Тимофей Грановский - Исторические характеристики

• Название: Исторические характеристики
• Автор: Тимофей Грановский
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9551-0532-1

В книге историка, профессора Московского университета Т. Н. Грановского (1813–1855) представлены забытые и малоизвестные широкой публике работы по истории Западной Европы в Средние века и Новое время: публичные чтения 1851 г. о Тимуре, Александре Великом, Людовике IX и Фрэнсисе Бэконе, а также статьи 1845–1847 гг., написанные для различных популярных изданий.

Книга адресована историкам, филологам, философам и всем, кто интересуется историей Западной Европы, историей научной и общественно-политической мысли в России XIX в.

---

«Ход всемирной истории, – говорит он, – определяется внешними физическими условиями. Влияние отдельных личностей в сравнении с ними ничтожно. Они всегда почти приводили только в исполнение то, что уже было подготовлено, и так или иначе, а должно было совершиться. Стремление установить что-нибудь совершенно новое и неподготовленное остается безуспешно или влечет за собою только разрушение. Никто, конечно, не возьмется определить, как сложилась бы история человечества, если бы физические свойства обитаемой им местности были не те, какие теперь. Но нельзя не обратить внимания на то, что небольшие отступления от действительно существующих ныне свойств необходимо были бы причиною значительных отклонений в ходе всемирной истории. Если бы, например, при неизменности всего остального на поверхности земли, Суэзский залив[584] простирался градусом дальше на север, то есть достигал бы Средиземного моря, то нет никакого сомнения, что рано установилось бы деятельное сообщение между берегами Средиземного моря и Индии, не говоря уже о берегах Аравии и Африки. Особенности, которыми запечатлена природа человека в Индии, гораздо раньше смешались бы с особенностями Европы. Или, не изменяя очертания Чермного моря[585], предположим, что воды Абиссинии[586] и окрестных стран текут не в долину Нила, а кратчайшим путем прямо в Чермное море. Для этого надо было только, чтобы местность на север от Абиссинии понизилась от запада к востоку. Тогда исчез бы великий путь сообщения между северным краем Африки и ее срединой. Египет, неоплодотворяемый приносимым с юга органическим веществом, был бы пустыней бесплоднее Триполиса[587]. Он не имел бы уже влияния на развитие Греции, и, конечно, судьбы народа израильского были бы тогда иные, которых мы не в состоянии разгадать. Но зато Абиссиния пришла бы в тесное соприкосновение с южным берегом Азии, и весьма вероятно, что тогда развились бы две отдельные, надолго чуждые друг другу цивилизации, – цивилизация Европы и цивилизация Индийского океана, точно так, как теперь мы не можем не признать две отделенные друг от друга и потому различные цивилизации, – Восточную в Китае, и противоположную ей на Западе, которую мы привыкли считать единственною. Желать исчислить следствия еще больших изменений значило бы вдаться в область вымыслов.

Сказанного довольно для уразумения той истины, что когда земная ось получила свое наклонение, вода отделилась от суши, поднялись хребты гор и отделили друг от друга страны, судьба человеческого рода была определена уже наперед, и что всемирная история есть не что иное, как осуществление этой предопределенной участи. В заключение постараемся показать в немногих словах, что даже и теперь, когда завоевания в области наук и промышленности дали человеку столько средств покорять себе природу, история его развития все еще подчинена той же неизбежной судьбе.

Мы живем в эпоху, когда европейская цивилизация перенеслась на все населенные берега. Некоторые части Европы, кажется, уже не могут доставлять своим жителям пищу в желаемом изобилии. Европа начала переселять своих, привыкших к высшим формам жизни, жителей в другие части света. Это переселение будет усиливаться вместе с уверенностью найти в другой части света европейскую образованность и может продолжаться необозримо долгое время, ибо производительность природы в теплейших странах, за исключением областей, лишенных дождя, несравненно сильнее, нежели в средней Европе. Маис родится обыкновенно сам-сорок[588], иногда сам-200 и даже 300; и хотя он сеется гораздо реже, просторнее, нежели наши хлеба, но все-таки данное пространство земли, засеянное маисом, доставляет гораздо больше пищи, нежели такое же, засеянное нашим хлебом. Кроме того, в жарких странах жатва бывает два, иногда даже три раза в год. Бананы доставляют в теплых и влажных странах на равном пространстве еще более питательного вещества. По наблюдениям Александра Гумбольдта[589], картофель при благоприятных обстоятельствах дает во Франции по весу втрое больше продукта против пшеницы, занимающей равное с ним пространство земли, а банан в Южной Америке дает его во 130 раз больше. Но так как фунт пшеничной муки питательнее фунта сочного банана, то сделали другое исчисление, по которому оказывается, что пространство земли, могущее прокормить двух человек в год, доставит, будучи засаженное бананами, пищи на 50 человек. Хлебное дерево (Artocarpus Incisa), растущее на островах Великого Океана[590], так богато вкусными и питательными плодами, что 3 таких дерева могут служить человеку исключительною пищею в продолжение 8-ми месяцев, и главнейшею в остальную часть года. Кук[591] говорит: “В нашем суровом климате человек, который целый год пашет, сеет и жнет, лишь бы пропитать себя и детей своих, да с трудом сберечь денежку на черный день, не лучше исполняет обязанность отца семейства, как островитянин Южного моря[592], который, посадя 10 хлебных дерев, ни о чем больше не заботится!” Достигшая полного роста кокосовая пальма производит от 200 до 300 орехов. Кроме того, из нее же можно добывать превосходный материал для веревок и тканей и, довольствуясь меньшим числом плодов, добывать вкусное вино и вываривать из орехов масло.

