Джон Фаулз - Даниэл Мартин (выдержки из романа)

• Название: Даниэл Мартин (выдержки из романа)
• Автор: Джон Фаулз
• Издательство: Журнал «Англия»
• Жанр: Проза
• Год: 1980

Джон Фаулз, один из самых известных современных английских романистов, родился в 1926 г. Окончил Оксфордский университет. Одно время он работал преподавателем английского языка во Франции, а потом в женской гимназии в Лондоне, где он стал главой отделения английского языка и литературы. Все это время он овладевал техникой творчества, написав около дюжины рукописей, которые никогда опубликованы не были.

Джон Фаулз — автор таких книг, как роман «Коллекционер» (1963 — его первый бестселлер, этюд о человеке, одержимом разрушительной, навязчивой идеей), «Аристос» (1964 — сборник философских афоризмов), роман «Маг» (1966 — психоаналитическая драма, действие которой происходит на одном из греческих островов), «Женщина французского лейтенанта» (1969 — исторический роман, написанный в викторианской манере) и сборник рассказов «Черная башня» (1974). Некоторые из его работы были успешно экранизированы. Он написал сборник стихов в 1973 г. В 1969 ему была присуждена премия Английского отделения ПЕН-клуба «Серебряное перо».

Литературные критики признают у Джона Фаулза многосторонний талант. Некоторые восхищаются его языковым мастерством и экспериментальным подходом; Другие видят единую философскую нить, проходящую через все его творчество. Ему присуща тема борьбы индивидуалиста с массой, индивидуума, который, возвысившись над конформистским стадом, зачастую в конце концов оказывается затянутым обратно в массу а задушен ей. Фаулз обладает богатым воображением и пристрастием к фантазии. «Я начал писать», говорит он, «потому, что мне всегда легко давалось фантазировать, придумывать ситуации, реалистические диалоги». У него никакой творческой рутины; он обычно ждет, пока не придет желание, настроение. Когда бывает настроение, он буквально запирается в своем кабинете, трудясь над первым черновиком с невероятной быстротой. Иногда ему удается написать 100 000 слов за две-три недели. Фаулз верит, что роман должен сначала быть «зачатым в страсти» а только потом «обработан разумом», поэтому он иногда оставляет черновик нетронутым в течение целых недель, даже месяцев, а потом возвращается к нему. Таким образом он может работать одновременно над несколькими романами.

Последний роман Фаулза, «Даниэл Мартин», вышел в 1977 г. Его действие происходит в нескольких странах и охватывает три десятилетия. По словам самого автора, роман «призван быть защитой и иллюстрацией старомодной философии — гуманизма, а также исследовать, что это значит — быть англичанином». «Даниэл Мартин» написан в выразительной манере и рисует попытки современного англичанина увидеть себя и свое время в зеркале настоящего и прошлого. Фаулз признает, что «Даниэл Мартин» является, хотя не фактической, но своего рода эмоциональной биографией».

---

Он явился на следующий же день, как и обещал, и, увидев, в каком состоянии сад, щелкнул языком, хотя нашел, что дом и амбар отделаны что надо; выпил в кухне еще стакан сидра. Я сделал второй шаг, которого он ждал, существенное дополнение к местной кривой инфляции, и скрепил все, настояв на том, чтобы проезд на велосипеде входил в счет рабочего времени. Старый Бен умеет отличать дикие корневые побеги, когда он их видит, будь то розовый куст или древо жизни. Так я приобрел садовника с неполным рабочим днем. и довольно печальную историю из деревенской жизни. У них с женой, ее звали Фиби, не было детей; два его брата и сестра уехали из деревни; он выпивал. Позднее я узнал от Фиби, что будучи в подпитии, он к тому же впадал в буйство, и она уже дважды от него уходила. Отец мой, должно быть, знал обо всем этом, но вел себя как христианин; а, может, ему, как и мне, полюбился этот человек. Работал он медленно но очень старательно, был безукоризненно честен, несмотря на мучившего его дьявола, и нежно предан жене.

Я познакомился с ней лишь месяц спустя. Однажды он проткнул шину в своем велосипеде, и я подбросил их обоих, Бена с велосипедом, до деревни в своей машине. Когда мы подъехали, она болтала у ворот их крошечного домика с другой старушкой и упросила меня зайти на чашку чая. маленькая женщина с типичным девонширским лицом, моложе его, все еще сохранившая в облике что-то чуть-чуть девическое, по-беличьи любопытная несмотря на седину. Мне она сразу же понравилась, даже ее невинное любопытство: — «Бен говорит, вы все так красиво устроили мистер Мартин». Я сказал, что, может, оно и красиво, да грязно, и что я очень бы желал, чтобы не все девушки (я уже пытался найти себе кого-то) уходили теперь работать в Ньютон-Эббот. На это ничего не последовало, кроме обычных рассуждений по поводу упадка сельских нравов, но зерно пало, как видно, на добрую почву, поскольку через несколько дней Бен явился с предложением. Их сосед каждый день ездил в Ньютон на работу; он мог бы утром привозить их с Фиби, а вечером забирать на обратном пути. Она однажды работала прислугой и уберет старый дом, как полагается. Ей наскучило сидеть дома. По существу это была половина крошечного домика, скорее похожего на кукольный.

