Добрица Чосич - Солнце далеко

• Название: Солнце далеко
• Автор: Добрица Чосич
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: О войне
• Год: 1956

В основе произведения лежат дневниковые записи, которые вел Добрица Чосич, будучи политкомиссаром Расинского отряда. На историческом фоне воюющей Европы развернута широкая социальная панорама жизни Сербии, сербского народа.

---

Ему хотелось избавиться от нервного перенапряжения, поговорить с близким и родным человеком, который мог бы его понять.

Наступил вечер. Павле ожидал Максима. Он сидел один в комнате за столом, подперев голову кулаками. Неясные и несвязные мысли бродили у него в голове. Таким и застал его Максим.

Максим тихо, как кошка, проскользнул в отпертую дверь и постоял несколько минут в тени. Увидев склонившегося над столом Павле, он подошел.

— Здравствуй, политком! — шепнул Максим.

Павле оглянулся, лицо его было строго и серьезно. Он не сразу узнал товарища детства, потом вдруг вскочил и засмеялся от радости. Отодвинув лампу, он подошел к Максиму и крепко пожал ему руку. Павле хотелось обнять его, но он увидел, что Максим не разделяет таких чувств.

— Здравствуй! Здравствуй, Румба! — сказал Павле преувеличенно громко и похлопал Максима по плечу. Тот смутился и даже был удивлен, услышав свое забытое школьное прозвище.

Война провела в жизни Павле глубокую трещину, она разделила ее на две половины: «пока я еще не ушел в партизаны» и «когда я ушел в партизаны». Так обычно говорят партизаны, начиная рассказывать о себе.

Встреча с Максимом была для Павле свиданием с той, первой половиной жизни, «пока я еще не ушел в партизаны».

— Садись, Войо! Ну, как живешь?

— Да ничего, только…

И Максим сразу стал рассказывать и о четниках и о терроре.

Павла покоробило, что Максим начал разговор именно так. Когда встречаются подпольщик и партизан, партизан всегда говорит о самых обычных делах, а подпольщик — только о войне и о серьезных политических проблемах.

— Ну хорошо, а люди для отряда здесь есть? — прервал его Павле. — Надо использовать наше присутствие и мобилизовать как можно больше народу, — добавил он деловито, несколько разочарованный тем, как началось их свидание.

— Как не быть! Я уверен, что мы даже из двух-трех сел соберем целую роту.

— Этой ночью мы думаем разгромить несколько штабов четников. Ты с этим согласен?

— Ну конечно! Политически это будет иметь большое значение.

Вошел Вук, и Павле представил его Максиму.

— Я знаю его по слухам, — тихо сказал Максим и продолжал высказывать свои предложения о ночной операции.

Они вели серьезный деловой разговор о действиях, предстоявших роте.

Два школьных товарища сразу почувствовали, что они стали далеки друг другу. В их жизнь, юность и дружбу врезалась война. Один полтора года провел в партизанском отряде, другой — столько же времени — в тяжелом подполье. Эти годы изменили их обоих. Они ясно видели это. Павле подробно обсудил с Максимом план операции. Они условились встретиться снова следующей ночью, когда Максим приведет первую партию новых партизан и проводника. Проводник должен был указать путь к четническим штабам, которые в первую очередь надо было разгромить.

Павле велел Вуку готовить роту к походу и обратился к Максиму:

— Расскажи мне, что нового на фронте. Я уже несколько дней ничего не знаю. Мы живем отрезанные от всего света.

— Ты знаешь, что русские окружили немецкую армию в Сталинграде? У меня есть «Ново време». Хочешь посмотреть?

Пока Максим рассказывал новости, Павле просматривал газету оккупантов. Он даже начал читать вслух, смеясь над заголовками, состоявшими из глупых ругательств. В этом номере их было особенно много.

Рядом с лозунгом Гитлера — «Кончится зима — мы снова пойдем в наступление!», под которым стояло «Коммунистов больше не будет», — было помещено рождественское послание Недича к сербскому народу: «Христос среди нас», «Будьте и в дальнейшем хорошими сербами», «Сербы, сохраняйте порядок и спокойствие…»

На другой странице в глаза бросались кричащие заголовки: «Один уже готов», «Ни одного голодного, ни одного босого» — и рекламы нового фильма «Я хочу жить» и концерта «Серенады с балкона и балет… какого еще не видел Белград».

Павле отшвырнул газету и погрузился в раздумье.

— Я уже привык к ним и читаю их внимательно, — сказал Максим.

— Как ты можешь это читать?

— Да ведь сидишь целый день без дела. Надо же что-нибудь читать! А как у вас в отряде? Ты мне ничего не рассказал. Мы, в тылу, думаем о вас так же, как о Советском Союзе. Завидуем вам и не обижаемся, когда вы нас недооцениваете.

Павле поморщился, как бы выражая протест, и равнодушно сказал:

— Во всяком случае, у нас не так идеально, как думают гимназистки из Союза коммунистической молодежи Югославии.

