Иэн Сэнсом - Бумага. О самом хрупком и вечном материале

• Название: Бумага. О самом хрупком и вечном материале
• Автор: Иэн Сэнсом
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-089173-3

Попробуйте представить мир без бумаги. Что нам останется? Да почти ничего. Бумага с нами везде. Книги, письма, дневники, а еще картонные подставки под пиво, свидетельства о рождении, настольные игры и визитные карточки, фотографии, билеты, чайные пакетики. Мы — люди бумаги. Но эпоха бумаги подходит к концу. Электронные книги и билеты заменяют бумажные, архивы оцифровывают. Мы вступаем в мир без бумаги, но Иэн Сэнсом рассказывает об этом самом парадоксальном из созданных человеком материале и доказывает, что в том или ином виде он всегда будет с нами.

---

Да, разумеется, книги возникли очень задолго до изобретения бумаги. Любой школьник расскажет вам, что первые несколько тысячелетий или около того “книги” существовали в виде глиняных табличек, папирусных свитков и т. п. Три главных элемента книги, такой, какой мы ее знаем сейчас, — это краска, наборный шрифт и бумага. Они объединились в результате эпохального технологического прорыва, когда в середине XV века Иоганн Гутенберг изобрел печатный пресс с подвижными литерами. Тут-то и родилась книга, которая вскоре завоевала мир. В фундаментальном труде “Книга: жизнеописание технологии” (The Book: The Life Story of a Technology, 2005) историк Николь Ховард так описывает манипуляции с бумагой при печатании по изобретенному Гутенбергом методу:

“Подготовив все для работы, печатник просил доставить ему со склада необходимое количество бумаги. Ее доставляли стопками по 250 листов. Вечером накануне, когда было уже приблизительно понятно, сколько потребуется бумаги, листы замачивали в воде и укладывали один на другой. Под собственной тяжестью они отдавали за ночь бóльшую часть воды и оставались к утру лишь едва влажными. На такую бумагу краска ложилась гораздо лучше и ровнее, чем на совершенно сухую. Каждый лист по отдельности расстилали на декеле, сверху укладывали рашкет, укрывающий его поля, и затем все это вместе укладывали под тигель. Поворотом винта печатник прижимал к бумаге печатную форму, на которую специальными подушечками из кожи была нанесена краска. Листы бумаги с готовым оттиском вынимали из пресса и развешивали для просушки под крышей мастерской”.

И — вуаля! — добро пожаловать в современный мир! На книги, отпечатанные по этому принципу, историки любят возлагать ответственность за все на свете — будь то научная революция, протестантская Реформация, падение ancien régime[18] во Франции, расцвет капитализма или крах коммунистической системы. Книги, как нам хорошо известно, служат разносчиками идей, пробуждают в людях сильные чувства, приводят к власти и свергают правителей, предлагают уход от жизни и трезвый взгляд на нее, питают в ком-то алчность, в ком-то ненависть, учат любви к ближним, эгоизму, указывают пути самосовершенствования. Словом, книги, детища истории, эту самую историю вершат. Бумажные, напомню, книги.

Со времен Гутенберга книга неразрывно связана у нас в сознании с бумагой, одна практически немыслима без другой — они образовали прекрасное сочетание, их связал прямо-таки идеальный союз. Даже сейчас, несмотря на мимолетное, ни к чему не обязывающее увлечение свежей темпераментной гипертекстуальностью, вскружившей было нам головы в последнее десятилетие прошлого века, электронные книги и приспособления для их чтения стремятся во всех отношениях — формой, форматом, функциональностью — как можно ближе уподобиться своему бумажному прообразу. И пускай пророки и гонители новых технологий в один голос твердят, будто электронные книги предельно и принципиально не похожи на книги бумажные, — на самом деле различия между ними минимальны. Как только появятся электронные книжки с тем самым запахом, они и вовсе сойдут на нет.

Бумажная книга, по сути своей, всего лишь носитель информации, она настолько прочно ассоциируется с информацией, которую несет, что мы с большим трудом готовы признать полноценной книгой что-либо, отличное от книги бумажной. Одна молодая писательница недавно рассказывала мне, что недовольна договором на электронное издание ее романа, который заключил ее агент — дескать, в договоре этом “все не так, как бывает с настоящей книгой”. (Говоря “все”, девушка несколько преувеличила: аванс был таким же жалким, каким бывает при бумажном издании, авторские отчисления — такими же смехотворными, обязательства издателя по рекламе и распространению — такими же призрачными, а вознаграждение агенту — таким же щедрым; после этого неудивительно, что многие авторы предпочитают самостоятельно выставлять свои произведения на продажу для “киндла”.)

