Мансур Абдулин - От Сталинграда до Днепра

• Название: От Сталинграда до Днепра
• Автор: Мансур Абдулин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-39873-7

Если можно сказать «повезло» о человеке, тяжело раненном и комиссованном вчистую, то Мансур Абдулин был на редкость удачлив. Ему повезло, что, попав на фронт осенью кровавого 1942 года, он начал воевать в подразделении батальонных 82-мм минометов, расчет которых располагался в 100 метрах от переднего края. Ему повезло выжить, отвоевав целый год, хотя средняя продолжительность жизни пехотинца составляла от двух недель в наступлении до месяца в обороне. Он участвовал в таких ключевых операциях Красной Армии, как «Уран», «Кольцо», «Румянцев», Курской оборонительной, пройдя путь от минометчика до комсорга батальона и от Сталинграда до Днепра. Ему повезло, что, получив тяжелое ранение, он был быстро эвакуирован с поля боя, а высокопрофессиональные врачи спасли ему ногу. Эта книга — настоящая «окопная правда» Великой Отечественной, потрясающие мемуары фронтовика о людях, деливших с ним радости побед и горечь поражений, об испытаниях, выпавших на их долю, о тяжелом и кровавом солдатском труде.

---

Получилось так, что нашей роте уже больше недели не везло на продовольственные «гостинцы», и, как всегда, наши интенданты где-то запропали. Одному нашему товарищу Марченко Виктору очень повезло, и он где-то подобрал целую вещь — мешок колбасы в марлевых оболочках. Вопреки нашим правилам он на этот раз почему-то решил «зажать» богатый трофей и с нами не делиться. Он обезумел и грозился применить оружие, если кто посмеет отобрать принадлежащий всем трофей. Мы все решили оставить его одного с его колбасой в блиндаже. Все его товарищи прокляли его и забыли. Я знал его раньше как настоящего и надежного друга, а теперь не узнаю. «Он чувствует близкую свою смерть?!» — подумал я, и мне самому стало неприятно от этого… Прошел относительно спокойный день. Мы ждали — «Скорей бы ночь!», и, быть может, мы «сходим к фрицам в гости», как это делали раньше, возвращаясь от них с богатыми трофеями. Вдруг в той стороне, где остался Виктор в блиндаже, раздался глухой взрыв. Мы увидели обвалившийся блиндаж, который дымил…

Надо сказать, что, с первых дней находясь на «передке», я постепенно стал замечать: тот, кто из моих товарищей снимал у убитого фрица часы, рано или чуть погодя сам погибал…

Перед своей смертью человек до смешного превращается в трусишку и, потеряв над собой всякий контроль, не знает, куда себя девать…. Но были и те, кто все же пытался казаться спокойным. Я же каким-то своим, быть может, седьмым или девятым чувством, безошибочно предугадывал гибель такого человека в ближайшие часы…

* * *

У нас в роте были перебои с доставкой мин из тыла. Но трофейных было много. Наши минометы 82-миллиметровые, а немецкие 81-миллиметровые. Попробовали стрелять из своих минометов трофейными минами. Сами рассчитали и составили таблицу с поправкой к данным прицела… Трофейные мины крепко нас выручали.

А однажды на нашем участке боевых действий увидели немецкую четырехствольную автоматическую зенитную установку. Установка была чудом военной техники. Стоит на домкратах сложный механизм. Множество маховиков и рукояток. Вращается вокруг оси в любую сторону. Стрелок, сидя в специальном сиденье со спинкой, может работать и руками и ногами… На каждом стволе огромные коробки с обоймами по пять снарядов — для автоматического заряжания. Весь механизм сбалансирован, и можно с одинаковым успехом наводить установку на цель в любом направлении.

Комсомолец Конский Иван, минометчик из нашей роты, первый забрался в сиденье-люльку и начал крутить маховики и рукоятки. Рядом стоит орудийный мастер Мануйлов Геннадий, объясняет, что к чему, а Конский вроде бы и сам не хуже знает, потому что через десять минут Ваня стал рассказывать нам про эту установку так, будто это он ее и изобрел.

И вдруг мы услышали гул приближающегося самолета. По звуку поняли, что самолет летит низко. Был туман. Конский крутит маховики и шутки ради направил все четыре ствола на звук. На бреющем полете немецкий самолет показался внезапно на очень близком расстоянии и быстро уходил, растворяясь в тумане… Конский открыл огонь, ответный огонь открыл и самолет. Трассирующие линии устремились навстречу друг другу… И когда уже фюзеляж самолета стал погружаться в густое облако тумана, послышался дикий сорвавшийся рев моторов транспортного самолета. Фюзеляж на наших глазах переломился. Нос и хвост задрались кверху, а на переломе фюзеляжа образовалась дыра, из которой все содержимое, как из огромного самосвала, полетело на землю. Изувеченный самолет стал снижаться, скрылся из глаз, и мы услышали глухой удар о землю и взрыв.

Конский Иван сидел в люльке весь в поту, красный как рак и обалдело смотрел на нас. Разом всей ротой мы заорали «Уррра!». Потом побежали смотреть, что вывалилось из чрева самолета. Более тридцати трупов крупных гитлеровских чинов насчитали наши солдаты на земле. Сотни ящиков и чемоданов с ценными вещами, отобранными у советских людей.

Все документы и ценности были собраны и отправлены в штаб дивизии. А Конский Иван, кажется, был представлен к высокой награде.

