Франсина Доминик Лиштенан - Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других

• Название: Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других
• Автор: Франсина Доминик Лиштенан
• Издательство: Астрель
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-065491-В

Елизавета Петровна.

Ее называли «искрой Петра Великого» — лесть это или истина?

В данной биографии одной из самых значительных женщин не только российской, но и мировой истории Франсина Доминик Лиштенан. использовавшая в работе над книгой множество ранее не публиковавшихся документов, создаст портрет сильной, многогранной личности и блестящей правительницы. Елизавета Петровна впервые в европейской истории отменила смертную казнь, выпустила декреты, уравнивавшие женщин в правах с мужчинами, проповедовала передовые — даже по представлениям нашего времени — нормы градостроительства, дипломатии и охраны окружающей среды.

Так почему же Елизавета Петровна осталась в памяти потомков просто «веселой царицей», более всего любившей праздники и развлечения?

Умышленно или нет преуменьшена ее роль в российской и европейской истории?..

---

Батальон советников императрицы, таких же корыстных интриганов и карьеристов, как и маркиз, вскоре разделился на две крупные группировки: с одной стороны сторонники Габсбургов или Англии, с другой — приверженцы Бурбонов, в ту пору ненадолго сблизившихся с Гогенцоллернами. Возникло организованное сопротивление франкофильскому режиму; возглавил это тайное течение Алексей Бестужев-Рюмин, получавший от Англии финансовую поддержку. Дружба, пусть и не свободная от соперничества, между Шетарди и Акселем фон Мардефельдом, представителем Фридриха II, вскоре еще более усложнила двойную политическую игру француза. Ситуация, сложившаяся в Центральной Европе, особенно война в Силезии, Елизавете нравилась не больше, чем Людовику XV. Шетарди по приказанию Амело, противоречившему его глубокому внутреннему убеждению, должен был очернить в глазах царицы Фридриха II: дескать, его христианнейшее величество, этот «философ из Сан-Суси», злоупотребляет присутствием на германской территории войск ее христианнейшего величества, чтобы свести счеты с соседями, в числе которых курфюрст Фридрих Август Саксонский, он же — король Польши, носящий в этом качестве имя Августа III (и он тоже смог взойти на польский трон только благодаря российской интервенции в защиту его интересов). В длинной беседе с глазу на глаз Шетарди в пророческом тоне живописал перед Елизаветой раздел Польши, который наглый Фридрих произвел за спиной России. Перешагнув этот этап, воинственный король, как ни крути, непременно внесет царицыну империю в список своих грядущих завоеваний: экспансионистская политика Гогенцоллернов со дня надень приведет к тому, что они позарятся на Курляндию, и тут-то войско Фридриха окажется у ворот Петербурга. Однако Елизавета не попалась на удочку — ни обаяние маркиза, ни его угрозы не возымели ожидаемого действия. Природная уравновешенность побудила ее столковаться с противницей Версаля Марией Терезией и содействовать установлению мира в Германской империи. Дочь Петра отказалась от вмешательства в то, что творилось на полях сражений, и предпочла прибегнуть к дипломатии, дабы прекратить войну, развязанную против желания России{229}. 28 июля 1742 года между Австрией, Англией и Пруссией был подписан договор о перемирии; русская правительница пожелала присоединиться к нему, дабы скрепить доброе согласие, дружбу и гармонию, объединяющие Пруссию и Австрию{230}. Освоив роль «величайшего монарха всех времен», она терпеливо выжидала, предоставив действовать Бестужеву, который послеживал за хитросплетениями франко-прусских интриг, выискивая слабые места и обдумывая, какие еще удары можно нанести. Что до Шетарди, он, увлеченный, может быть, излишней фамильярностью, совершил серьезнейший промах: не принял в расчет петровский миф, легенду, столь много значившую для Елизаветы. Маркиз надеялся, что будет манипулировать женщиной, как он утверждал, не привыкшей к государственным делам, — а столкнулся с императрицей Всероссийской, надменной, упоенной собой и охотно доверившей бразды правления тому, чьи льстивые речи утверждали ее в помыслах о величии собственного призвания. Слова маркиза об уязвимости границ ее империи задевали царицу; постоянные напоминания о том, что она в долгу перед Францией, и намеки на чрезвычайную важность его присутствия при российском дворе и конце концов стали ее раздражать.

Размахивая перед ней пугалом дворцового переворота, способного сбросить с престола последнюю из Романовых, Шетарди касался царицыной «ахиллесовой пяты»: она действительно жила в постоянном страхе перед заговором и возвращением маленького Иоанна Брауншвейгского. В силу своего темперамента она спасалась тем, что гнала прочь всякую неприятную мысль. Заводить речь о существовании этих проблем значило напоминать Елизавете о ее слабостях и злить ее. Амело и Море на, как и сам Людовик XV, не знали, как глубоки перемены, после ратификации Ништадтского договора 1721 года сделавшие из России великую державу. Они еще рассчитывали, что на русских произведет большое впечатление созданная их заботами коалиция скандинавских и балтийских держав{231}.

