Томас Пирс - Ширли Темпл третья

• Название: Ширли Темпл третья
• Автор: Томас Пирс
• Издательство: Журнал Esquire (RU)
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2015

---

— Пожалуйста, пообещайте мне, что не скажете о том, что здесь увидите, ни одной живой душе, — просит она, и он пожимает плечами, как будто слышал это уже не раз. — Я серьезно, — говорит она и пишет на чистом листке бумаги: «Я никому не скажу». — Подпишите. Мне нужно письменное подтверждение.

У доктора усталый вид. Он снимает очки и трет ладонью свой левый глаз; его запястье стискивают золотые часы. Подписывает Мамулину бумагу, она ведет его по коридору и отворяет дверь. Мамонт лежит на подстилке из банных полотенец. Мамуля вычистила комнату как могла. На стиральной машине горят ванильные свечки. Под ногами у них шуршит клеенка. Доктор Синг открывает рот, но не произносит ни слова. Опускается перед мамонтом на колени, проводит рукой по шерсти, гладит шишкастый лоб. Похоже, Ширли не возражает, и это кажется Мамуле хорошим знаком.

— Можно спросить, откуда он взялся? — говорит доктор. — Давно он у вас?

— Простите, но я не могу ответить. Вы ее вылечите?

Доктор Синг лезет в саквояж и достает электронный градусник. Постукивает им по ладони, словно размышляя, стоит ли продолжать. Наконец поднимает маленький лохматый хвост мамонтихи и быстро вставляет прибор. Ширли вздрагивает, резко поворачивает голову, бивень толкает доктора в плечо и едва не опрокидывает на пол. Градусник пищит. Доктор смотрит его показания. Мамуля спрашивает, высокая ли у Ширли температура, и он отвечает, что ему трудно сказать, поскольку он не знает, какая нормальная. Он говорит, что ему нужен анализ крови, но этого Мамуля разрешить не может. Доктор поднимается с колен и выходит в коридор. Видит на стене застекленную фотографию Томми в походной амуниции.

— А, это из того шоу.

Мамуля молчит.

— Почему бы и мамонтам не болеть гриппом, — говорит он. — Во всяком случае, обезвоженность налицо. Могу ввести ей жидкость внутривенно.

На это Мамуля дает добро. К счастью, когда Ширли вводят иглу, она не протестует. Мамуля платит доктору Сингу втройне и снова показывает ему расписку.

— Да кто мне поверит? — говорит он и берет чек.

На следующее утро к мамонтихе возвращается аппетит. Мамуля варит ей рисовую кашу с йогуртом. Потом выводит во двор и расчесывает светлые космы жесткой проволочной щеткой. Мамонтихе явно по вкусу такой уход. После этого Ширли бредет на край участка порыться в земле. Мамуля очищает щетку от застрявших прядей, распрямляет их, наматывает на пальцы.

— Связать, что ли, мамонтовый свитер. Точно теплый будет.

Мамуля уже в постели, когда раздается первый вопль. Она приняла таблетку, но сон слетает с нее в один миг. Наверное, повышенная температура и обезвоживание были только ранними симптомами какого-то более глубокого кризиса. Мамонтиха испускает долгий гортанный крик, буквально сотрясающий стены. Мамуля ждет следующего, но вокруг все тихо. Может, ей померещилось? Но едва она начинает засыпать, как он слышится снова — этот скорбный, протяжный рев. Накинув на плечи одеяло, она сует обвитые венами ноги в теплые тапочки и по дороге в прачечную нажимает все выключатели, какие попадаются ей под руку. Ширли стоит, упершись взглядом в цветастые обои, так близко к стене, как только позволяют ее бивни.

— Что тут у тебя стряслось?

Мамонтиха не двигается.

— Тебе надо пить побольше воды. В этом все дело. Ты простудилась. Тебе надо поспать.

В кармане у Мамули есть запасная таблетка. Она идет на кухню и засовывает ее в шматок арахисового масла. Несет в прачечную. Хобот мамонтихи подцепляет масло, прилипшее ко дну ведерка для еды, и отправляет его прямиком в серый рот.

— А все твои проблемы обсудим утром.

Она снова ложится в постель и сворачивается калачиком под тяжестью одеял. Несколько минут спустя мамонтиха повторяет свой клич, но на сей раз он не просто сходит на нет, а завершается серией отрывистых, пронзительных трубных вскриков. Надо бы включить телевизор, думает Мамуля, но не встает. Она взволнована. А вдруг это брачный период? Печально, если так. Ширли отделяют от ближайшего самца десять тысяч лет. Затем раздается очередной вопль. Мамонтиха унимается лишь с первым намеком на рассвет.

Ночные страхи терзают мамонтиху уже неделю, и тут наконец звонит Томми. Она слышит в трубке шум уличного движения. Он извиняется за то, ей пришлось так долго, не один месяц, мучиться с мамонтихой, но если Ширли умрет от болезни, может, оно и к лучшему. Причем для всех. Телевизионщики до сих пор так и не узнали, что Саманта взяла мамонта к себе, но они за ней следят. Вот почему все это время он не мог забрать Ширли обратно в Атланту.