Очень скоро мне открылась простота и тонкость двух этих душ; хотя на вид Фиби относилась к этому философски, то, что она не могла иметь детей где-то глубоко ранило ее. В ней чувствовалась подспудная метафизическая горечь, которая уравновешивала ее природную тягу голубить и лелеять все, что попадалось ей на глаза. К тому же, и верховодила всем она, а не Бен, несмотря на его бурные вспышки — об этом я тоже вскоре наслышался; как он однажды сломал ей руку и им пришлось соврать доктору; как он убивает себя — пьет такую несусветную дрянь. они были, кроме того, и кладезем деревенских сплетен и постепенно благодаря им я сильнее привязался к деревне. Уверен, что все сведения обо мне проделывали такой же путь в обратном направлении. Я достаточно рассказал им о своём прошлом с тех пор, как покинул деревню, и настоящем, чтобы удовлетворить их любопытство, и они познакомились с Каро. Фиби стала готовить мне, приезжая, горячий обед. Ее познания в кулинарии были весьма примитивны, и она разваривала все овощи до того, что они превращались в кашу, но я с нетерпением начал ожидать их. Она быстро вошла в курс домашних дел, в доме стали гораздо, гораздо чище. Она входила в методистскую секту, хотя давно не посещала их собраний, но дьяволом для нее оставалась грязь. Когда я уезжал, мы договорились, что она будет приходить раз в неделю стирать пыль, а Бен, как обычно, будет работать в саду. Безо всяких опасений я оставлял им ключи.

Так продолжалось года два, а то и больше. Потом как-то, когда я вновь туда приехал, они пришли ко мне в сильном расстройстве: их домик предназначался на слом. Разумеется, он им не принадлежит и они платят смехотворно низкую плату, несколько шиллингов в неделю; но хозяин и не возражал против заведенного порядка. по словам Фиби, он даже сам завел его, чтобы только избавиться от них. Было даже не ясно, смогут ли они вообще устроиться в деревне, — бюрократическая жестокость, до того возмутила меня, что я назавтра же отправился в Ньютон-Эббот, собираясь пустить кому-то кровь, но встретил достойного противника в лице служащей, очевидно, привыкшей иметь дело с людьми, подобными мне. Все обстояло не так плохо, как думали Бен и Фиби; они не могли получить муниципальный дом так как те предусматривались для семейных, но в деревне планировалось построить и дома для престарелых, и тут они будут стоять на первом месте. Она даже показала мне список, куда были недавно вписаны их имена.

Так что я взял их к себе. Они могут жить бесплатно в перестроенном амбаре, а мы обговорим условия их работы. Я заставил их удалиться и хотя бы день-два подумать; я испытал чувство удовлетворения от сознания, что хоть раз в их злосчастной жизни что-то обернулось хорошо, когда они робко объявили, что если я действительно не против, тогда — да. Однажды Фиби сказала мне в связи с тем, что у них не было детей: «Если б нам только знать, что мы такого сделали не так, что Господь так нас наказывает». Во всяком случае мой отец был бы рад удару, который был нанесен Богу методистов.

Не то, чтобы я никогда не жалел о принятом решении, но я свыкся и уживался с их личными и профессиональными недостатками: т. е. с кулинарным искусством Фиби и пьянством Бена. Сейчас, по крайней мере, когда я бывал там, оно ограничивалось субботними вечерами; я привык к грохоту опрокинутых ведер, ударам, паденьям и чертыханьям, когда он, натыкаясь на все, преодолевал последние метры дороги домой. Однажды я, улегшись спать такой субботний вечер, услышал сквозь открытое окно, его пьяное пенье под холмом, напротив фермы, странно одинокое и заунывное; он казался тогда почти поэтичным. На эти еженедельные попойки он всегда отправлялся пешком и, возвращаясь, редко без труда владел даже этим примитивным средством передвижения; по меньшей мере однажды (так говорила мне Фиби) он провел всю ночь, растянувшись в пьяной одури под чьей-то изгородью; домой он добрался лишь на рассвете. К счастью, стояло лето. Но укротил одичавший сад, начал выращивать чудесные овощи и все простые деревенские цветы. Растения были для него словно дети, которых он никогда не имел, и он в них души не чаял.

Фиби тоже постепенно признала, что от чеснока и душицы и тому подобных экзотических разностей люди не падают замертво от первой же ложки, и научилась готовить овощи и мясо, не доводя их все-таки до полного уничтожения, хотя время от времени и возвращалась к прежнему. А дом она содержала превосходно.

Что беспокоило меня куда больше — это их постоянное присутствие и благодарность. Полагаю, они считали это для себя очень хорошим местом и боялись потерять его, боялись, что станут старыми и не смогут справляться; а я, как всегда, немного боялся ответственности, которую они собой воплощали. Но всего невыносимее была простая система их ценностей. В теории очень хорошо высмеивать с точки зрения городской жизни деревенскую отсталость, мужицкую убежденность, что и весь остальной мир живет и думает, как мы здесь; но это значит осмеивать также и философию, которая помогла многим поколениям земледельцев выстоять в горькие времена жестокой эксплуатации. Любой фрейдист мог бы объяснить одержимость Фиби чистотой и порядком, но с этим была сопряжена и вера в определенные элементарные достойные устои бытия: в метод, привычку, рутину как непременное условие его неразрывности. Глубоко постичь эту мудрость могли лишь люди, делом жизни и окружением которых было выращивание растений и уход за животными. Они не могут выразить это словами, но они это чувствуют. Я видел это в Бене. Похвалы своим цветам и растениям он неизменно сопровождал воркотней; вечно что-то было не так; и все же иногда я замечал, как он разглядывает их или прикасается к ним. Это не было какой-то примитивной формой ложной скромности; просто он нутром знал, что если бы все, что росло, было совершенно, всему свету — и ему — не для чего было бы жить. Он действительно постиг одну очень глубокую истину: что неудача есть суть жизни.

John Robert Fowles, 1977

Журнал «Англия» — 1980 — № 1(73)