Пытаясь восстановить честь или на худой конец влияние Франции при русском дворе, маркиз пустил в ход свой последний козырь. Не будучи осведомлен о тайном браке государыни, он решил представить ей серьезного претендента, союз с которым одновременно разрешил бы проблему Курляндии, где герцогский престол пока что пустовал. Мориц Саксонский все еще был весьма красивым мужчиной… Если ему удастся обольстить Елизавету, Людовик XV снова обретет в Санкт-Петербурге мощное влияние. 10 июня 1742 года герой войны за австрийское наследство покинул Дрезден и через месяц достиг древней российской столицы, где он расположился в доме своего друга. Первая встреча с императрицей выглядела многообещающей: Мориц, пышно разодетый, сумел понравиться ей. Он получал от нее приглашения на ужины, на театральные представления, даже па охоту. На придворном бале-маскараде Елизавета оставила для него вторую кадриль. Когда же дело стало принимать серьезный оборот, царица, по своему обыкновению, скрылась, а прояснить ситуацию предоставила Бестужеву. Лукавый министр с удовольствием разрушил Замыслы своего врага; что до Курляндского герцогства, императрица уже нашла кандидатуру правителя — ее выбор пал на ландграфа Гессенского. О свадьбе же и подавно речи быть не могло. Шетарди снова потерпел поражение. Но на сей раз он еще и разорился: потчуя своих гостей, он значительно превысил бюджет, выделенный ему кабинетом министров. Пройдя сквозь череду пиров и празднеств, Мориц Саксонский покинул Россию тем же, каким пришел, не получив ни невесты-императрицы, ни Курляндии. Как галантный кавалер, он еще иногда посылал прекрасной государыне стихи, присовокупляя к ним любезности и комплименты. Хотя не принимал их всерьез, да и Елизавета ни единому его слову не верила. Шетарди оставалось только признать свой крах{232}.

Пылкий, азартный посол кончил тем, что стал безоглядно осуществлять политику Версаля, по сути, скорее неблагоприятную для российской императрицы. Ему же первому пришлось пострадать из-за просчетов австрийской и британской дипломатии, упорно стремившейся стравить Францию и Пруссию — антагонистов, но потенциальных союзников. Кабинет Людовика XV был недоволен работой своего дипломата: несмотря на свое предполагаемое влияние на царицу, он не сумел предотвратить подписания в Бреслау трактата, оставившего Францию один на один с войсками Марии Терезии. Договор, заключенный в Або в 1743 году, положивший конец войне со Швецией, нанес ущерб этой стране и повредил репутации Франции в глазах северян. По этому договору восточная часть Финляндии (провинции Вильманстранд, Нейшлот, бассейн реки Кюмийокн) отошла России. Еще одним следствием этой конвенции было то, что отношения между Парижем и Петербургом испортились. Интриган Бестужев, пользуясь моментом, усилил свои происки: он заявил, будто обнаружил послания клеветнического рода, которые Амело адресовал Кастеллане, послу Франции в Константинополе, и там государственный секретарь якобы утверждает, что возвышение Елизаветы приведет Россию к полному краху. Исходя из подобной логики следует ожидать, что Версаль станет подстрекать Швецию и Порту отрывать от великой империи Российской некоторые приграничные территории{233}. Тогда Амело счел за благо отозвать обременительно предприимчивого Шетарди с сто поста. А Елизавета и пальцем не шевельнула, чтобы его удержать. Маркиз был в отчаянии. Он решился потревожить императрицу на бале-маскараде, воззвать к ее лучшим чувствам, напомнить, что он ради нее рисковал жизнью, служил ей, себя не щадя, казалось бы, у нес есть причины отнестись к нему иначе… Он упорствовал в надежде, что она без промедления призовет его обратно, и горько сетовал: дескать, через два месяца она будет избавлена от него, но хотя бы тогда, когда четыре тысячи верст отделят ее величество от столь преданного слуги, она поймет (и эта мысль для него — последнее утешение), поймет, что пожертвовала человеком, который был привязан к ней больше, чем любой из тех обманщиков, что окружают ее. Но красноречие маркиза пропало даром: Елизавета выслушала все эти прозрачные намеки, не переставая улыбаться, и притворилась, будто ничего не поняла{234}.

Шетарди оставил свой пост в августе 1742 года — это известие в правящих кругах российской столицы было встречено не без облегчения. Французский дипломат, покорившись неизбежности, стал готовиться к отъезду. Прощальная аудиенция прошла спокойно, Елизавета держалась приветливо, ее любезность была безукоризненна. Маркизу был пожалован орден Андрея Первозванного, императрица лично вручила ему и эту награду, и табакерку со своим портретом в оправе, украшенной бриллиантами. Внутри он нашел великолепнейший перстень. Если верить молве, общая цена подарка достигала 150 000 рублей. Дипломат отбыл с высоко поднятой головой; проезжая через Берлин, он гордо демонстрировал все эти украшения. А Елизавете слал пламенные письма, пытаясь загладить и свои промахи, и ошибки своего монарха. Разве не был Людовик XV издавна убежден, что она, унаследовав достоинства Петра Великого, разделяет также и его добрые чувства к Франции{235}? Шетарди и о себе не забыл: вдохновляясь памятью былых успехов, он напоминал своей подруге о нерушимости связывающей их «взаимной приязни»{236}. А сам уже грезил о триумфальном возвращении! Одного он не учел: на свете больше не было прежней Елизаветы — маленькой царевны, заточенной в своем Летнем дворце, отвергнутой двором. Отныне он имел дело с императрицей Всероссийской.