Болеслав Лесьмян - Запоздалое признание

• Название: Запоздалое признание
• Автор: Болеслав Лесьмян
• Жанр: Поэзия
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-91763-206-3

Болеслав Лесьмян (1877–1937) – великий, а для многих ценителей – величайший польский поэт, в чьем творчестве утонченный интеллектуализм соединяется с почти первобытной стихийностью чувства. Книга включает как ранее публиковавшиеся, так и новые переводы Г. Зельдовича и представляет итог его более чем пятнадцатилетней работы.

---

Предвечерье

Не вечер, хоть очи исходят печалью,
Что бывшее близью – окажется далью.
Не шепот – немоты себе ищут пару:
Их разминовенье виднеется яру.

И сад накипает иным, невеселым,
Засмотрен то солнцем, а то – частоколом.
Теперь убедись, что цветы если тронем,
Они отзываются потусторонним!

Не сон – а клубление тихой погоды:
В пруду под водою – не прежние воды…
Не блики в глазах – а в тени-лесорубе
Засмерклась листва на светающем дубе!

Не гибель, а просто сомревший колодец
Манит, чтоб щекою прильнул мимоходец…
И ломится в мир то, что крови багровей,
Не кровью самой – а назрелостью крови.

Возвращение

Краснота вечереющей дали
Затеряться хотела в просинке —
И в косе твоей затрепетали,
Потекли к бытию моросинки.

Пусть крупинкой заяснится время
На окне – и в извилистом яре.
И к лесной мы отправились теми.
Так чего же хочу я от хмари?

Я к глазам что-то тулю в испуге —
Явь деревьев и неба секреты.
И синявились хворью синюги,
И кровавили золотоцветы.

И безмерье лилось по чащобам,
И дивилось грядущего прытям.
Твои чары постиг я – ознобом,
А ладонь – поцелуев наитьем.

И мы длились одни – средь поляны:
Тень твоя там шныряла несыто.
Мир исчезну л, никем не желанный, —
И вернулся в объятия быта.

Он вернулся на твой заоконок,
Он светился в негаданой доле,
И в глазах у девиц-судьбосонок,
И повсюду, где не был дотоле.

Предвечерье

Нет уж луга совсем! Как в неведомом крае,
Громоздятся сугробы, чтоб землю умалить,
И ослепла от зорей лоснистая наледь,
Не то искоса вспыхнув, не то – умирая.

Розовея от блеска и в снежной оправе,
С гроздью гнездышек ветки сквозят небосклоном,
И, в одном направлении клювы наставя,
Там удобно моститься бездвижным воронам.

И манят заблудиться те белые чары,
Что безыменят мир, потерявший границы.
И легко не узнать ни овраги, ни яры
И, зрачок замороча, от стежки отбиться.

Что за мир перелетный является глазу,
Что за снежные страны упали у дома?
И зачем так отрадно не сразу, не сразу
Узнавать то, что с вечера было знакомо?

После дождя

Дождик, спугнутый солнцем, шурнул у забора
И унес к запределью убогие слезки.
Небо замерло в луж назеркаленном лоске,
И теперь облаками вода белопера.

То прильнет к паутинам, на листьях распятым,
То исчезнет сверканье запрятливых радуг;
То какая-то небыть швыряется златом
На бубнилку пчелу, что хлопочет у грядок.

На былинке видны водяные сережки;
То к беде, то обратно качает былинку —
Словно в песенке этой, где мальчики-крошки
В такт погибели носят свою Магдалинку.

А как ту Магдалинку когда-то отпели,
Любят ангелы вспомнить в небесном синклите —
И, с туманным бессмертьем устав от сожитии,
Молодят свои крылья в остатках капели.

И смягчится бессмертье под ангельским крыльем,
И они – то роями, то в горстках, то в парах
На припеке круженьем кружатся мотыльим,
Как порхун, что радеет о собственных чарах.

Из цикла «Мимоходом». «Что-то там блеснуло будто…»

Что-то там блеснуло будто
          Мимо водопада —
Что-то там росою вздуто
          За оградой – сада!

Чем-то вскрылилась минута
          Над поспешным цветом!
Что-то Божье всполохнуто
          Между мной и светом!

Поток

Мрак со мраком сравнялся, печалью ничтожа
Не угадано что, опоздавшее с блеском;
А ручей отступился от старого ложа,
Стал собою самим и потек перелеском.

Там, где, звездному в небе не веря посеву,
Бесконечность скрепляется вздохами мяты,
Припечалился грудью ручьистой ко древу
И повис, на кресте добровольном расклятый.

Для чего же крестовное это бессонье?
И кого ты собой откупаешь от худа?
– Тех, чьи прожиты воды и прожиты донья,
Тех, кому уже некуда вытечь – оттуда.

