Арабские сказки - Книга тысячи и одной ночи

• Название: Книга тысячи и одной ночи
• Автор: Арабские сказки
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Сказка
• Год: 1958

Памятник арабского устного народного творчества «Сказки Шахразады» книга тысячи и одной ночи. Истории, входящие в книгу и восходящие к арабскому, иранскому и индийскому фольклору, весьма разнородны по стилю и содержанию. Это калейдоскоп событий и образов давно минувшей эпохи с пестрым колоритом нравов и быта различных слоёв населения во времена багдадского правителя Харун ар-Рашида. Связующим звеном всех сказок является мудрая и начитанная дочь визиря Шахразада. Спасаясь от расправы Шахрияра, после измены ополчившегося на всех женщин, Шахразада своими историями отвлекает тирана от мрачных мыслей, прерывая свой рассказ на самом интересном месте и разжигая его любопытство.

"Среди великолепных памятников устного народного творчества "Сказки Шахразады" являются памятником самым монументальным. Эти сказки с изумительным совершенством выражают стремление трудового народа отдаться "чарованью сладких вымыслов", свободной игре словом, выражают буйную силу цветистой фантазии народов Востока — арабов, персов, индусов. Это словесное тканье родилось в глубокой древности; разноцветные шелковые нити его переплелись по всей земле, покрыв ее словесным ковром изумительной красоты".

---

И в тот час, когда мы прибыли, наш корабль остановился, и вдруг к нам явились невольники от царя города и поднялись на наше судно и поздравили купцов с благополучием и сказали: "Наш царь поздравляет вас с благополучием и посылает вам этот свиток бумаги, — пусть каждый из вас напишет на нем одну строчку". Дело в том, что у царя был везирь-чистописец, и он умер, и султан поклялся и дал великие клятвы, что сделает везирем лишь того, кто пишет так, как он. И они подали купцам бумажный свиток длиной в десять локтей и шириной в локоть, и каждый, кто умел писать, написал, до последнего. И тогда я поднялся, будучи в образе обезьяны, и вырвал свиток у них из рук, и они испугались, что я порву его, и стали меня гнать криками, но я сделал им знак: "Я умею писать!" И капитан знаками сказал им: "Пусть пишет; если он станет царапать, мы его прогоним от нас, а если напишет хорошо, я сделаю его своим сыном. Я не видел обезьяны понятливее, чем эта". И я взял калам[39] и, набрав из чернильницы чернил, написал почерком рика такое двустишие:

Судьбою записаны милости знатных,
Твоя ж не написана милость досель.
Так пусть же Аллах не лишит нас тебя —
Ведь милостей всех ты и мать и отец.

И я написал почерком рейхани:

Перо его милостью объемлет все области,
И все охватил миры своею он щедростью.
Нельзя Нил египетский сравнить с твоей милостью,
Что тянется к странам всем рукой с пятью пальцами.

И почерком сульс я написал:

Всяк пишущий когда-нибудь погибнет,
Но все, что пишут руки его, то вечно.
Не вздумай же ты своею писать рукою
Другого, чем то, что рад ты, воскреснув, видеть.

И еще я написал почерком несхи:

И когда пришла о разлуке весть, нам назначенной
Переменой дней и судьбой, всегда превратной,
Обратились мы ко устам чернильниц, чтоб сетовать
На разлуки тяжесть концами острых перьев.

И дальше я написал почерком тумар:

Халифат не вечен для правящих, поистине,
А коль споришь ты, скажи же мне, где первые?
Благих поступков сажай посевы в делах своих;
Коль низложен будешь, посевы эти останутся.

И почерком мухаккик я написал:

Открывши чернильницы величья и милостей,
Налей в них чернила ты щедрот и достойных дел.
Пиши же всегда добром, когда только можешь ты,
Тогда вознесешься ты высоко пером своим.

Потом я подал им свиток, и они написали каждый по строчке, а после этого невольники взяли свиток и отнесли его к царю.

И когда царь посмотрел на свиток, ему не понравился ничей почерк, кроме моего, и он сказал присутствующим: "Отправляйтесь к обладателю этого почерка, посадите его на мула и доставьте его с музыкой. Наденьте на него драгоценную одежду и приведите его ко мне". И, услышав слова царя, все улыбнулись, а царь разгневался и сказал: "О проклятые, я отдаю вам приказание, а вы надо мной смеетесь!" — "О царь, — отвечали они, — нашему смеху есть причина". — "Какая же?" — спросил царь, и они сказали: "О царь, ты велел нам доставить к тебе того, кто написал этим почерком, но дело в том, что это написала обезьяна, а не человек, и она у капитана корабля". — "Правда ли то, что вы говорите?" — спросил царь, и они ответили: "Да, клянемся твой милостью!" И царь удивился их словам и затрясся от восторга и воскликнул: "Я хочу купить эту обезьяну у капитана!"

Потом он послал на корабль гонца и с ним мула, одежду и музыку, и сказал: "Непременно наденьте на него эту одежду, посадите его на мула и доставьте его с корабля!" И они пришли на корабль и взяли меня у капитана и, надев на меня одежду, посадили меня на мула, и люди оторопели, и город перевернулся из-за меня вверх дном, и все стали на меня смотреть.