Наша минометная рота имела свой пулемет «максим» и один немецкий, «МГ-34», которые часто нас выручали в бою. Имели мы и одно противотанковое ружье с хорошим запасом патронов. Из ПТР мы иногда уничтожали пулеметные точки гитлеровцев, но по танкам из него стрелять не доводилось. Хорошо бы и эту трофейную зенитную установку «присвоить»… Жаль было Ивану Конскому расставаться со своей пушкой, но пришлось — забрали ее орудийщики.

А на другой день Конскому не повезло. Нашел он пистолет — немецкий или еще какой, но только не наш, не отечественный. Спрятал в карман, чтобы после боя разглядеть незнакомый механизм. Вечером, когда утих бой, Конский вспомнил про свою находку. Мы уселись вокруг. Конский вертит пистолет так и этак: не поймет, как же стреляет эта диковина. И мы не можем догадаться, что в ней к чему. И вдруг прозвучал выстрел. Конский застыл с растопыренными пальцами, и левая его ладонь заливается кровью… Побледневший Иван обводит нас глазами: все ли живы? Убедившись, что пуля никого не зацепила, он уставился на свою окровавленную ладонь.

И только тут мы перепугались. Если дойдет до начальства, то Конскому не избежать трибунала. Случайный или преднамеренный, но фактически это самострел. И сбитый вчера Иваном фашистский транспортник не зачтется… Быстро сделали мы Ивану перевязку своими индпакетами и взмолились перед всеми всевышними, чтоб зажила рана без вмешательства медиков. Поверх повязки натянули ему большую рукавицу с крагами да уговорились не проболтаться никому о случившемся.

Через две недели Конский Иван сбросил ту повязку, и мы увидели на ладони шрамик: пуля прошла между косточками через мякоть. Так что, как мы в нашей роте ни были заинтересованы в изучении трофейного оружия и в овладении им, не всегда обходилось гладко. Вот случай, который едва не кончился трагически.

У железнодорожной станции Карповская мы отбили состав из особых вагонов с механизмами, как у путеукладчика. На одной платформе — огромная пушка. Видимо, немцы пригнали ее для штурма Сталинграда.

Калибр пушки не менее 400 миллиметров. Эта пушка-гигант заворожила нас. Мы ахали и охали, ну и, конечно, одолело естественное любопытство: что в ней к чему и как. Вот ящики плетеные со снарядами. Каждый весом не меньше чем сто килограммов! А где гильзы? А это что такое? Стали распаковывать шелковые мешки и увидели — толщиной с палец, длиной сантиметров по семьдесят макаронины. Снопами в мешках, зашитых наглухо.

— Это ведь порох!

Одни засмеялись — не верят. А тот, который разгадал, что порох это, взял и поджег макаронину с одного конца… Горит интересно! Вот это да! А держал ее солдат двумя пальчиками. Макаронина вдруг вырвалась на свободу и как шайтан стала носиться туда-сюда… Кругом — штабеля мешков с этими макаронинами. Кто бросился бежать подальше, кто ловить взбесившуюся макаронину… Наступит кто-нибудь ногой на нее, а она выстрелит из-под подошвы и снова мечется над головой, как молния. И вот эта макаронина извернулась и лезет в щель между мешками. Как говорится, бежать поздно было еще вчера — рванет такой склад… Я кинулся к мешкам, схватил макаронину, обжигая руки через перчатки, да наступил ногой не на горящий ее конец, а на другой и держал до тех пор, пока она не сгорела совсем.

А потом эта пушка днем и ночью работала на нас. Ее снаряд, тяжело вращаясь, прошуршит высоко над нами, а потом где-то впереди — в «котле» — так грохнет, что зарево займет весь горизонт…

* * *

В окопах на войне в минуты передышки часто мыслями возвращаешься к прожитой жизни. Но больше всего хочется в теплую избу, на печку, и выспаться. В баню бы забраться и париться на полке… Про баню боязно и думать, такая мечта кажется совершенно сказочной.

В продолжение целого месяца мы ни разу не уснули в помещении, а на открытом воздухе спать приходилось большей частью «на ходу». В зимних условиях степной местности это трудно выдержать даже такому здоровому и молодому организму, как мой. Изнуряли вши. Куда ты денешься зимой от них? Никуда. Я пробовал дустом травить — бесполезно. Бывало, когда после боя взмокну, я доставал пакет с дустом и через воротник засыпал под мокрую рубашку на голое тело. Дустом пудрил все тело от макушки до пяток. Но вши были живучие, и дуст не влиял на них.

Нерегулярное питание, хронический недосып, холод, постоянные физические перегрузки… Пьем грязную воду из грязных котелков, оттаянную из грязного снега… Как можно было вытерпеть такое? Уму непостижимо! Повторяю, условия окопной жизни в степной местности под Сталинградом были очень тяжелыми. Кроме того, через три-четыре недели после моего прибытия на фронт у меня возникло недержание мочи. Я вынужден был мочиться через каждые пять-шесть минут и, чтобы не напустить в штаны, должен был постоянно держать расстегнутой ширинку. Я был уверен в том, что это какая-то болезнь, но мне было стыдно об этом ставить в известность свое начальство. Больше всего я боялся, что эта болезнь теперь на всю жизнь, и я скорее был согласен погибнуть, чем быть таким инвалидом! Мой друг, заметив мое частое мочеиспускание, успокоил меня: «Такое было и со мной, а когда я с ранением попал в госпиталь, через неделю избавился от этой болезни». Это меня успокоило. Я тогда задумался: «Почему я остаюсь тут в кромешном аду целым и невредимым, тогда как почти все мои однополчане за этот короткий промежуток погибли или ранены?»