— Я уж начал бояться, что мне придется приехать и покончить с ней самому, — добавляет он.

— И как бы ты это сделал?

— Господи, да не знаю я. Лопатой, что ли. Или отравить. Слава богу, до этого, кажется, не дойдет. Правда ведь?

О докторе Синге Мамуля умалчивает. О ночных криках тоже. Она не говорит Томми, что страдания Ширли, возможно, имеют не физическую, а духовную природу. Раз он считает, что мамонтихе лучше умереть, пускай думает, что мать с ним согласна.

Звонить пастору Фрэнку — это риск, но Мамуля в отчаянии. Три года назад пастор Фрэнк помолился у постели девушки с раком мозга, и хотя врачи предрекали ей скорую смерть, она продержалась еще два года.

Он приходит за пять минут до назначенного срока и без спросу снимает у двери свои большие черные кроссовки. Сердечно обнимает ее и похлопывает по спине. В гостиной она предлагает ему кофе.

— Спасибо, не надо, — говорит он. — Мне от него как-то не по себе становится.

Он оглядывает комнату: масляный портрет малыша Томми на стене, антикварный чайный столик с фарфоровыми чашечками, старый электроорган ее матери с тонкими черными педалями. Наверное, гадает, как это Мамуле удалось свить себе такое уютное гнездышко на скромную церковную зарплату.

— Это сын купил мне дом, когда я ушла с работы, — говорит она. — Я совершенно не ожидала, честное слово. И ничего не просила.

— Очень мило с его стороны, — отвечает он. — Но у вас ужасно утомленный вид. Что-то не так?

— У меня умирает собака. Я плохо сплю.

— Сочувствую. Это всегда тяжело. Когда я вспоминаю нашего шпица — он умер два года назад, — у меня сразу слезы на глаза наворачиваются. Его укусил щитомордник.

— Вы за него молились?

— За собаку? Ну, это случилось так быстро. Он умер в считанные часы. А чай у вас есть? Без кофеина?

— Конечно, — говорит она и идет в кухню. Пока закипает вода, а потом заваривается в кружке с Микки-Маусом чайный пакетик, она представляет себе дальнейшее, момент первого контакта. Вот пастор Фрэнк, стоя на коленях на хрустящей клеенке, кладет свои теплые руки на спутанную шерсть мамонтихи. Вот его слова, как жидкий свет, образуют вокруг Ширли что-то вроде янтарного панциря.

Мамуля несет чай в гостиную. Пастор Фрэнк склоняется над органом, легонько нажимает клавиши. Он его не включил, так что звука не слышно. Она ставит кружку на столик.

— Знаете, у нас с женой нет кабельного телевидения, — говорит он, — но в последнее время вокруг столько пересудов о шоу вашего сына. Правда, что они оживили неандертальца? О таких вещах можно рассуждать по-разному. — Редкие русые волосы пастора зачесаны назад и напомажены. Один его палец лежит на си-бемоль нижней октавы, другой — на си-бемоль верхней. — Возможны два сценария. Согласно первому, Господь убил неандертальцев потому, что Ему было так угодно, а значит, возвращая к жизни одного из них, мы идем против Его воли. Согласно второму, такого существа, как неандерталец, вообще никогда не было, а так называемые ископаемые останки подложил нам не кто иной, как сам дьявол. Конечно, второй сценарий ужасен, потому что это значило бы, что мы вдыхаем жизнь в творения дьявола.

Мамуля чувствует, как на виске у нее бьется жилка.

— Они никогда не оживляли никаких пещерных людей, — отвечает она. — Только животных.

— И все-таки, — говорит он, словно приводя решающий довод.

Они садятся в глубокие кресла лицом друг к другу. Мамуля колеблется, не зная, продолжать ли задуманное. После долгого молчания он спрашивает, не хочет ли она помолиться за сына.

Пастор Фрэнк тянется к ее рукам. Сколько раз за последние тридцать лет она вкладывала свои руки в его и произносила слова молитвы? Сколько раз он проливал свет в сумерки ее души? Он знает все, что можно знать: о каждой ее муторной встрече с отцом Томми, о ее визите в больницу и о том, что она чуть не сделала там в синем халате и тонких, как бумага, шлепанцах, о каждом темном сне, каждой темной мысли; ему известны ее сомнения о Боге, об аде, о том, что будет после.

Пастор Фрэнк молится за ее сына. Он просит Бога вернуть Томми обратно домой, защитить от сил зла, которые хозяйничают в этом мире, снова направить Томми на путь истинный. Его слова парят у него над головой перистым облаком в ночном небе, их узор ломается и складывается заново на стратосферных ветрах. Мамуля, твердо стоя на земле обеими ногами, могла бы потянуться к ним снизу, запустить в них пальцы, но она этого не хочет. Она переиначивает в себе слова пастора Фрэнка, заимствует их силу. И возносит свою собственную молчаливую молитву, посвященную существу из соседней комнаты, надеясь, что обе их молитвы будут услышаны вместе.