугубо обывательские объяснения Зинаиды Савишны и Бабакиной: «… бесится потому, что рассчитывал получить за женой большое приданое…»

От пересудов и сплетен Иванова горячо защищает Саша, но причины и виновных в кризисе Иванова она ищет только среди окружающих его людей.

Казалось бы, чем шире очерченный драматургом круг мнимых мотивов и причин надлома Иванова, тем определеннее искомый центр. И критикам и режиссерам, подсказывал Чехов, следовало бы выйти за пределы этого круга и обратить внимание на те пласты пьесы, которые оставались вне основных интриг и перипетий. Но они упорно усматривали в образе Иванова русский вариант Гамлета, хотя Иванов отрицает родство с ним. Они сужали конфликт до внутренней борьбы между желанием действенной жизни и психологической его «необеспеченностью» волей, стойкостью, последовательностью.

А между тем и в шекспировском «Гамлете» воля героя «поедается» не только его наклонностью к разрушительным для нее рефлексиям, но и осознанием неодолимых для отдельного человека изменений в самой жизни («век вывихнулся», «распалась связь времен»)…

В «Дяде Ване» ложный, обманывающий ожидания сюжетный ход – это попытка Войницкого «списать» драму своей жизни на Серебрякова: «Ты погубил мою жизнь!» Но Астров быстро рассеивает «возвышающий» Войницкого туман и называет истинного его и самого Астрова врага: «Наше положение, твое и мое, безнадежно… Да, брат. Во всем уезде было только два порядочных, интеллигентных человека: я да ты. Но в какие-нибудь десять лет жизнь обывательская, жизнь презренная затянула нас: она своими гнилыми испарениями отравила нашу кровь, и мы стали такими же пошляками, как все». И Войницкий соглашается с Астровым.

В «Дяде Ване» Чехов злейшего врага его героев назвал открытым текстом.

Но появляется пьеса «Три сестры», и критическая мысль вновь устремляется по привычному руслу: вновь встает вопрос, кто виноват в несчастиях трех сестер. И, не найдя персонифицированных злодеев, критики объявляют их несчастия чуть ли не придуманными: «…сестры обеспечены, прекрасно воспитаны и образованы, знают три иностранных языка, – они милы, всем нравятся, привлекая людей своей добротой и сердечностью, – казалось бы, почему им не жить? Почему не бросить свой провинциальный город, если он им так надоел, и не перебраться в Москву?…»

И все же именно с появлением «Трех сестер» к Чехову приходит всеобщее и безоговорочное признание крупнейшего драматурга-новатора. Режиссер и театровед тех лет Н. Эфрос справедливо напишет позднее, что «предыдущие пьесы – путь, а «Три сестры» – достижение, пункт, к которому этот путь привел. И полнее всего можно изучить, понять и оценить Чехова как драматурга новой формы именно по этой пьесе».

* * *

Наиболее чуткие критики сразу восприняли «Трех сестер» как пьесу, в которой драматургическое своеобразие и новаторство Чехова достигло высшей завершенности. И хотя в определении этой «новой формы» опять-таки по инерции проскальзывали «нет» и «не», подлинная сценическая канва чеховских пьес была схвачена. Критика отмечала, что «вся сила и интерес «Трех сестер» – не в фабуле, которая, как всегда у Чехова-драматурга, незначительна, без сложных внешних перипетий… а в общей атмосфере», что «драма построена не на движении внешних событий, а на тонких движениях души», что – дадим слово крупнейшему театральному критику той поры А. Р. Кугелю – Чехов изобразил жизнь не «логическим кругом друг друга обусловливающих действий, связанных единством интриги», а как «что-то сырое, неуклюжее, бесформенное». Немирович-Данченко, закончив режиссерскую разработку «Трех сестер», написал автору: «… фабула развертывается как в эпическом произведении… среди простого, верно схваченного течения жизни».

Приведем наконец и эстетическое кредо Чехова-драматурга: «Требуют, чтобы были герои, героиня сценически эффектны. Но ведь в жизни не каждую минуту стреляются, вешаются, объясняются в любви… Надо сделать такую пьесу, где бы люди приходили, уходили, обедали, разговаривали о погоде, играли в винт… Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни».

