Владимир Жданов - Добролюбов

• Название: Добролюбов
• Автор: Владимир Жданов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1961

Предлагаемая вниманию читателей книга рассказывает о жизни и кипучей деятельности замечательного русского революционера-демократа, выдающегося литературного критика и философа-материалиста, друга и соратника Н. Г. Чернышевского.

В книге показан жизненный путь Добролюбова — детство, проведенное в Нижнем Новгороде, годы учения в Петербургском педагогическом институте, когда складывались революционные убеждения будущего критика, время работы в «Современнике» (1856–1861), — наиболее яркий период его деятельности.

Автор книги В. В. Жданов (род. в 1911 г.) — советский литературовед, написавший ряд работ о русской классической литературе (о Гоголе, Лермонтове, поэтах-петрашевцах и др.)

---

Близкое знакомство с итальянскими делами помогло критику поднять на страницах русского журнала острые политические вопросы, не подлежавшие открытому обсуждению. Талантливый публицист, мастер «эзоповской», речи, Добролюбов не только дал справедливую оценку и глубокий анализ исторических событий, происходивших в Италии, но с помощью «итальянских псевдонимов» повел серьезный разговор с русским читателем на злободневные темы о либералах и о революции.

* * *

В начале лета 1861 года Добролюбов возвращался, домой. По словам Чернышевского, он нетерпеливо стремился в Россию — «работать, работать». Ехал он морем из Италии через Афины в Одессу. В греческой столице он провел несколько дней, осмотрел памятники древности, полюбовался остатками Акрополя. Затем поплыл дальше — через Дарданеллы и Босфор, остановился в Стамбуле и, наконец, в первых числах июля прибыл в Одессу.

Чувствовал он себя плохо. Целый год прошел в скитаниях по заграничным курортам, но никакого облегчения он не испытывал. В Одессе у него пошла горлом кровь, и доктор запретил ехать дальше, ибо дорога была слишком утомительна для больного. Но и одесская «страшная пыль, вошедшая в число интереснейших достопримечательностей» города, была для него очень вредна. Позднее Добролюбов так писал об этом: «…Каждый божий день вы чувствуете на себе оседание этого тонкого каменного слоя: тяжелая пыль, поднятая ветром, не может держаться на воздухе и падает дождем, частым и ровным… Я полагал, что уж хуже пыли ничего не может быть, но мои приятели уверяли меня, что грязь еще хуже. Она имеет там какое-то липкое и всасывающее свойство, так что улицы превращаются в топи…»

Разумеется, он не раз вспоминал там строки из «Онегина»:

В году недель пять-шесть Одесса,
По воле бурного Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи погружена…

«Неужели же нельзя вымостить прочным образом такой город?» — восклицал Добролюбов. «А вот теперь будут мостить», — отвечали ему одесские знакомые и принимались строить радужные фантазии относительно будущего благоустройства своих улиц. Однако он относился скептически к этим фантазиям: он предлагал собеседникам дочитать до конца пушкинское описание:

Но уж дробит каменья молот,
И скоро звонкой мостовой
Покроется спасенный город…

Скоро! Однако прошло уже 35 лет, а звонких мостовых не было и в помине. И оказывалось, что Пушкин описал начало тех же самых работ по благоустройству, на которые теперь все еще возлагали надежды жители южного города…

Прошло несколько дней. Добролюбов рвался домой. Несмотря на протесты доктора, считавшего немыслимой для больного поездку на лошадях, он все-таки покинул Одессу. Морем добрался он до Николаева, а оттуда на перекладных до Харькова. Дорога эта, по его собственным словам, была убийственная, но зато разнообразная: то вас трясет равномерно, вы подлаживаетесь к ухабам и начинаете в такт подскакивать, то вас так подбросит, что вы прикусываете язык.

Надо представить себе, что это значило — ехать на перекладных, то есть попросту в телеге, запряженной парой лошадей, меняющихся на каждой станции. В путевых заметках, написанных Добролюбовым по возвращении в Петербург, мы находим, например, такой эпизод из его путешествия: «Ехали мы вечером, часов в девять, пошел дождь; я спрашиваю [у ямщика], много ли до станции, и получаю в ответ, что вот только мосток переехать, а там сейчас и станция… Между тем дождь превратился в ливень; я снял шапку, обвернулся с головой в пальто и сижу. Слышу — остановились; я открываюсь, думая, что станция, но вообразите мое разочарование: мостик только что загородили для езды по случаю поправки!.. «Что же теперь делать?» — Да надо в гору объезжать… И проехал я версту в гору, под жесточайшим ливнем, в темноте, без всякого прикрытия. Приехал на станцию — все белье хоть выжми, зуб стучит об зуб, и всего лихорадка бьет… А не возроптал! — иронически прибавляет к своему рассказу Добролюбов. — Ибо знал, что поправка моста производится не для частной прихоти, но для общественного блага…»

А. Я. Панаева.