Справедливо предсказывает, основываясь на этой силе производительности тропических стран, ботаник Мейер[593] в Кенигсберге, что человек, быстро размножаясь в цивилизованных странах, переселится обратно в теплый пояс. Однако Ямайка, равная пространством Саксонскому королевству[594], может пропитать в 25, а уже, наверно, в 12 ½ раз большее население, нежели Саксония. Сколько же людей, прибавим мы к тому, пропитает лесная равнина Бразилии! Напрасно называют почву ее девственною; она только человеку доставляла мало плодов. Зато природа накопляла в ней в продолжение тысячелетий органическое вещество для будущих жителей, точно так же, как прежде, при образовании земной коры, скрыла под ней огромный запас топлива для той эпохи, когда размножившийся человеческий род истощит леса.

Но, возвращаясь в свою древнюю отчизну, человек принесет с собою из Европы сокровища, которых никогда не приобрел бы под тропиками: трудолюбие, науки, искусства, промышленность и сознание необходимости благоустроенной государственной жизни. С тем вместе он, конечно, подавит чуждающиеся труда туземные племена; но можно надеяться, что там, где требуется меньше времени для произведения пищи, где она от природы зреет на деревьях, умственная образованность будет гораздо более общею, нежели на севере. Действительно, даже в средней Европе, не говоря уже о нашем севере, только малая часть жителей может посвящать частицу времени на развитие своих духовных способностей, а наибольшая половина круглый год занята добыванием пищи. Сколько лишнего досуга, в сравнении с ними, уже у рабочего класса Италии! Он не перестает находить наслаждение в науке и искусстве, за что мы, жители севера, кажется, несправедливо называем их ленивцами. Таким образом, обозря историю человечества в общих, больших чертах ее, находим мы, что Европа была для него высокою школою, в которой оно принуждено было трудиться и научилось любить умственные занятия. Да признают же наши потомки в 30-м и 40-м колене, рассуждая о судьбе человечества в тени пальм роскошной Новой Гвинеи или среди вечно неизменной температуры Полинезии, да признают они, что учебные годы наши на севере не пропали даром»[595].

Здесь не место входить в разбор предположений кенигсбергского ботаника, но приведенные мною слова академика Бера достаточно показывают важность естествоведения в приложении к истории. К сожалению, ученые, посвятившие себя исключительно последней науке, еще не в силах выполнить великой задачи, им предстоящей. Углубляясь в изучение письменных и словесных памятников прошедшего, они не решаются приступить к источникам другого рода, начертанным рукою самого Творца. Содержание истории составляют до сих пор дела человеческой воли, отрешенные от их необходимой, можно сказать, роковой основы, которую не должно смешивать с законами развития духа, выведенными a priori[596] философиею истории. Слабая сторона философии истории, в том виде, в каком она существует в настоящее время, заключается, по нашему мнению, в приложении логических законов к отдельным периодам всеобщей истории. Осуществление этих законов может быть показано только в целом, а не в частях, как бы они ни были значительны. Но сверх логической необходимости есть в истории другая, которую можно назвать естественною, лежащая в основании всех важных явлений народною жизни. Ей нет места в умозрительном построении истории; ее нельзя вывести из законов разума, но ее нельзя также отнести к сфере случайности, потому что она принадлежит к числу главных, определяющих развитие наших судеб, двигателей истории[597][598].

Быть может, ни одна наука не подвергается в такой степени влиянию господствующих философских систем, как история. Влияние это обнаруживается часто против воли самих историков, упорно отстаивающих мнимую самостоятельность своей науки. Содержание каждой философской системы рано или поздно делается общим достоянием, переходя в область применений, в литературу, в ходячие мнения образованных сословий. Из этой окружающей его умственной среды заимствует историк свою точку зрения и мерило, прилагаемое им к описываемым событиям и делам. Между таким неизбежным и нередко бессознательным подчинением фактов взятому извне воззрению и логическим построением истории большое расстояние. С конца прошедшего столетия философия истории не переставала предъявлять прав своих на независимое от фактической истории значение. Успех не оправдал этих притязаний. Скажем более, философия истории едва ли может быть предметом особенного, отдельного от всеобщей истории, изложения. Ей принадлежит по праву глава в феноменологии духа, но, спускаясь в сферу частных явлений, нисходя до их оценки, она уклоняется от настоящего своего призвания, заключающегося в определении общих законов, которым подчинена земная жизнь человечества, и неизбежных целей исторического развития. Всякое покушение с ее стороны провести резкую черту между событиями логически необходимыми и случайными может повести к значительным ошибкам и будет более или менее носить на себе характер произвола, потому что великие события, как бы они ни были далеки от нас, продолжают совершаться в своем дальнейшем развитии, т. е. в своих результатах, и никак не должны быть рассматриваемы, как нечто замкнутое и вполне оконченное. Лучшим подтверждением высказанного нами мнения о невозможности отдельной философии истории могут служить чтения Гегеля[599] об этом предмете, изданные по смерти его Гансом[600]. Это произведение знаменитого мыслителя не удовлетворило самых горячих его почитателей, потому что оно есть не что иное, как отрывочное и не всегда в частностях верное изложение всеобщей истории, вставленной в рамку произвольного построения[601][602].