Жанна Бурен - Премудрая Элоиза

• Название: Премудрая Элоиза
• Автор: Жанна Бурен
• Издательство: Аграф
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-7784-0281-3

Роман современной французской писательницы Жанны Бурен повествует об одном из самых известных и трагических эпизодов духовной истории средневековой Европы — любви великого философа Пьера Абеляра (1079–1142) и его ученицы Элоизы. Страсть принесла обоим «великим любовникам» не только высшее наслаждение, но и бесчисленные страдания: Абеляр как принявший священнический сан не мог «смыть грех прелюбодеяния», и дядя Элоизы через своих подручных подверг его позорному оскоплению. Элоиза продолжила свой жизненный путь в монастыре, но пронесла через все испытания великую любовь к своему избраннику. Книга написана живым, образным языком, но броская повествовательность никогда не уводит от внутренней сути происходящих событий. Предназначена широкому кругу читателей.

---

— Подойдите, прошу вас.

Он встал и подошел к той, что звала его. Подойдя к постели, он стал неподвижно.

— Благодарю вас за то, что пришли помочь мне, — сказала Элоиза серьезно. — Ваше присутствие ободряет и успокаивает меня. Раз вы рядом со мной, когда я ухожу, значит Господь сжалился надо мной.

Она говорила без видимого усилия, будто страдание предыдущих часов оставило ее.

— Мне нужно было увидеть вас, прежде чем я умру, сын мой, обязательно нужно было.

Священник склонился к умирающей. Он был потрясен.

— Матушка, что я могу сделать для вас?

— Многое. Много больше, чем вы думаете.

Элоиза прервалась, чтобы посмотреть на собравшихся у ее изголовья.

— Перед этими свидетелями, — продолжила она с решимостью, — перед этими друзьями, скорее должна я сказать, которые знают меня и знают мои слабости, я хочу обвинить себя в грехе, который тяготит меня теперь, который великой тяжестью тяготит меня. Слушайте же, слушайте все! В последний раз, перед тем как вас покинуть, я с великим смирением и публично говорю — грешна и повинна не в мелком грешке. Речь о сыне, оставленном равнодушной матерью! Я не сумела любить это дитя, как он того заслуживал, как он имел на то право. Поглощенная другой любовью, я отвернулась от него и лишила своей нежности.

Она остановилась, с трудом переводя дух, будто на ее грудь вновь опустилось бремя.

— Пьер-Астралаб, вы простите меня? — спросила она прерывающимся голосом. — Чувствуете ли вы способным простить мне мое безразличие и недостаток любви?

— Умоляю вас, матушка…

— Не снисходительности, сын мой, прошу я у вас, поймите это. Я нуждаюсь в полном и всецелом отпущении греха, в отпущении, которое освободит меня от этих угрызений совести и от угрызений в том, что я не испытала их раньше.

Умирающая замолчала. В больнице воцарилась полная тишина.

Пьер-Астралаб, склонив голову, собирался с силами. Наконец, он вновь поднял голову.

— От всей своей души и в полном сознании дела, матушка, я прощаю вас, — сказал он с бесконечным почтением. — Господь предназначил вас для более важного дела, нежели дело моего воспитания: Он избрал вас для воплощения любви и вознесения ее к самой высокой вершине! Да благословит Он вас, как это делаю я.

Жестом почтительной нежности сын Элоизы начертал знак благословения на ее льняном уборе, затем, в порыве сыновьего почтения, взял руку умирающей и поцеловал ее.

— Идите с миром, — заключил он. — Вот вы и в мире с собой.

Элоиза откинулась назад. Какое-то мгновение ее сын удерживал ее пальцы в своих, затем он опустил их на распятие, которое аббатиса носила на груди.

Только тогда он опустился на колени у постели, чтобы соединить свои молитвы с молитвами своей матери.

Ты просил меня, Пьер, не докучать тебе больше своими жалобами. Как всегда, я покорилась твоей воле, подчинив ей свою. Безутешная, но немая, терзаемая, но послушная, я сообразовывалась с твоими желаниями и не говорила тебе больше о своих чувствах.

Тем не менее, я не исцелилась. Я так никогда и не исцелилась. В течение всей своей жизни я выполняла свой долг без любви к нему и употребляла свою энергию более для того, чтобы принудить себя к молчанию, чем для того, чтобы попытаться изменить свое сердце!

В то же время, хоть мне и удалось не заговаривать с тобой больше о своем обожании, выше моих сил было оставаться без всякой связи с тобой. Я написала тебе новое письмо, где, для полной ясности между нами, обязывалась не касаться более темы, которая тебе не нравилась, и похоронить свою любовь в самой глубине своей души. Я не скрывала от тебя, какого чудовищного усилия будет стоить мне достижение такого результата. Дабы ты знал, несмотря ни на что, как обстоит дело, и в качестве последнего напоминания, я добавила приписку, которая была, сама по себе, объяснением, и чей смысл не мог от тебя ускользнуть: «Та, которая принадлежит Богу особо, но тебе — особенно».

Это были мои последние слова любви. С тех пор ни одна фраза, ни один намек не выдали битвы, полем которой я не прекращала быть до сегодняшнего дня.

