Петр Козлов - Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото

• Название: Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото
• Автор: Петр Козлов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-59497-9

Есть судьбы, отправной точкой которых оказывается случайная встреча, а главной пружиной – удача. Такова судьба знаменитого русского исследователя Петра Кузьмича Козлова (1863—1935).

Великий путешественник, знаменитый Н. М. Пржевальский, однажды возник перед замечтавшимся о дальних странах молодым человеком и заговорил с ним. С этих пор судьба не имевшего никаких перспектив Петра Козлова, обреченного, казалось, всю жизнь прозябать на скучной однообразной работе в провинциальной конторе, переменилась как по волшебству.

Пржевальский, почувствовавший в юноше родственную душу, стал ему наставником, почти что отцом, взял в свою экспедицию, научил всему, что знал и умел. Четвертая Центральноазиатская экспедиция Пржевальского 1883—1886 гг., к сожалению, оказалась последним предприятием этого замечательно исследователя. Но для Петра Кузьмича она стала только первой, а за ней последовали еще пять, причем три последних возглавил сам Козлов.

И каждая из них – большая удача. Поражающие воображения труды, удивительные открытия, знакомство с Далай-ламой XIII, заслуженное признание, слава на Родине и за рубежом. И, конечно, сенсации! Открытый П. К. Козловым в 1907—1909 гг. мертвый тангутский город Хара-Хото (X—XIII вв.) подарил миру теперь знаменитую богатейшую коллекцию из тысяч книг и рукописей на тангутском, китайском, тибетском и уйгурском языках, сотни скульптур и древних буддийских святынь, а раскопки древних могильных курганов к северу от Урги в 1924—1925 гг. открыли гуннские погребения эпохи Хань III—I вв. до н. э., полные прекрасно сохранившихся тканей, ковров, седел, монет, украшений, керамики.

Только в одном удача отвернулась от Петра Кузьмича – ему так и не удалось побывать в Лхасе. Тибет – предмет юношеских мечтаний и зрелых надежд – открыл ему свое сердце, но не стены своей древней загадочной столицы.

Основу юбилейного издания, приуроченного к 150-летию со дня рождения выдающегося российского путешественника, составили два главных произведения П. К. Козлова: «Тибет и Далай-лама» и «Монголия и Амдо и мертвый город Хара-Хото». В приложениях публикуется история последней (Монголо-Тибетской) экспедиции П. К. Козлова (1923—1926 гг.), краткое описание первой самостоятельной (Тибетской) экспедиции (1899—1901 гг.), подготовленное исследователем для журнала «Русская старина», а также малоизвестная автобиография путешественника.

В подготовке этого юбилейного издания деятельное участие принимали сотрудники мемориального музея-квартиры П. К. Козлова в Санкт-Петербурге – А. И. Андреев, О. В. Альбедиль, Т. Ю. Гнатюк. Благодаря их усилиям издание обогатилось тщательно подготовленными комментариями и уникальным иллюстративным и фотографическим материалом.

Электронная публикация включает все тексты бумажной книги П. К. Козлова и базовый иллюстративный материал. Но для истинных ценителей эксклюзивных изданий мы предлагаем подарочную классическую книгу. Сотни фотографий, большинство из которых выполнены самим исследователем, карты маршрутов, рисунки непосредственных участников экспедиций и впервые публикуемые цветные снимки из коллекции музея-квартиры П. К. Козлова составили иллюстративный ряд этого юбилейного издания. Эта книга, как и вся серия «Великие путешествия», напечатана на прекрасной офсетной бумаге и элегантно оформлена. Издания серии будут украшением любой, даже самой изысканной библиотеки, станут прекрасным подарком как юным читателям, так и взыскательным библиофилам.

---

За интересным делом, за всякого рода наблюдениями время бежало очень быстро. Наконец настал и день предполагаемого отъезда; нам было жаль расставаться с «нашим Хара-Хото», как мы его теперь называли; мы успели познакомиться, свыкнуться с ним, сжиться с его скрытыми тайнами, понемногу открывавшимися нам; странно – между древним мертвым городом и нами как бы установилась необъяснимая внутренняя духовная связь.

После некоторого обсуждения я решил предложить А. А. Чернову остаться еще на двое суток в Хара-Хото, придав ему в помощь Мадаева, самому же мне нужно было спешить на важное свидание с торгоуг-бэйлэ.

