Джеймс Холлис - Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души

• Название: Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души
• Автор: Джеймс Холлис
• Жанр: Психотерапия
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-89353-340-8, 978-1-592-40276-2

Почему так часто наше представление о себе и то, как нас воспринимают другие люди, не совпадают с некоторыми нашими поступками? Почему обычные люди играют в азартные игры, злоупотребляют спиртным, растрачивают чужие деньги, посещают порнографические интернет-сайты, изменяют своим супругам, смеются над неудачами других, деструктивно ведут себя на работе и в повседневной жизни? Изучение теневых сторон нашей жизни очень полезно для личностного роста, поскольку способствует преодолению внутренних разрывов и противоречий, а также помогает обнаружить те внутренние силы, которые работают против нас, и понять, почему так происходит. В этой книге Джеймс Холлис предлагает свою помощь в том, чтобы сделать наше поведение более разумным, и указывает пути выхода на новый уровень осознания наших решений и действий.

---

Более того, я даже утверждаю, что задача серьезной психотерапии – не «избавить» от страдания, а найти задачу, которую оно ставит перед нами, и напрямую обратиться к ней, отказавшись от того, чтобы быть связанными, блокированными, ограниченными возникающей адаптивной стратагемой. Обращение к теневому моменту уклонения – единственный способ вести углубленную беседу со смыслом жизни. Скажем, вот так одна моя знакомая, не осознававшая прежде своих сил, не имевшая права голоса в родительской семье или в браке, стала членом дискуссионного клуба. Представляете, какая нужна смелость, чтобы бросить вызов своему страху, выйти и выступить перед взыскательной аудиторией? Так она учится, делая один трудный шаг за другим, обращаться к Тени непрожитой жизни, к стесненной душе, прежде бывшей ее защитной адаптацией. Более тревожный мир, который она открывает для себя, – он же и более просторный. Ее пример – парадигма для нас всех. Наши удушающие адаптации, пусть даже необходимые в прошлом, удерживают нас от нас самих, от более полного бытия, которое мы призваны привнести в этот мир. Так как же мы смеем не пускать себя в этот мир, вязать по рукам и ногам того, кем нам уготовано быть из одной лишь покорности страху! Как сказал об этом Никос Казандзакис:

Человек – грязь, комок грязи, каждый из нас – комок грязи. Каков наш долг? Бороться, чтобы из навозной кучи нашей плоти и ума вырос и распустился хоть бы малый цветок[40].

За нашими зависимостями – зов к большей, более рискованной жизни. Очень емко сказал об этом Джералд Г. Мэй: «Зависимость существует там, где люди чувствуют внутреннее побуждение вкладывать энергию в то, чего им совсем не хочется»[41]. Но почему же тогда так трудно найти, принять то, чего нам хочется по-настоящему, и следовать ему?

Принятие большего уровня тревоги – вот цена роста. Неспособность расти порождает либо депрессию, либо же такую фиксированную адаптацию, которая обнаруживается в наших повседневных неврозах. Но, даже увязнув в каждодневной рутине, мы (или нечто в нас) все же жаждем большей экспрессии. Отсюда и наши симптомы, наши компенсаторные сны и безотчетные неуправляемые порывы, которые не удалось распознать как зов души. Это желание, оставаясь бессознательным, часто преобразуется в романтическую страсть, в поиски «магического другого», который проделает за нас жизненную работу, или в проекцию нашей непрожитой жизни на других людей. Иначе откуда бы взяться культу знаменитостей, что заполонил наши медиа, или нарочито-чувственной, нетребовательной духовности, царящей во многих домах.

Магическое мышление

Еще один теневой аспект обнаруживается в так называемом «магическом мышлении», которому мы отдаем дань ежедневно. Магическое мышление – удел детства, первобытной чувствительности, а также всех нас в стрессовом состоянии. Это неспособность задействовать различие между внутренним и внешним, субъективным и объективным. Ребенок верит, что его мысли управляют миром, при всем том что, как раз напротив, он сам управляется своей «трактовкой» мира. Раз уж я лежу больной, так мне казалось в детские годы, то это потому, что я совершил какой-то проступок, за который теперь несу наказание (тогда я не очень-то был сведущ в теории микробов). Я интернализировал свое болезненное состояние (и делал это часто в те годы) как форму стыда, вины и своей виноватости. Эти и подобные им архаические мысли, погребенные под приобретенной взрослой чувственностью, продолжают сохраняться в каждом из нас. А значит, мы обвиняем других или чувствуем себя виноватыми – и все многообразие проявлений жизни вместе с естественным страданием, неизбежным для нашего вида, снова попадает под влияние корневых комплексов.

Молитва в том виде, в каком к ней прибегают люди, может быть формой магического мышления. (Кое-кто даже скажет, что всякая молитва – это магическое мышление, но я думаю, что такое мнение совершенно неоправданно[42]. По меньшей мере, она представляет собой также форму серьезной интенциональности.) В худшем случае молитва может быть объяснимым, но инфантилизированным выражением магии – проекцией детских страхов и поиска их прекращения, направленной на космический экран, как считал Фрейд. Куда более зрелая молитва о силе, о прозрении, о мудрости, помогающая сделать сознательный выбор или нести взвешенную, мужественно меру того бремени, что возложено на нас.