И когда меня привели к царю и он меня встретил, я поцеловал трижды землю меж его рук, а потом он приказал мне сесть, и я присел на колени, и все присутствующие люди удивились моей вежливости, и больше всех изумился царь. Потом царь приказал народу уйти, и все удалились, и остался только я, его величество царь, евнухи и маленький невольник. И царь приказал, и подали скатерть кушаний, и на ней было все, что скачет, летает и спаривается в гнездах: куропатки, перепелки и прочие виды птиц. И царь сделал мне знак, чтобы я ел с ним, и я поднялся и поцеловал перед ним землю, а потом я сел и принялся есть, и затем скатерть убрали, и я семь раз вымыл руки и, взяв чернильницу и калам, написал такие стихи:

Постой хоть недолго ты у табора мисок,
И плачь об утрате ты жаркого и дичи.
Поплачь, о ката[40] со мной, — о них вечно плачу я —
О жареных курочках с размолотым мясом!
О горесть души моей о двух рыбных кушаньях!
Я ел на лепешке их из плотного теста.
Аллаха достоин вид жаркого! Прекрасен он,
Когда обмакнешь ты жир в разбавленный уксус.
Коль голод трясет меня, всегда поглощаю я
С почтеньем пирог мясной — изделье искусных,
Когда развлекаюсь я и ем, я смущен всегда
Убранством и сменами столов и посуды.
Терпенье, душа! Судьба приносит диковины,
И если стеснит она, то даст облегченье.

Потом я поднялся и сел поодаль, и царь посмотрел на то, что я написал, и, прочтя это, удивился и воскликнул: "О диво! Это обезьяна, и у нее такое красноречие и почерк! Клянусь Аллахом, это самое диковинное диво!" Затем царю подали особый напиток в стеклянном сосуде, и царь выпил и протянул мне, и я поцеловал землю и выпил и написал на сосуде:

Был огнями сжигаем я на допросе,
Но в несчастье нашли меня терпеливым.
Потому-то всегда в руках меня носят
И прекрасных уста меня лобызают.

И еще:

Похищает свет утра мрак, дай же выпить
Мне напитка, что ум людей отнимает,
Я не знаю — так ясен он и прозрачен, —
Он ли в кубке, иль кубок в нем пребывает.

И царь прочитал стихи и вздохнул и воскликнул: "Если б подобная образованность была у человека, он бы наверное превзошел людей своего века и времени!" Потом он пододвинул ко мне шахматную доску и спросил: "Не хочешь ли сыграть со мной?" И я сделал головой знак: "Да", — и, подойдя, расставил шахматы и сыграл с царем два раза и победил его, и ум царя смутился, А потом я взял чернильницу и калам и написал на доске такое двустишие:

Целый день два войска в бою жестоком сражаются,
И сраженье их все сильней кипит и жарче.
Но лишь только мрак пеленой своей их окутает,
На одной постели заснут они все вместе.

И когда царь прочитал это двустишие, он изумился и пришел в восторг; его охватила оторопь, и он сказал евнуху: "Пойди к твоей госпоже Ситт-аль-Хусн и скажи ей: "Поговори с царем!", чтобы она пришла и посмотрела на Эту удивительную обезьяну". И евнух скрылся и вернулся вместе с царевной, и, посмотрев на меня, она закрыла лицо и сказала: "О батюшка, как могло быть приятно твоему сердцу прислать за мной, чтобы показывать меня мужчинам?"

"О Ситт-аль-Хусн, — сказал царь, — со мною никого нет, кроме маленького невольника и евнуха, который воспитал тебя, а я — твой отец. От кого же ты закрываешь свое лицо?" И она отвечала: "Эта обезьяна — юноша, сын царя, и отца его зовут Эфтимарус, владыка Эбеновых островов. Он заколдован, его заколдовал ифрит Джирджис из рода Иблиса, а он убил его жену, дочь царя Эфитамуса. И тот, про кого ты говоришь, что он обезьяна, на самом деле муж, ученый и разумный". И царь удивился словам своей дочери и посмотрел на меня и спросил: "Правда ли то, что она говорит про тебя?" — и я сказал головою: "Да", — и заплакал. "Откуда же ты узнала, что он заколдован?" — спросил царь свою дочь, и она сказала: "Со мной была, когда я была маленькая, одна старуха, хитрая колдунья, и она научила меня искусству колдовать, и я его хорошо запомнила и усвоила. И я заучила сто семьдесят способов из способов колдовства, и малейшим из этих способов я могу перенести камни твоего города на гору Каф и превратить его в полноводное море, а обитателей его обратить в рыб посреди него". — "О дочь моя, — воскликнул царь, — заклинаю тебя жизнью, освободи этого юношу, и я сделаю его своим везирем, ибо это юноша умный и проницательный". — "С любовью и охотой", — отвечала царевна и взяла в руку нож и провела круг…"

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четырнадцатая ночь

Когда же настала четырнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что второй календер говорил женщине: "И царевна, о госпожа моя, взяла в руку нож, на котором были написаны еврейские имена, и начертила им круг посреди залы и в нем написала имена и заклинания и поколдовала и прочла слова понятные и слова непонятные, и через минуту мир покрылся над нами мраком, и ифрит вдруг спустился к нам в своем виде и обличье, и руки у него были как вилы, ноги как мачты, а глаза как две огненные искры. И мы испугались его, и царевна воскликнула: "Нет ни приюта тебе, ни уюта!" — а ифрит принял образ льва и закричал ей: "О обманщица, ты нарушила клятву и обет! Разве мы не поклялись друг другу, что не будем мешать один другому?"