Накануне отъезда из города за вечерним общим чаепитием я попросил балдынцзасакского проводника-ламу погадать нам о завтрашнем дне. Лама немедленно взял баранью лопатку, положил в огонь и, прокоптив ее дочерна, до появления трещин, снял и бережно положил возле себя; затем глубокомысленно, взяв лопатку в левую руку, правой стал водить стебельком вдоль трещин и пророчествовать: «Завтра начальнику предстоят две радости: первая – большая, вторая – поменьше; первая будет заключаться в богатой находке при раскопках, а последняя радость исполнится по дороге на главный бивак, когда начальник, охотясь, застрелит хорошего зверя». Не могу не отметить, что оба предсказания сбылись в точности. П. Я. Напалков и Арья Мадаев в субургане А обнаружили богатое собрание рукописей и чудный образ на полотне «Явление Амитабхи», а я, действительно, на пути к Торой-онцэ убил отличного рогатого хара-курюка.

По прибытии на главный бивак, где нас с большим нетерпением ожидали наши спутники, мы поспешили снарядить двух казаков с продовольствием и питьевой водой для наших хара-хотоских отшельников и занялись подготовлением к предстоящему трудному переходу пустыни, по направлению к Алаша-ямунь.

Ранним утром двадцать третьего марта к нам на бивак пожаловал сановный гость – Хагоучин-торгоут-Даши-бэйлэ, как выражался полностью титул торгоут-бэйлэ. Это был высокий, худощавый и совсем еще бодрый человек шестидесяти лет, с чисто китайской манерой обращения; вежливость его граничила с самоунижением, он все время извинялся за бедность и малонаселенность его владений и объяснял эти недостатки неоднократными магометанскими (дунгане) разгромами. Как бы не осмеливаясь противоречить мне ни в чем, бэйлэ на все мои вопросы старался дать положительный ответ и обещал по возможности облегчить следование экспедиции по новому, еще не изученному пути через Хара-Хото, Гойцзо и Дын-юань-ин к Желтой реке.

По окончании делового разговора мы стали забавлять бэйлэ граммофоном, а потом угостили его завтраком. Торгоут-бэйлэ засиделся у нас довольно долго: покуривая одну сигару за другою, он видимо наслаждался необычайным удовольствием. На прощанье я снял с нашего гостя фотографию, за что, в числе прочих подарков, поднес ему и свою карточку. Уезжая, бэйлэ дал понять, что будет очень польщен нашим ответным визитом. Из подарков он оставил на нашем биваке два – часы и музыкальный ящик – с просьбой обучить пользованию ими его подчиненного.

Весь следующий день прошел у нас в разнообразных занятиях – писались отчеты о содеянном, причем особенно подробно мы касались Хара-Хото; некоторые рукописи и образа, повторяю, тут же укладывались для отправки в Петербург. Возвратившийся из мертвого города накануне и привезший ценные дополнения к находкам геолог Чернов также составлял специальный отчет о своих работах. Слух в Торой-онцэ о какой-то европейской экспедиции, будто бы выступавшей из Урги по направлению Гурбун-сайхана, заставил нас особенно тщательно отнестись ко всем докладам, отправляемым в географическое общество и Академию наук[87].

Наутро двадцать пятого марта мы наконец собрались с визитом к торгоут-бэйлэ, ставка которого лежала недалеко от нашего бивака, между Морин-голом и Ихэ-голом, но отделялась от нас четырьмя многоводными рукавами Ихэ-гола. Между этими реками с грязной, мутной водой там и сям были устроены колодцы, существование которых обусловливалось непостоянством легко перемещающихся русел. Предупредительный хозяин заранее выслал нам лошадей и своего проводника, так как без знающего человека путешествие по долине Эцзин-гола среди бесконечных бугров и всевозможных зарослей было бы крайне затруднительно. Миновав кумиренку Бага-Даши-чойлэн, приютившуюся между средними рукавами Ихэ-гола, и благополучно совершив все переправы, кроме последней, где ввиду высокой воды и топкого илистого дна один из нас против воли принял холодную ванну, мы увидели наконец вдали княжескую ставку. Наш проводник Бата, как подчиненный, при виде ставки своего господина должен был слезть с лошади и идти пешком; мы же подъехали к самым коновязям и, оставив лошадей на попечение подоспевших слуг, направились к саду, огороженному частоколом, где среди тамариксовой рощицы симпатично стояли большие юрты бэйлэ.