Из магического мышления, конечно же, происходит и наивная наука древних культур. Древние со всей неизбежностью опирались не на упорядоченное наблюдение и доказанные гипотезы (что от Бэкона, XVII века и по сей день мы привычно считаем основным условием логического умозаключения), а на проекции, менеджмент страха и подтвержденную правоту комплексов. По иронии судьбы, современный фундаментализм возвращается именно к этой научной наивности из-за непроанализированного, компенсаторного превозношения Эго и защиты от комплексов. Возможно, в трехэтажной Вселенной, где мы являлись бы средоточием самовластного Эго, жить было бы куда приятнее. Возможно, приятнее быть венцом творения, чтобы можно было возносить до небес непомерно возвеличенное Эго. Наверное, приятно и по-прежнему воображать, что мы – или если не мы, то уж точно приглаженный и напомаженный телепроповедник – можем угадывать, что на уме у Бога, который, как ни странно, обладает теми же вкусами, ценностями, убеждениями и неврозами, что и мы! Конечно, это уже совсем другая тема, переоценка нашего хрупкого путешествия на борту крупицы пыли, подхваченной великим ветром, дующим сквозь века. Один индеец-чиппева как-то решил определить свое место с помощью образов великой загадки:

Порой я не могу не жалеть себя,
И все время
Меня уносит могучим ветром,
что мчится по небу[43].

Парафилии: извращенность желания

Исследуя теневую природу близости в личных отношениях, мы вторгаемся в одну из сокровенных наших тайн, очень глубокую, архаическую часть нас самих, которая пытается отринуть суровость жизни, одиночество, потрясения разлук и утрат и забыться в объятиях возлюбленного. Фрейд полагал, что большинство наших неврозов основывается на сексе, хотя его позиция здесь куда шире, чем принято считать. Для него эрос, жизненная сила, находится в вечном поиске наслаждения, избегает боли, постоянно стремится к прекращению напряжения мышечной ткани, даже к самоуничтожению. Когда этот «призыв к слиянию» становится всепоглощающим, мы отступаем перед лицом своих эволюционных программ, извращая эрос вокруг суррогатных целей (порой называемых «перверсиями», в буквальном значении «повернутыми или направленными к цели»). Или же нам доводится страдать от невыносимой боли неудовлетворенности – в том случае и до тех пор, пока не сможем сублимировать неотложность желания в работу, искусство или какую-либо другую творческую форму деятельности. Необходимость подобной трансформации эроса – неизбежная данность цивилизации. К несчастью, извращения желания могут также вести к великому разрушению. Юнг почтительно относился к силе эроса, напоминая, что Эрос был богом у древних, и считал его многочисленные проявления иллюстрациями тех творческих путей, которыми психе, или душа, проявляет себя в мире в поисках смысла.

В наши дни в психиатрической среде расстройствам желания принято давать определении «парафилии», от слова «филос», или любовь во всех ее искаженных формах. Возможно, слово «желание» здесь будет более уместно, чем «любовь», учитывая, что любовь и желание не обязаны совпадать. Однако давать определение парафилии — значит принимать некую культурную перспективу, чтобы выносить подобное суждение. Измените культуру – и изменится перспектива. Скажем, кому-то из нас едва ли придется по душе мысль убивать и есть собак, хотя в некоторых частях света мясо собаки – вполне приемлемая строка ресторанного меню. В мире Платона отношения взрослый – ребенок были не только естественными, но даже возвышенными, были более высокой формой отношений, чем между противоположными полами, так как считались чище, не столь перегруженными добавочными программами. Сегодня мы называем их педофилией и отправляем за решетку тех, кого поймали за этим занятием. В данном случае осуждение – необходимость, поскольку психика ребенка достаточно хрупка и нуждается в защите. Но кто может сказать, что такое желание противоестественно, ведь оно происходит от человеческого естества и бытовало на протяжении столетий?

Многие привыкли считать патологией и ту любовь, «что вслух не смеет называть себя любовью»[44], то есть гомосексуализм. Однако же он встречается во всех цивилизациях и в равной степени представлен по всему земному шару – еще одно из множества свидетельств его скорее биологической, чем культурной или личностной подоплеки. Прошли уже десятилетия, как он был депатологизирован, выведен за пределы анормального в психологических кругах, и ненормальностью может теперь показаться разве что невежде или тому, кому не дает спокойно спать любая двусмысленность в своей собственной природе. То, что присутствовало в любой культуре, считалось нормальным во многих и превозносилось в некоторых (как, скажем, в античных Греции и Риме, а также почитание «духа двоих» в культурах американских индейцев), по-прежнему остается теневой угрозой для озабоченных.