Титульный лист первого тома сочинений Н. А. Добролюбова (первое издание) и страница той же книги с посвящением Н. Г. Чернышевского А. Я. Панаевой

Письмо Добролюбова Н. Г. Чернышевскому из Одессы.

К починке мостов и дорог Добролюбов относился так же недоверчиво, как к строительству мостовых в Одессе.

Утомительное путешествие разнообразили дорожные встречи. На одной станции с Добролюбовым заговорил некий молодой барин, ехавший в своем экипаже, в сопровождении прилизанного мужчины, состоявшего при нем в «должности Расплюева». Узнав, что его собеседник едет в телеге, барин сказал «а-а!» и презрительно отвернулся. «Разумеется, этакой господин, — замечает Добролюбов, — …огражден своим воспитанием, настроением, Расплюевым и «челаэком» от всякой возможности видеть по дороге что-нибудь неприятное». Этот господин не замечал даже ухабов— так хороши были рессоры своего экипажа!

Добролюбов же видел по дороге немало неприятного, помимо ухабов и колдобин. Вот еще один из его рассказов. На пути между Полтавой и Харьковом он встретил труппу странствующих актеров, направлявшихся в Полтаву на ярмарку, и среди них неожиданно узнал своего младшего товарища по институту Л. Н. Самсонова, всегда отличавшегося страстью к театру. Оказалось, эта страсть была столь велика, что ради сцены он бросил вполне обеспечивавшую его должность в Харькове. Теперь же он горько жаловался на свою судьбу. Добролюбов услышал печальную повесть о его театральных злоключениях. «Целый мир грязи, подлостей, интриг, оскорблений и невидных, темных страданий открылся предо мною после разговора с товарищем», — писал Добролюбов.

Что касается Самсонова, то он был поражен болезненным видом Николая Александровича, его изнеможенным лицом и беспрерывным кашлем. Только глаза все те же, отметил Самсонов. Позднее он посвятил несколько страниц своих воспоминаний описанию этой встречи.

В Харькове Добролюбову пришлось задержаться на несколько дней, потому что в дилижансе, отправлявшемся на Москву, не оказалось свободного места. Здесь ему встретился писатель Гр. Данилевский, к которому он относился прежде без всякой симпатии и не раз задевал его в своих статьях. Тем не менее Данилевский заставил Добролюбова выслушать написанные им очерки о ссыльных в Новороссии.

Вскоре явился в Харьков и Самсонов, бросивший свою труппу. Он разыскал Добролюбова в маленьком и грязном номере местной гостиницы. Выяснилось, что он поссорился с антрепренером и его помощником. Последние жестоко эксплуатировали актеров и обращались с ними так, что Самсонов, обладавший непокорным характером, счел невозможным оставаться в труппе. Добролюбов еще раз с полным сочувствием выслушал рассказ своего оскорбленного товарища и обещал, что непременно выступит на страницах «Современника» в его защиту. Обещание это он исполнил по возвращении в Петербург. Дорога от Харькова до Москвы была долгая, и пока дилижанс, запряженный усталыми лошадьми, тащился по пыльному тракту, у путника было немало времени, чтобы предаться своим мыслям. Беспредельные просторы, поля и леса, необозримые ровные степи расстилались за окошками экипажа. По дороге постоянно встречались крестьяне; издали то и дело виднелись труженики, гнувшие спины на полевых работах. Проезжали через села и деревни, останавливались на почтовых станциях…

Жадно присматривался Добролюбов к этой жизни, к людям. Целый год он был вдали от родины. За это время произошло такое событие, как отмена крепостного права, была объявлена так называемая воля… Добролюбов знал подлинную цену этой «воле»: пребывание за границей не мешало ему трезво оценивать российские новости. Он знал, что мужик остался по-прежнему нищим, и голодным, что земли у него по-прежнему не было. Недавняя «реформа», столь прославляемая либералами, была выгодна прежде всего дворянству. И все же он смотрел вокруг с невольной надеждой: не изменилась ли в чем жизнь русского крестьянина? Не стала ли хоть чем-нибудь легче его участь? Нет, все, что он мог наблюдать по дороге, тут же разрушало эту робкую надежду. Отмена позорного рабства не сделала тружеников свободными. «На место цепей крепостных люди придумала много иных», — сказал об этом Некрасов.

XXI. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ И СМЕРТЬ

конце июля Добролюбов приехал в Москву, а отсюда отправился в Нижний повидаться с родными: он не видел их уже четыре года. Тетка Фавста Васильевна, у которой он остановился, и сестры, ставшие совсем взрослыми, едва узнали его с бородой и усами; сильно изменили его и явные признаки болезни, хотя Николай Александрович усердно старался бодриться.