Коль скоро бумажная книга стала воплощением знания, стоит ли удивляться, что обладание книгами практически приравнивается к обладанию этим самым знанием. В одной из своих искрометных газетных колонок Фланн О'Брайен рисует целый спектр услуг, которые мог бы оказывать воображаемый специалист-книжник: “Предложение класса «экстра»: все тома нещадно замусолены, корешки изданий небольшого формата измордованы ровно настолько, чтобы было понятно — их подолгу таскали в кармане; в каждом экземпляре несколько абзацев подчеркнуты красным карандашом и отмечены восклицательным либо вопросительным знаком на полях; во все тома в качестве позабытых закладок вложены подлинные старые программки «Гейт-тиэтр»”.

Пассаж смешной, потому что правдивый. Ибо нигде недуг тщеславия не заявляет о себе громче, чем в мире книг и книговладельцев. Нигде больше бумажная болезнь не собирает столь богатой жатвы. Книги — самое откровенное и громкое заявление бумаги о своей значимости и власти. Подобно далеким предкам, мы снова стали верить в силу талисманов и оберегов — книги превратились у нас в богов-хранителей домашнего очага. Вопреки преобладающему мнению, историк литературы Джеймс Кери высказал мысль, что “изобретение книгопечатания — это венец развития средневековой культуры… скорее залог ее преемственности в веках, чем финальная точка”. Если так оно и есть, значит, и сейчас у нас на дворе Средневековье.

Вполне возможно, что я преувеличиваю. В конце концов писателей бумага поработила безвозвратнее, чем всех прочих. С младых ногтей писатель проникается очарованием тех и этих присущих книге милых черт — от зазывных обложек до многозначительно загнутых уголков страниц. Доходит до того порой, что некоторые из нас начинают мыслить себя более книгой, нежели человеком.

“Мои кости — коленкор и картон, моя пергаментная плоть пахнет клеем и грибами… Меня берут, меня открывают, меня кладут на стол, меня поглаживают ладонью и иногда разгибают так, что раздается хруст… От меня нельзя отмахнуться, меня нельзя обойти молчанием, я великий кумир, портативный и грозный”[19].

Жан-Поль Сартр, “Слова” (Les Mots, 1964)

С Сартром случай особый — кумиром он сделался как-то естественно, словно исподволь, тогда как многие другие писатели целенаправленно примеряли на себя роль первосвященников великого книжного культа.

Взять, например, Уильяма Морриса. Все пятьдесят три книги, выпущенные “маленьким типографским предприятием” Морриса книгопечатней “Келмскоттпресс”, были отпечатаны на бумаге одного и того же сорта, которую изготавливала семейная бумажная мастерская “Бэтчелор и сыновья” в деревне Литтл-Чарт, что неподалеку от Эшфорда в графстве Кент. Отправляясь 22 октября 1890 года на первую встречу с мистером Бэтчелором и его сыновьями, Моррис прихватил с собой изданную в Италии в XV веке книгу “Зерцало разума” (Speechio di coscienza) Антонина Флорентийского, чтобы показать, какая именно бумага ему нужна — Уильям Моррис славен тем, среди прочего, что всегда точно знал, что ему надо. “Разумеется, я исходил из того, что лишь бумага ручного отлива может быть долговечной и приятной как на вид, так и на ощупь. Я считал, что глубоко неправильно жертвовать качеством ради ложно понятой экономии, поэтому мне оставалось только выбрать наилучшую разновидность кустарно произведенной бумаги” (“Заметки об основании «Келмскотт — пресс»”).

“Ложно понятая экономия” была одной из идей фикс Морриса. “Даже не стоит тратить времени, — вещал он в 1884 году, выступая перед группой лондонских рабочих, — на то, чтобы выразить всю меру презрения, какого заслуживает столь превозносимая дешевизна современного производства. Достаточно сказать, что дешевизна эта — необходимое условие эксплуатации, на которой зиждется в наши дни промышленное производство”. Впоследствии ученые подсчитали, что бумага, которой снабжали Уильяма Морриса мистер Бэтчелор с сыновьями, обходилась ему в пять-шесть раз дороже промышленно произведенной бумаги точно такого же качества — соответственно, издаваемые Моррисом книги продавались по цене и близко недоступной трудящимся, людям в массе своей не слишком обеспеченным. Но в случае с изданиями “Келмскотт-пресс” не это главное: они были не просто сброшюрованными листами с напечатанным текстом, а настоящими бумажными шедеврами.

Итак, книга приобрела статус дорогостоящей вещи и вместилища знаний. Соответственно, выросла ее ценность — и денежная, и духовно-интеллектуальная, — отчего, в свою очередь, возросла необходимость обеспечить безопасность, сохранность и доступность книжных богатств. В своем блестящем труде “Книга на книжной полке” (The Book on the Bookshelf, 1999) профессор Генри Петроцки, большой специалист в области гражданского строительства и написания блестящих трудов, проследил долгую эволюцию способов хранения книг — их хранили сначала лежа, а потом стоя, приковывали цепями к полкам, а потом перестали, ставили корешком вовнутрь, а потом наружу — и показал на примерах, сколько ума и изобретательности приложило человечество к совершенствованию хранилищ для того, что, по сути, представляет собой толстые пачки бумаги. И первенство в изобретательности здесь по праву принадлежит Уильяму Юарту Гладстону.