Петру Думитриу - Буревестник

• Название: Буревестник
• Автор: Петру Думитриу
• Издательство: Издательство литературы на иностранных языках
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1957

Чтобы написать эту книгу, Петру Думитриу, лауреат Государственной премии за 1955 год, провел некоторое время на море, среди рыбаков. Сначала рыбаков удивляло присутствие чужого человека, работавшего рядом с ними. Им не хотелось давать ему весла.

Позднее, когда они подружились, писатель признался, что он не рыбак и пришел к ним с другой целью, чтобы написать книгу.

«Однако жизнь рыбаков на плавучей базе «Октябрьская Звезда» — не только трудная, тяжелая работа, — говорит Петру Думитриу. — Бывает и отдых, когда опускается сумрак, когда небо и море словно заволакивает мягким светом и тихо колышется, убаюкивая вас, волны.

В этот час завязываются разговоры, бывалые моряки рассказывают о своих путешествиях, рыбаки читают газету, а молодежь танцует на юте под звуки гармоники».

Все это постепенно заполняло страницы писательского блокнота. Так создавался «Буревестник»…

---

Вечно голодная рыба бродила по подводным долинам, среди песков и скалистых ущелий, где холодно и темно и тяжело давит сверху вода, выслеживая, кусая, проглатывая добычу. Иногда — за последнее время все чаще и чаще — прожорливым хищникам попадались серебряные кусочки мелкой скумбрии. Одно движение хвоста и мощных плавников — и хищник с ходу заглатывал приманку, а с нею вместе и стальной крючок, который втыкался ему в пасть. Рыбина начинала биться, ничего не понимая, не в силах охватить случившегося своим рыбьим умом, потом замирала, неподвижно дожидаясь своей участи. Дельфины, которые могли, не меняя воздуха в легких, оставаться под водой только пятнадцать минут, тонули.

Потом Емельян Романов, Лука Георге, Ермолай или кто-нибудь другой из рыбаков, вышедших на промысел, проверяли заводы крючковой снасти на протяжении нескольких километров, по десять-пятнадцать тысяч раз в день повторяя одно и то же трудное, утомительное движение и останавливаясь лишь за тем, чтобы вступить в поединок с крупными хищниками подводного царства, оглушая их ударами молотка. Затем они доставляли улов на базу.

Лебедки «Октябрьской звезды» поднимали сетку, до краев наполненную продолговатыми, сизыми, пепельно-серыми, коричневыми туловищами с белыми брюхами. Тут были и морские коты с колючей головой; и белуга, размером больше человека, а весом больше трех; и плоская камбала, прожившая десятки лет на одном — белом — боку и засыпавшая теперь на другом — коричневом — как бросил ее в лодку рыбак; и акулы с туго набитыми кишками и острыми шипами по всей спине. Кто-нибудь дергал за веревку, дно сетки открывалось, и целый поток скользких, холодных тел с шумным шлепанием вываливался на палубу.

Потом рыбу разделывали, полоскали под шлангом и резали на куски, потом солили, или замораживали в холодильниках, или жарили и варили в автоклавах. По палубе «Октябрьской звезды» ручьями текла кровь, черная и коричневая сукровица; вокруг парохода плавали в воде розовые, пурпуровые, красные рыбьи потроха. Чайки набрасывались на них с пронзительным криком, дрались, пуская в ход крылья и сильные, острые клювы. «Октябрьскую звезду» вечно окутывал густой запах жареной рыбы и горячего рыбьего жира. Сейнеры бесконечной чередой доставляли на берег ящики с консервами и возвращались с запасом пустых коробок и банок. Работали круглые сутки: если днем выбирать снасть было жарко — ее выбирали ночью, а днем отвозили рыбу на пароход. На баке красовалась доска, на которой записывали результаты соревнований. Впереди всех шла бригада Космы — того самого, который был в лодке у Емельяна. Профсоюз деятельно заботился о распространении соревнования на всю рыболовную флотилию. Работа партийной организации улучшилась. Из обкома прислали двух молодых инструкторов. Адам не покидал корабля.

На суше, он все свое свободное время проводил с Ульяной. Он мог часами молчать с нею, даже не видя ее, не слыша, а лишь зная, что она тут. Он ласкал и целовал се целые ночи напролет, то нежно, то с неудержимой страстью, то с жалостью, то яростно, то со злобой, — и все это не утоляло их страсти. Но Ульяна была счастлива, а ему все время чего-то не хватало. Флотилия выходила в море, и Адаму сразу становилось ясно, что не хватает ему все той же Ульяны. Он возвращался, пылая страстью, до боли сжимал ее в объятиях, но опять его счастье начинало казаться ему неполным, горьким, как полынь, и снова мучил вопрос: почему это так?

С недавнего времени Адам стал яснее отдавать себе отчет в чем-то, что было в нем и раньше и что он всегда старался отгонять — правда безуспешно. Каждый раз, по окончании очередного рейса, у него бывало много работы в областном комитете: подготовка рапортов, заседания, наспех прослушанная лекция, совещание, на котором он должен был присутствовать. Домой он возвращался поздно, иногда среди ночи. Теперь у него была своя комната — в здании, где помещалась редакция местной газеты. Вход в эту комнату был прямо со двора. Обстановка была, как в монашеской келье: железная кровать, книжная полка, шкаф, стол, пара стульев. На одной из стен висел портрет Ленина, на другой — домотканый коврик из тех, что ткут женщины в Даниловке. Адам всегда отличался полным равнодушием к одежде, к красивым вещам, к еде. Да и негде было ему ко всему этому привыкнуть. Дома, при их бедности? На каторге? В порту среди грузчиков? По большакам и проселкам Добруджи? Его радости были другого порядка — не материального. Их источником были, в большинстве случаев, люди, с которыми ему приходилось иметь дело.