Около одной из юрт толпилось много народу; какие-то нарядные женщины суетились, перебираясь из одного помещения в другое, украдкой взглядывая на нас; здесь же стоял сам князь с чиновниками, во всем своем парадном одеянии. Он принял нас очень любезно и все время, видимо, волновался: руки его дрожали, голос прерывался[88]. Справившись со смущением, бэйлэ очень радушно угостил нас превосходными пельменями и чаем, к которому подали чисто европейские услады: сахар, печенье, мармелад и проч. Мы уже давно так вкусно не ели, и все эти кушанья казались нам самыми изысканными лакомствами.

За все время моего визита разговор шел более или менее шаблонный; бэйлэ старался избегать интересной для нас темы о Хара-Хото и сказал только, что подчиненный ему народ представляет из себя некультурную массу степных дикарей, которые ничего не знают и науками не занимаются, «не то что вы, русские». «Впрочем, – заключил он, – я никому не мешаю производить раскопки в мертвом городе, но, кажется, до сих пор все попытки найти какой-либо «клад» не увенчались успехом». По этому поводу, между прочим, наш проводник заметил, что в юности он слышал от стариков о серебре и золоте, которые в большом количестве находили в развалинах Хара-Хото.

Во время нашего пребывания у бэйлэ у него гостила жена кобуксайрского вана с его цзахиракчи, сопровождавшего княгиню на богомолье в Гумбум. Паломница следовала обратно в Чжунгарию. Узнав от цзахиракчи, с которым я довольно много беседовал, что начальник русской экспедиции хорошо знает ее родину и очень симпатично о ней говорит, ванша прислала мне приветственный хадак и сожалела, что этикет не позволяет ей познакомиться со мною на чужой стороне, заочно пожелала мне счастливого пути и всякого успеха в моих начинаниях.

Из частных разговоров с приближенными бэйлэ я случайно узнал, каким тяжелым гнетом ложится на все торгоутское население «албанная» повинность, которой они обязаны всем проезжим чиновникам – китайцам. Стремясь всегда уклониться от этой повинности, торгоуты не постеснялись частично отказать в животных даже Далай-ламе, когда он со своей свитой проезжал через их хошун, но на этот раз они были наказаны. Своенравные тибетские чиновники пришли в неистовство и угрозами заставили торгоутов выполнить «албан», т. е. выставить известное количество подвод, оскорбив словами и действием адъютанта бэйлэ.

За нанятых животных для экспедиции торгоут-бэйлэ получил хорошие подарки и авансом плату и так был тронут, что прислал мне в благодарность двух отличных лошадей, которых, к сожалению, ввиду предстоявшего перехода через пустыню, я не мог принять. Князь некоторое время был в смущении, но, осведомившись о моем симпатичном отношении к буддийской религии, сам лично привез мне на бивак бурхана с хадаком и просил принять его на память.

Между тем тепло надвигалось с каждым днем; температура воды в Мунунгин-голе в 1 час дня достигала +8,9°С. Вблизи бивака парочка сорок начала уже хлопотать с постройкой гнезда. По-прежнему в порядочном количестве летели на далекий север лебеди, а изредка стайками в девять – двенадцать особей тянулись и большие кроншнепы. У самой реки все больше и больше пробивалась первая зелень камыша, но в общем растительность показывалась из земли довольно боязливо: ее развитию в значительной мере препятствовали западные и восточные бури или крепкие ветры, дувшие почти ежедневно.

Благодаря такому состоянию атмосферы, трудно было ожидать, чтобы в Алашанской пустыне, у порога которой мы стояли, рано началась изнурительная жара, а потому мы решили особенно не торопиться движением к югу, а лучше посвятить еще несколько дней дополнительным исследованиям нашего таинственного Хара-Хото. Ввиду этих соображений, я вновь отправил двадцать восьмого марта трех своих младших спутников в мертвый город, предоставив им в смысле раскопок полную свободу действий. Сам я с Черновым и Напалковым остался на один день в Торой-онцэ для того, чтобы не торопясь закончить письма и отчеты в географическое общество и Академию наук. Отчет геолога Чернова вместо маленькой заметки вылился в обстоятельную работу, которую он и доканчивал в течение всей последующей ночи.