Я продолжила свое послание совсем иным тоном. Обращаясь к тебе уже не как к супругу, но как к духовному отцу нашей общины, я спрашивала тебя о происхождении наших монастырских традиций и просила нового устава, составленного для нашего употребления, — для женщин, а не для мужчин. В самом деле, правила святого Бенедикта, которые монахини соблюдали, как и монахи, казались мне подходящими нам не вполне. По опыту я знала, что в них было достаточно несовершенств. Наша физическая слабость не могла приспособиться без ущерба для здоровья к слишком суровой дисциплине монахов.

Я изложила тебе свои аргументы и предложила некоторые переделки. Почему бы, к примеру, не разрешить монахиням умеренного употребления вина и вкушения небольшого количества мяса? От этого наши силы бы укрепились, нашим трудам это пошло бы на пользу, а монастырское служение оказалось бы от этого только лучше отправляемым. В плохо кормленом теле душе не хватало жизненной силы и она чахла в убожестве. Зато, поддерживаемый крепким здоровьем, дух будет лишь с большей радостью посвящать себя молитве и поклонению. Точно так же, освобожденные от тяжелых обязанностей, мои дочери предались бы с возросшим пылом служению Господу. Эти вопросы, которые, на первый взгляд, затрагивали только наше благополучие, касались на деле нашего духовного расцвета и давали нам средство его достичь.

Я постаралась также истребовать у тебя распорядок дня, задуманный так, чтобы ручной труд занимал у нас меньше времени, чем самая священная из обязанностей: богослужение. Я предложила еще некоторые другие изменения, которые все могли быть сведены к моему врожденному чувству меры. Видишь ли, Пьер, я придавала большое значение отмене труда с чисто материальным результатом или, по крайней мере, его смягчению, в пользу все более глубоких мистических переживаний. Я глубоко чувствовала насколько вера важнее свершения — я, неустанно трудившаяся и, к своему ужасу, до такой степени лишенная веры!

Должно быть, я изложила то, в чем ты и сам был убежден. Ты ответил мне, прислав два трактата, совпадавшие с моими желаниями. Ты полностью одобрял в них меня и давал нам просимые правила. Они заключали в себе все наши труды, все наше время: малейшие детали и нашей практической жизни, и отправления религиозного культа. Ни одна секунда наших дней или наших ночей не была оставлена без внимания. В согласии с моими пожеланиями даже наша пища стала лучше: нам было дозволено два приема пищи в день, кроме времени поста, когда мы должны были довольствоваться одним ужином. Немного мяса, немного вина, овощи в изобилии, иногда рыба. Фрукты только за ужином. Хотя наш хлеб не должен был быть белым, как у богатых, и должен был на треть состоять из отрубей, распределять его следовало в изобилии, как и прочую пищу, не полагая никаких количественных пределов нашему аппетиту.

Я написала тебе: «Это тебе надлежит, о учитель, установить при жизни то, что мы всегда будем поддерживать».

Видишь ли, мне было сладостно сообразовывать свои привычки с тем, что ты почел за благо нам продиктовать, и думать, что тебе все известно о нашем существовании, что ничто тебе не чуждо, что твоя мысль может безошибочно следовать за мной на протяжении всех моих дней.

Получив эту новую программу, я задалась единственной целью: исполнить ее буквально и через тщательное ее исполнение превратить Параклет в один из самых значительных женских монастырей страны.

Думаю, что могу, не погрешив против истины, утверждать, что я этого добилась. По моим указаниям каменщики перестроили уже существовавшие строения. Они возвели и множество новых. Каменная ограда отделила нас от мира, в то же время защищая от него. Вокруг наши поля, виноградники, леса возделывались, обрабатывались, приводились в порядок крестьянами, которых я смогла наконец вознаграждать за труды.

Следуя твоим наставлениям, я назначила из числа своих дочерей шесть управительниц, наделенных каждая какими-либо определенными обязанностями. Приорша должна была во всем помогать мне: в воспитании и наставлении монахинь, в присмотре за библиотекой, переписыванием и украшением рукописей, в отправлении богослужения, распределении работ между монахинями, выработке ежедневных указаний. Ризничая, или хранительница церковной утвари, отвечала за молельню и за ее скромное украшение. Сестре-сиделке — бедной сестре Марг, которую я так плохо слушаюсь! — медицинские познания которой должны быть образцовыми, доверялась забота о моральном и физическом здоровье в монастыре. Наставница послушниц, или кастелянша, заботилась о том, чтобы кожи, шерсть и лен, поступавшие из наших владений, превращались в одежду, белье и постели для общины. Она распределяла работу по шитью и ткачеству между остальными сестрами. Келарша ведала всем, что относилось к пище земной: погребами, трапезной, кухней, мельницей, пекарней, садом, огородом, полями, пасекой, птичником, скотным двором. Привратница, охраняя вход в монастырь, принимала посетительниц, которым я дозволяла оставаться под нашим кровом лишь неделю. По истечении этого срока им надлежало либо покинуть монастырь, либо принять постриг.