Да, в пьесах Чехова много и часто едят и пьют (чаепитием начинаются «Безотцовщина», «Дядя Ваня»). Чеховские герои волочатся за женщинами, играют в карты, причем именно в то время, когда разбивается жизнь Константина Треплева («Чайка»), когда решается судьба вишневого сада, его владельцев. Причем повседневное течение жизни вбирает в себя многие драматические события и эпизоды.

Но разве в чеховских пьесах только обедают, разговаривают о погоде? Разве «течение жизни» в них составляют одни только бытовые, незначительные случаи и происшествия? Воспроизводя «течение жизни», Чехов включал в создаваемый им образ своей современности и конфликты между людьми, и социальные коллизии. Пьесам Чехова не чужды ни острые интриги, ни событийная динамичность. Чехов не отрицает старого только потому, что оно старое, не отказывается от приемов классической драмы. Его герои и стреляют (дядя Ваня стреляет в Серебрякова, падают под выстрелами Платонов, Тузенбах), и стреляются (кончают жизнь самоубийством Иванов, Треплев).

Чехов, как требовали того законы классической драмы, передает и изменения в положении, во внешнем и внутреннем состоянии многих своих героев. Так, расставшись с мечтой о профессуре, Андрей становится секретарем, а затем и членом земской управы, чем очень гордится; Ольга – «начальницей» в гимназии, Кулыгин – инспектором. Особенно изменилось положение Наташи: застенчивая девушка в первом действии – полновластная хозяйка дома в финале.

И все-таки куда важнее увидеть в чеховских пьесах то, что «течение жизни» в ее повседневном, примелькавшемся обличье не составляло для автора самоценной величины.

Чехов изображает своих героев в какой-либо конкретной семейно-бытовой ситуации. Но сосредоточены они на осмыслении не столько бытовых ситуаций и эпизодов, сколько тех причин и обстоятельств, которые делают их несчастными и тогда, когда повседневное течение жизни ничем им (например, трем сестрам) не угрожает. Вот Андрей, прогуливая в колясочке Бобика, размышляет: «Отчего мы, едва начавши жить, становимся скучны, серы, неинтересны, ленивы, равнодушны, бесполезны, несчастны?…»

И чем больше происходило в пьесах событий, чем резче обозначались столкновения между персонажами, чем напряженнее размышляли они над своими судьбами, тем с большей очевидностью выяснялось, что личные взаимоотношения, «сшибки» с противниками, личные намерения и волевые усилия ничего или почти ничего не могут изменить в их судьбе. И Чехов разрабатывает такую «новую форму» драматургии, он так расставляет действующих лиц, дает такое направление ходу событий, сюжетному действию, чтобы установить: что (а не кто) виновато? что слагает счастье людей? и что разбивает их жизни?

Чеховских героев отличает исключительная напряженность раздумий над этими загадочными «что?» и интенсивность переживаний. Достаточно какого-нибудь незначительного внешнего события, впечатления от происшествия, чтобы мысли и переживания, самые задушевные, выплеснулись наружу. Отсюда и неожиданная, не всегда сюжетным положением мотивированная «предрасположенность» чеховских героев к откровенным признаниям, к самовыражению. При этом у Чехова рассуждают и размышляют не только главные герои, но и те, от которых, казалось, нельзя ожидать необходимой для этого интеллектуальной «подготовки».

В дочеховской драме обобщающие суждения о жизни, тем более близкие к авторским, высказывались, как правило, героями положительными – вспомним хотя бы Стародума, Чацкого, Кулыгина. У Чехова более свободная, чем у его предшественников, связь между словом, его смысловой, идейной нагрузкой и характером персонажа. Значение высказанной мысли не обязательно совпадало с социально-психологической и этической значимостью героя.

В «Иванове» Чехов не «воздержался» от шутов. Один из них чиновник Косых. Но это он говорит: «Живешь, как в Австралии: ни общих интересов, ни солидарности… Каждый живет врозь». Елена Андреевна «аттестует» себя лицом эпизодическим, но это ей доверяет драматург поставить проницательный диагноз болезни, которая поразила не только героев пьесы «Дядя Ваня», но и всю тогдашнюю современность: «Во всех вас сидит бес разрушения… мир погибает не от разбойников, не от пожаров, а от ненависти, вражды, от всех этих мелких дрязг». В «Вишневом саде» одна из ключевых для постижения его смысла реплик принадлежит Фирсу: «…теперь все враздробь».