Зверинец

Фламинго, над водами зарозоватясь,
Похож на молчанья изящную затесь,
И даль в нем так ловко нашла свои лица,
Что в лете и в дреме – едино далится.

За солнцем верблюд семишажится следом,
Как Божье орудье под порванным пледом.
И мир, угрызенный своим недолюдьем,
Безмолвно подперся горбатым орудьем.

Слепые – им солнце и сызблизи дальне —
Глядят из раскриканной той сукновальни,
Где мрак по-тигровьи скакнул к оплотненью —
Тот мрак, что в саду был березовой тенью.

Тьмы

Неустанно идут, из неслышья к неслышью,
Псы, и вербы, и тьмы, то белесы, то серы,
Как залепка пустот, не заполненных мышью,
И замок на раскрытые жизнью ощеры.

И бездонье идет, заплетенное в травы,
И девчонки с глазами из горнего града,
И пролет облаков, над землей величавый,
Вместе с верой, что надо – что так вот и надо…

И приходят молитвы о горшей печали,
Злые боги и весны с туманом гробовым,
Тьмы безвидные с тьмами оттенка сусали —
И ты сам, что тоскуешь над собственным словом…

Воспоминание

Та тропа, те ребячьи ботинки —
Где они? Где их встретишь еще ты?
Расплылись, как слезинки,
И скатились в пустоты!

Просыпался от сырости свежей —
И ко мне выплывало из сони
Солнце дальнебережий,
Солнце добрых бездоний…

Кто заклятвенно смотрит отсюда,
Как блистанье безмолвьем плотнится,
Тот однажды увидит и солнце-верблюда,
И разбойника с солнцем в зенице…

Я на завтрачной скатерти видел картину:
Я бродяга-разбойник… Скачу я по свету…
А отец будто знал, что его я обмину, —
И листал безмятежно газету…

Было красно, и желто, и сине
В троерадужном блеске кувшина.
То ль оса заблудилась в гардине —
То ли нитью бренчала гардина…

И зеркалился пол, подавшись к занавеске,
Отпечатками листьев со светлым исподом —
Но в таком примутненном, разбавленном блеске,
Словно зелень плеснули туда мимоходом.

Все лысей и морщинней,
Кресло вжилось во время…
Сахар искрою синей
Прорезался из теми…

Вытрясали часы из пружинных извилин
Бесконечную ноту.
И был каждый бессмертен, был каждый всесилен,
Дни тянулись без счету…

А потом налетело – потом налетело…
Я робел от удара к удару…
И споткнулась душа о безмежное тело —
И умирали на пару…

Сон

Мне приснилось, что гинет цветов худосочье,
Что пресытился сад листвяного житья
И что смерть и его раздирает на клочья,
И тебя раздирает, вещунья моя.

И роняет житье золотую одежку,
Выцветает погост, и осунулся гроб;
Исчезает и лес, где я вытоптал стежку
Победительной явью заблудшихся стоп.

И бессмысленный труд не бурлит в околотке,
Не безбытится смех, не горюет печаль;
Ни к чему облака – ясных зорь подзолотки,
Облака – божества – и бессмертье – и даль.

Только я еще длюсь – на развалинах рая,
Где темнот кудлобровых мне щерится дщерь, —
Ввечеру мою дверь поплотней запирая —
Ибо надо на свете укрыться за дверь.

Только длится сверчок, тарахтящий в запечье,
Ангел вьюжит крылами белесую ночь…
Для сверчка и для ангела длю свою речь я,
Потому что невмочь мне – на свете невмочь.

Горе

Когда-то казалось, что в мире широком
Иду неприступный, не связанный роком.

Казалось, на зависть хмарному миражу,
Я сам себя грежу – я сам себя лажу.

Казалось – тайком, избежав узнаванья,
Во злых сновиденьях – копится призванье.

Казалось, меня еще морок не скоро
Узнает в цветах, водворит среди бора…

Я понял – во зло надо вслушаться: зло ведь
Труднее усахарить, чем обескровить.

Мне тьма ворожила, запомнил ту тень я…
И прежде удара – не стало спасенья.

А просить о подмоге душа хотела —
Так сперва была рана, а после – тело…

И ни мига не втиснется в этом прозоре,
Чтобы я уже был и чтоб не было – горе.

Ночь

Эта ночь – небывалая! Ночь примерещий…
Из далеких загробий приходит сюда.
И не важно, как плачут усопшие вещи:
Не на всякую смерть есть бессмертья узда…

Все знакомо за гробом! В кормушке знакомой
Для слетевшихся духов – безбытья плева!
И на все, что случится, глядишь ты с оскомой,
Как на лето и зиму глядят дерева!

И спустился Снитрупок по нитке паучьей,
Зазирает в окно: мол, кому тут милы?
А на Месяце где-то, далеко за тучей,
Люди сбросили бога с Тарпейской скалы.

В час воскрешенья