Феликс Светов - Отверзи ми двери

• Название: Отверзи ми двери
• Автор: Феликс Светов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Она где, мама?

- Уже ушла...

Темнело так легко, не враз, а словно воздух уплотнялся, Льву Ильичу шагалось все легче, или от того, что держал ее за руку, что теперь он был не один, что вместе с этой девочкой, так неожиданно невесть откуда слетевшей к нему, все стало четким, определилось, обрело форму - хаос, призрачность кончились. Это ведь только кажется, быстро так и тоже легко думал Лев Ильич, только кажется, что меж хаосом и гармонией бездна, что их разделяет пропасть, которую не перескочить, а сорвешься - не выбраться. Только кажется! Это как в перенасыщенный раствор, - вспомнил он такой любимый он им образ, - где все спутано, где нет ни мысли никакой, бросишь веточку, и все сразу меняется обернется совершенной формой кристалла, чудом гармонии, самой природой, уж наверно созданным для какого-то неведомого нам смысла. Это потому, что все - в нас, ни через какую бездну не надо прыгать. Это в нас хаос, это в нас гармония. Только мысль, идею, образ - истину надо услышать сердцем. А ведь есть и слово - как-то называется эта веточка, как же, такое знакомое, льющееся и никогда не прекращающееся слово... Не мог его ухватить Лев Ильич.

- Папочка, а купи мне пирожное, а? - услышал он Надю. Они стояли возле маленького кафе.

- Как кстати, - сказал Лев Ильич, - я и не ел с утра.

Сказал, да и осекся сразу.

Надя подняла на него глаза, в них опять закипали слезы.

- Как же так? Ты где живешь, что с тобой, папочка?..

- Ладно, ладно, перестань. Вот мы сейчас...

Кафе было уютным и людей не много. Они сели возле окна. Надя выбрала себе пирожное, Лев Ильич бутылку кефира, неожиданно нашлась селедочка, салатик с огурцом...

- Ты можешь выпить, папа, - важно сказала Надя, она уже и забыла про свои переживания.

- Спасибо, - улыбнулся Лев Ильич. - С меня хватит. Я теперь трезвенник.

- И давно это с тобой?

- С сегодняшнего утра. А там видно будет...

Какая красивая девочка, думал Лев Ильич, какое счастье, что она есть, что сейчас она с ним - как все хорошо...

- Что скажешь про пирожное?.. Надо тебе кофе взять, что ж ты так?..

- А я потом, с тобой. И еще пирожное... Ты знаешь, меня сегодня в школе такая странная мысль посетила...

- Посетила? - переспросил Лев Ильич, так и застыв с вилкой в руках.

- Да, вот именно посетила. Нам что-то такое объясняли по истории - мы проходим революцию, гражданскую войну, коллективизацию. И я вдруг подумала, не знаю почему, что учителя и все мы все время играем в какую-то игру. Понимаешь, мы как бы условились однажды, еще в первом классе, или нет - раньше, помнишь, ты меня еще в детский сад водил? - вот еще там. Мне уж тогда объяснили правила этой игры. И все твердо знают, что это игра, что смысла в ней ну совсем никакого, то есть, такого, чтоб он имел, ну хоть какое-то отношение, например, к моей жизни, потому что на самом деле мне нужна не эта история, не эта литература, и физика другая. Я, правда, не знаю какая, но твердо знаю, что другая. Но мы все почему-то играем и играем в эту игру - вот что удивительно! - знаем, что другие тоже знают, а никого не стыдимся. И себя не стыдимся. Надеваем на себя какое-то не свое лицо и ходим в нем: разговариваем, отвечаем уроки, а они - учителя нас спрашивают. Но это все не по настоящему понарошке...

- А сейчас, со мной, - спросил Лев Ильич, все больше удивляясь, - со мной ты тоже играешь?

- В том-то и дело, что я уже не знаю. Вот, может, только когда мне Серафима про тебя крикнула или когда тебя увидела там, возле больницы... А так, знаешь, папа, как страшно: всю жизнь человек играет в эту свою игру, даже дома позабывает себя настоящим, а потом, когда умрет, и уж не может играть, то там...

- Что там?

- А там ничего. Ну лицо-то он уже не может себе делать - мертвый.

- Какая ты фантазерка, Надя...

- А что - глупость, да? А что - неправда?.. Мы про это уже говорили, помнишь, когда Игорь мне сделал предложение?.. Я заметила, как она - наша Марфа Павловна - рассказывала нам, что было, ну когда раскулачивали, знаешь?.. А тут завуч зачем-то заглянула, какое у нее - у Марфы сразу стало лицо - она совсем о другом, про другое, это ей оттарабанить, а там чай пить, про свои дела разговаривать или еще чего. Что, у нее своих дел, что ли, нет? Это понятно, я ничего не хочу про нее сказать плохого - но ведь так все и во всем? Что думаешь, когда я отвечаю урок, я разве этим живу - и у меня свои дела. И не нужно мне это раскулачивание, тем более, может, это вранье, а там все не так было. И получается, что это даже не игра, а такая двойная, тройная игра игра в игре. А там еще... Мне вчера Игорь звонил, - неожиданно перебила она себя.

