Михаил Долбилов - Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II

• Название: Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
• Автор: Михаил Долбилов
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0305-9

Опираясь на христианские и нехристианские конфессии в повседневных делах управления, власти Российской империи в то же самое время соперничали с главами религиозных сообществ за духовную лояльность населения. В монографии М. Долбилова сплетение опеки и репрессии, дисциплинирования и дискредитации в имперской конфессиональной инженерии рассматривается с разных точек зрения. Прежде всего – в его взаимосвязи с политикой русификации, которая проводилась в обширном, этнически пестром Северо-Западном крае накануне и после Январского восстания 1863 года. Царская веротерпимость была ограниченным ресурсом, который постоянно перераспределялся между конфессиями. Почему гонения на католиков так и не увенчались отказом католичеству в высоком статусе среди «иностранных вероисповеданий» империи? Каким образом юдофобия, присущая многим чиновникам, сочеталась с попытками приспособить систему государственного образования для евреев к традиционной религиозности? Поиску ответов на эти и другие вопросы, сфокусированные на отношениях государства, религии и национализма, посвящена данная книга.

---

В Западном крае, где среди смешанных браков преобладали таковые между православными (в большинстве бывшими униатами) и католиками, кампания деполонизации и усиления надзора за католическим духовенством препятствовала такому послаблению[714]. После 1863 года власти все больше опасались браков православных с католиками, и в особенности православных мужчин с католичками. Но, как отмечает П. Верт, исследующий политику смешанных браков в Российской империи, страх «совращения» в католицизм внутри семьи, хотя и обострившийся после 1863 года, уживался с прежде сложившимся оптимистическим воззрением властей на смешанный брак как инструмент обрусения[715]. Разумеется, те, кто разделял эту надежду, были наиболее склонны к сохранению и даже ужесточению правовых норм, обязывающих супругов в смешанном браке воспитывать детей в православии[716]. Анализируемый план Скворцова показателен для данной тенденции. Не желая, по всей видимости, поощрять заключение новых смешанных браков, он предлагал выявить по возможности больше браков, уже давно состоявшихся, которым можно приписать статус смешанных (вопреки убеждению супругов, что они принадлежат к одной, католической, вере), и подвести всех детей от них под категорию «долженствующих исповедовать православие».

Скворцов едва ли был настолько наивен, чтобы не понимать, что задуманное им расследование заставило бы администрацию «возвращать» в православие, в качестве детей от смешанных браков, множество уже взрослых людей, крещенных и воспитанных в католичестве, отчужденных от православной религиозности. С точки зрения свободы совести его проект, игнорировавший индивидуальную волю верующего, выглядит возмутительным (чего стоит одна только формулировка «неправильно остающиеся в католицизме»); едва ли, однако, возмущение поможет исследователю разобраться в мотивах и целях бюрократических начинаний такого рода. Перспектива оскорбить религиозные чувства мало тревожила губернатора именно потому, что он не считал предложенный способ «возвращения» в православие прямо относящимся к делу свободы совести или религиозной толерантности. По его логике, частью этатистской, частью националистической, «возвращение» в православие должно было стать следствием резкого усиления властного присутствия в крае после 1863 года – того, что символически осмыслялось как явление государства народу, их взаимное знакомство. Энергичное вмешательство государства, олицетворяемого «Царем-Освободителем», в отношения между землевладельцами и крестьянами, встреча лицом к лицу агентов власти с сельским населением, казалось, делали для крестьян принятие православия, «царской веры», в большей степени социальным, нежели религиозным выбором. В 1865–1867 годах эти представления направляли и даже вдохновляли деятельность группы чиновников и военных среднего звена по организации массовых обращений из католицизма в православие. Гродненский губернатор, судивший о православной идентичности крестьян одинаково с «обратителями», все-таки предпочитал (псевдо)миссионерству легалистскую процедуру перерегистрации паствы из одной конфессии в другую. Духовные комиссии, работающие при поддержке светских властей, представали в его проекте широко заброшенной сетью для уловления, без замешательств и беспорядков, сколь можно большего числа потенциальных православных. Наличие же формального доказательства в виде старой метрической записи или консисторского списка прихожан могло, как предполагалось, облегчить «латинизанту» смену конфессиональной приписки.

Проект Скворцова дожидался рассмотрения до 1867 года, когда, уже при генерал-губернаторе Э.Т. Баранове, митрополит Литовский Иосиф подверг его критике и рекомендовал отклонить[717]. На практике же, как мы видели на примере Куродичей и Логишина[718], разбор паствы осуществлялся по сходной методе, хотя и не в том масштабе, который воображал себе Скворцов. Гродненское предложение интересно в первую очередь тем, что подготавливалось еще при Муравьеве, до его не всеми предвиденного освобождения от должности в марте 1865 года. Примечательно, что в итоговом всеподданнейшем отчете об управлении краем в 1865 году сам Муравьев не проронил ни слова о прямых миссионерских обращениях из католицизма в православие, зато с гордостью писал об успехах борьбы с «совращениями» из православия, приводя явно преувеличенную цифру православных овец, вызволенных в течение одного 1864 года из зубов католического волка, – 12 тысяч[719].