Максим время от времени взглядывал на него внимательно и смущенно. Павле снова заговорил:

— Ты спрашиваешь, как у нас? Да вот, гоняемся за немцами, стреляем. Вши у нас, кукурузный хлеб… — Павле почувствовал, что его тон обижает Максима, и он начал серьезно и подробно рассказывать о последнем наступлении, которое предприняли немцы, чтобы уничтожить отряд, и о плане, который составил штаб отряда, чтобы уйти от преследования. Он рассказывал долго.

Максим ни разу его не прервал и ни о чем не спросил. Он сидел на стуле в своей новой крестьянской одежде и, наклонившись вперед, играл ремешком винтовки, стоявшей у него между ног.

Время от времени он пристально поглядывал на Павле и снова принимался что-то рассеянно рассматривать под столом.

— Да оставь ты эту винтовку, черт подери. Тебя охраняет рота партизан! — укоризненно сказал наконец Павле, которого раздражало, что в продолжение всего этого разговора Максим не выпускал винтовку из рук.

Максим сердито посмотрел на него и сказал:

— Оставь меня в покое! Я так привык… Слыхал о твоей храбрости… И нечего тебе сейчас тут передо мной…

— Ну ладно, а ты все еще любишь Наду? Что с ней произошло? Ты ничего мне не рассказываешь.

Эта неожиданная перемена темы удивила Максима.

— Да ничего… — ответил он угрюмо.

— Красивая она была… Жаль!

— Неужели только поэтому?

— Нет, конечно, не только поэтому! Просто я как-то сразу вспомнил. Она была членом партии… И какая же красивая, братец ты мой! А впрочем, это солдатская психология.

— Нет, не только солдатская. Я вижу, ты в этом смысле нисколько не изменился.

Павле усмехнулся. Ему был приятен этот разговор. Он давно уже ни с кем не говорил о женщинах. Но сейчас, в разговоре с товарищем, который хорошо его знал, Павле захотелось дать себе волю — поговорить откровенно, как бывало. Но, почувствовав на себе насмешливый взгляд Максима, он быстро перевел разговор на другую тему:

— А что с нашими бывшими товарищами, с Васичем и Стаичем? Я слышал, они у четников?

— Васич сейчас командир бригады четников в Леваче. Страшный кровопийца. Лондонское радио сообщило, что он произведен в поручики. Ты еще с ним, наверно, встретишься. А Стаич — трус. Побоялся оставить семью и уйти в партизаны и сейчас сидит писаришкой в штабе у четников!. Дал слово, что до конца войны останется «нейтральным». Он страшно опустился, стал горьким пьяницей.

Павле в задумчивости ходил по комнате.

— Восемь лет мы с Васичем сидели вместе на парте. Оба «болели» за БСК [48]. Передавали любовные записки друг другу, списывали задания, на уроках шептались, доверяли друг другу все свои тайны. В седьмом классе я стал коммунистом, а он — сторонником Сербского культурного клуба [49]. И, несмотря на все мои попытки повлиять на него, он, как назло, стал шовинистом и монархистом. Мы разошлись, сделались идеологическими противниками. Из всех наших врагов, помнишь, он один обладал настоящим характером. Много раз он находил у меня в книгах листовки, заставал нас на собраниях, но ни разу не донес. Он говорил мне: «Когда-нибудь ты будешь стыдиться заблуждений своей молодости!» Жаль! Он сильный человек, полный энергии, и он опасней их всех. — Павле остановился. В щели трещал сверчок. Печь потрескивала, остывая. — А Стаич мечтал стать ученым биологом, — добавил он. — Изучал английский и латынь, а немецкий он хорошо знал еще в шестом классе. Если бы я его нашел, я бы силком увел его с нами.

— Да что с тобой? Почему это тебя так волнует и ты столько говоришь?

— Когда-то наш класс был одной семьей. Мы, школьные товарищи, ссорились, некоторых ненавидели, но все же… А вот пришла война, оккупация — и все это порвалось, разбилось. Некоторые стали самыми обыкновенными убийцами и предателями. Когда я думаю о нашем поколении, оно мне напоминает молодой лес, на который налетела буря, вырвала стволы с корнем, обломала ветви, нет, все сломала! Уцелели только самые сильные и крепкие. Да, это революция!

Они помолчали. Павле снова быстро и взволнованно заговорил:

— А помнишь ту ночь, на двадцать второе июня, когда мы до рассвета гуляли у Моравы? — Максим слегка улыбнулся. — И ты тогда так хорошо говорил: «За неделю остановится вся жизнь в Европе. Фабрики опустеют, замрут железные дороги, почта, телефон, радио, прекратятся все связи. Пролетариат начнет всеобщую забастовку. Рабочие не будут воевать против СССР… Водители выходят из танков! Немецкие коммунисты вступают в борьбу! Все будет парализовано. Стоят пароходы в море, рушатся шахты. Рабочие Европы, Англии и Америки за месяц покончат с фашизмом». — Павле прервал себя и иронически улыбнулся.