Лев Ильич вздрогнул: хаос, о котором он только что думал, в котором гармония присутствовала уже самой возможностью мгновенного выпадения в нем кристаллов, словно бы вдруг определился, тем самым перестав быть хаосом. Он представил себе огромное живое тело земли, ту ее часть, что одна и была чем-то в его жизни, живую сеть капилляров, пульсирующих кровью под любым асфальтом, пересекающихся, завязывающихся узлами, разбегающихся в стороны, и все равно остающихся вместе... "Господи, как вошел в жизнь этой девочки Игорь Фермор? Отчего и зачем, вот оно переплетение судеб, но что оно значит?.." И он вспомнил Машу, историю Глеба Фермора, его стариков родителей, о которых ничего не знал, кроме того, что они жили когда-то во втором этаже того дома во дворе, попытался представить себе, не смог, но они ж были, их и Глеб, небось, знал! деда и бабку Ферморов, прадедов Игоря... Он подумал, об отце Кирилле, чья судьба оказалась так вплетенной в жизнь этих людей, и не только тем, что жил он сейчас в их доме, что когда-то кто-то из них ему помог... И увидел еще одну ниточку-капилляр, пульсирующий кровью, орошаемый все той же живой водой, здесь в этой земле, почве, неотделимой от нее. И он узнал его...

- Ну что Игорь? - спросил Лев Ильич.

- Обещал зайти к нам на кружок. Я сказала нашему руководителю - Володе, что у меня есть знакомый актер, он сказал, что рад, если он придет.

- Нравится он тебе?

- Кто - Володя?

- Игорь.

- Как нравится - он мой жених. Вы ж нас обручили. Ты забыл, что ли?

- А что у вас в кружке, ты действительно хочешь быть актрисой?

- Ой, папа! Вот поэтому, я к тому тебе и говорю. Раз уж мы все играем, так пускай это будет делом. И я стану играть не пустое, ненужное никому - ведь потому и жизнь у нас не настоящая, что мы все время, с самого утра и до вечера, врем себе - и других собой ненастоящими обманываем. А потому я лучше буду играть настоящее - настоящую любовь, как у нас с Игорем, настоящую смерть, как с тобой чуть сегодня не случилось... Ой, папочка! Что я говорю, этого не может, не могло быть!..

- А разве актеры, - отмахнулся Лев Ильич, ему почему-то очень важным показалось понять, что она все-таки хочет сказать, - разве актеры, выходя из театра, не позабывают про свои роли? Иначе они могли б играть только одно и то же? А если ты сегодня Офелия, а завтра Кабаниха - кто ты на самом деле?

- Та, которую я играю сегодня - Офелия. Так и будет до тех пор, пока не стану Кабанихой.

- А ты-то, ты кто? Я и говорю - да не я, отец Кирилл сказал, что ты себя не успеешь найти - потеряешь...

- Ну как ты не поймешь! Володя нам сегодня прочитал "Пир во время чумы". Мы будем ставить. Он сказал, что никто никогда не ставил, а он - не боится. Вы, говорит, сможете. Уже роли распределили. Я - Мери... Вот скажи, кто по-твоему еще в русской литературе такая Мери?

- Еще?.. В русской?.. Не знаю... Соня Мармеладова?

- Откуда ты знаешь? Тебе кто сказал?

- Кто мне скажет - ты спросила. А кто еще в русской...

- Значит, это всем приходит в голову, на поверхности. А я думала - мое открытие, я еще и Володе не говорила...

- Зачем тебе открытие - тебе сыграть нужно. А Достоевский хорошо читал Пушкина.

- Пускай так. Ты помнишь "Пир"?.. Нам Володя так объяснил - там всего-то десять страничек, а можно про это целый день говорить и целый год думать. Представляешь, прямо на улице стол, за ним сидят мужчины, женщины - пьют, поют песни - гуляют. А кругом чума, все вокруг или мертвые, или заражены, завтра умрут. Они поют, кричат, звенят бокалами, сами в себе свой страх заглушают но только того не знают, что чума-то в них, что, может, никакой чумы на самом деле и нет. То есть болезни, эпидемии, а они все равно заражены, все равно смертники.

- Это Володя вам так объяснил?

- Ну примерно, может, другими словами. Понимаешь, все на этой земле пропало, все разломано, все себя потеряли...

Ныне церковь опустела;

Школа глухо заперта;

Нива праздно перезрела;

Роща темная пуста;

И селенье, как жилище

Погорелое стоит,

Тихо все: одно кладбище

Не пустеет, не молчит...

Но они пьют, безумствуют, они в себе самих себя заглушили...

Бокалы пеним дружно мы,

И девы-розы пьем дыханье,

Быть может... полное Чумы.

Ну и так далее. Ты наверно помнишь. Но я тебе не для того рассказываю...

Поразительно, думал Лев Ильич, мне бивголову не пришло в шестнадцать лет так это прочитать - да просто задуматься над этим! Как замечательно, что теперь читают Пушкина, да как хорошо, неожиданно, по-своему - жива Россия... "Ну вот уж и Россия, - одернул он себя. - Какой-то литературный мальчик, наглец, вздумал в школьном драмкружке ставить "Маленькие трагедии" - а Россия причем?.. А где он, в Париже, что ли, ставит?.."