Очевидно, что разбор паствы (какими бы натянутыми при этом ни были формальные притязания на «похищенных» католиками прихожан) виделся Муравьеву более легитимным сценарием декатолизации края, чем воинствующее обратительство, тем более среди населения, чью принадлежность к католической церкви невозможно оспорить ни по каким документам. (Еще раз отметим, что на практике, и в особенности в глазах самих прихожан, оба сценария зачастую не различались.) Соответствующая риторика в программных докладах и записках, в публичных высказываниях закрепляла за Муравьевым репутацию приверженца имперской веротерпимости. Впоследствии оппоненты его преемника Кауфмана, при котором инспирирование обращений получило широкое развитие, даже противопоставляли первого генерал-губернатора второму как охранителя – гонителю католической веры. В 1866 году бывший редактор «Виленского вестника», еще сохранявший лояльность правительству представитель местной польскоязычной элиты А. Киркор писал в анонимном меморандуме о злоупотреблениях администрации Кауфмана: «Граф М.Н. Муравьев неоднократно говорил являвшимся к нему депутациям крестьян… что правительство не преследует веры и не требует, чтобы народ оставлял исповедание предков, лишь бы был верен престолу и отечеству. Такие понятия и усвоились в народе»[720]. Хотя и полемически заостренное против Кауфмана, процитированное суждение не было голословным. В конце 1864 года Муравьев после консультаций с митрополитом Иосифом отклонил выдвинутую двумя православными архиереями – Антонием Зубко и Михаилом Голубовичем – идею об учреждении в Минске «Миссионерско-патриотического братства», уполномоченного на открытое противоборство с католицизмом[721]. Спустя двенадцать лет Виленский генерал-губернатор П.П. Альбединский, указывая в письме министру внутренних дел, что недобрая память об административном миссионерстве 1865–1867 годов до сих пор жива в сельском населении, подчеркивал личную непричастность к этому Муравьева: «Меру, перед которою остановился граф Муравьев, имевший возможность опереться, не говоря о военном положении, на всю силу своего нравственного влияния, принялись проводить, не останавливаясь ни перед чем, становые приставы, мировые посредники и другие лица, вовсе к тому не призванные и не подготовленные»[722].

Дискурс веротерпимости, явственно различимый в конфессиональной политике муравьевской администрации, в особенности по отношению к низшим сословиям, не следует отождествлять с высоким идеалом свободы религиозной совести. Веротерпимость по-муравьевски предполагала соблюдение формальностей, распространявшееся и на переход в православие. Это хорошо видно на примере тех случаев, когда власти принимали к рассмотрению жалобы католиков на обращение в православие силой, угрозой или обманом.

Одна из таких историй произошла в местечке Сельцы Пружанского уезда (Гродненская губерния) в начале 1864 года. Военный начальник Пружанского уезда капитан лейб-гвардии Семеновского полка Эллис (реформат по вероисповеданию), подобно своему сослуживцу по полку кн. Н.Н. Хованскому, военному начальнику Виленского уезда, чье имя стало для католиков в крае синонимом административного миссионерства, приступил к организации массовых обращений без ведома вышестоящих властей, по некоему самостоятельно разработанному плану и в расчете на скорый и впечатляющий успех. Активного участия православного духовенства в этом деле не предусматривалось. Эллису не откажешь в предприимчивости и хватке. К марту 1864 года в уезде перешло в православие около 340 человек[723]. В уездном городе военному начальнику удалось склонить группу католиков из разных сословий, включая дворян, к подаче в Вильну прошения о том, чтобы правительство приняло от них в дар строящееся на деньги всей католической общины здание костела и устроило из него православный храм. Такое принуждение к самоотверженности вскоре повлекло за собой жалобы от самих же подателей прошения, не говоря о тех, кто отказался его подписать[724]. В Сельцах же напористость Эллиса оказалась помножена на самонадеянность и произвол его молодого подчиненного, подпоручика Антонова. Собрав мирской сход для объявления административных распоряжений, Антонов заодно предложил крестьянам-католикам «присоединиться» к православию – на том основании, что «многие из католиков в губернии изъявили сами желание принять православие». Участники схода выразили согласие, но жены многих из них воспротивились переходу в православие. Это вполне наглядно выявилось на следующий день, когда становой пристав Щерба, желая внести свою лепту в миссионерский подвиг, созвал католичек для «увещания». Те не стали его слушать и, по словам жандармского донесения, «будучи уже взволнованными подстрекательством зловредной партии (т. е. католического священника. – М.Д.), произвели беспорядок тем, что начали тут же бить своих мужей за перемену религии»[725]. Впоследствии «обратителям» часто придется сталкиваться с более упорным сопротивлением со стороны женщин, чем мужчин, – феномен, который стереотипно объяснялся повышенной восприимчивостью женщин к внушениям ксендзов и одновременно укреплял в умах чиновников маскулинные ассоциации католичества с экзальтацией, истеричностью и фанатичным, безрассудным упрямством.