Не радовал его только самый близкий ему человек — Ульяна. Он обнимал ее так крепко, что у нее хрустели кости; целовал и миловал ее все ночи напролет до изнеможения, но почти никогда с ней не разговаривал. А бывало и так, что глянет на нее сбоку, опустит глаза в землю и улыбнется натянутой улыбкой.

Раз как-то, в воскресенье после обеда, они решили пойти в театр. До спектакля еще оставалось время. Сидя на краю кровати, Ульяна заплетала свои тяжелые рыжие косы, которые доходили ей до поясницы. Адам переоделся во все чистое и стоял перед ней, заложив руки за спину. Костюм сидел на нем неловко, словно он был сделан из картона, да и Адам, очевидно, чувствовал себя в нем чужим — то ли дело в лодке, босиком, в распахнутой на груди рубахе… Он стоял и ждал.

— Что мне делать? — спросила Ульяна.

— Как так — что делать?

— А вот, когда тебя нет, я сижу и жду тебя. У рыбачек работа: по дому, в поле, в огороде, на винограднике. А мне день-деньской делать нечего. Сижу и жду. Когда ты дома, мы с тобой даже не разговариваем.

Адам смущенно посмотрел в окно, выходившее в пустой двор. Акации на улице были покрыты слоем пыли, день был жаркий.

— А чем бы ты хотела заняться? — спросил он.

Ульяна продолжала заплетать косы. Волосы у нее были блестящие, как каштан, если его потереть ладонью, рыжие, с золотистым отливом. Она сосредоточенно о чем-то думала, опустив веки.

— Я бы хотела быть учительницей — заниматься детьми. Своих ведь у нас нету, — сказала она деланно равнодушным голосом, словно иметь детей вовсе не было ее страстным желанием, словно невозможность стать матерью не мучила ее постоянно.

Адам утвердительно кивнул головой:

— Хорошо. Записывайся осенью в среднюю школу.

Последовало продолжительное молчание. Ульяна встала и, подойдя, остановилась против него, скрестив руки на груди и внимательно глядя на него своими ясными, прозрачными глазами с золотыми точками в зрачках. Адам замер на месте. Он попятился бы, но пятиться было некуда — за ним была стена.

— Что тебе?

— Адам… за что ты меня ненавидишь? — спросила она.

У нее дрожали губы и глаза были как-то особенно лучисты — она стояла у окна, и послеобеденное солнце ярко освещало ее лицо. Адам нахмурился и отвернулся:

— Откуда ты взяла?..

— Зачем ты пришел за мной? — неожиданно спросила Ульяна.

Адам отодвинулся:

— Что ты от меня хочешь? Оставь меня в покое!

Но Ульяна тоже шагнула в сторону, так, чтобы опять оказаться против него.

— Что у тебя на душе? Почему ты так ко мне относишься?

Адам изменился в лице, глаза его потускнели:

— Зачем спрашивать? Разве не знаешь? Не знаешь, что ничего с этим не поделаешь? Чего ж ты меня зря растравляешь?

Ульяна побледнела.

— Значит, ты опять за старое… — пробормотала она.

Адам молчал, стиснув зубы.

— Может и правда лучше мне было покончить с собой… — продолжала Ульяна. — Я ведь когда-то собиралась, только смелости не хватало. Все надеялась, что ты за мной приедешь…

Адам огорченно пожал плечами:

— Я и приехал…

Ему хотелось сказать: «Зря приехал… Все равно ничего из этого не вышло…»

— Лучше бы я повесилась, — пробормотала Ульяна.

— Лучше бы потерпела тогда год или два, меня бы подождала, себя бы соблюла, с Симионом бы не жила…

Бледный, сжимая кулаки, он смотрел на нее мутными, злыми глазами. Ульяна опустилась на кровать.

— Теперь этому не поможешь. Не мучай меня, Адам. Что мне делать? Ошиблась я, по слабости…

— Почему не дотерпела? Почему не подождала? — крикнул Адам. — Вот так и со мной было, когда я тонул. Думаешь, легко мне было, когда я выплывал на поверхность? Чуть не лопнул, а ведь не хлебнул же, вытерпел, не потонул. Отчего люди тонут? Оттого, что не могут вынести! А ты почему не вынесла, почему не дотерпела?

— Не в терпении было дело, не спешила я замуж, — вздохнула Ульяна. — Измучили они меня, Адам, довели… Опять же все говорили, что ты умер. Что мне было делать?

— Спать с Симионом! — произнес Адам с выражением безграничной гадливости.

Ульяна еще больше побледнела и посмотрела ему прямо в глаза:

— Грешно тебе, Адам. Не справедливо это… Ты не знаешь, как мне жилось с Симионом…

— Спроси хоть у него, — сказала она со злой усмешкой. — Узнай, много ли он от меня радости видел…