Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)

• Название: Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)
• Автор: Александр Сидоров
• Издательство: МарТ
• Жанр: История
• Год: 1999
• ISBN: 5-87688-246-1

«История профессиональной преступности Советской России» — первое серьёзное и подробное исследование отечественной профессиональной преступности начиная с 1917 года. В книге проанализированы все этапы становления и развития профессионального уголовного мира СССР, его особенности, неформальные «законы» и традиции, критикуются неверные теории и ложные концепции целого ряда исследователей. Издание сопровождается богатым документальным и иллюстративным материалом.

Рекомендуется в качестве учебного пособия для высших учебных заведений по специальностям «История России», «История государства и права», «Психология», «Социальная психология», «Пенитенциарная психология», «Уголовно-исполнительное право», «Культурология», «Социолингвистика» и другим.

---

Кому-то этот рассказ может показаться диким: как же так, ведь речь идёт не об уголовниках, а об обычных солдатах! Однако что значит «обычный солдат»? Штрафные части пополнялись преимущественно всё же не из самых дисциплинированных бойцов. А в Действующей армии оказалось немало уголовников, которые к моменту войны просто не успели «осесть» в лагерях: их не «замели» органы правопорядка. Зато под мобилизацию эти «урки» попали. И, конечно, в армии были первыми кандидатами в «штрафники». Любой командир нормальной части в первую очередь избавлялся именно от них. Ну, а в штрафных ротах эти ребята насаждали свои «законы»…

Колоритный образ «штрафника» рисует Евгений Яковлевич Весник, имя которого мы уже упоминали выше:

…Восточная Пруссия, 1945 год. Как сейчас помню: не даёт немецкий пулемётчик, оставленный в арьергарде, провезти через поляну наши стопятидесятимиллиметровые пушки-гаубицы — тяжёлые, неповоротливые, прицепленные к мощнейшим американским тракторам «Катер-Пиллер Д-6». Рядовой Кузнецов Василий — «беломорканальник», осуждённый на 10 лет (как попал он на фронт — прямо из лагеря или побывав в штрафной роте и искупив свою вину кровью, — не помню), получил от меня приказ: пробраться к дому, из которого ведётся огонь, и ликвидировать огневую точку. Через полчаса пулемёт замолк. А ещё через десять минут Вася принёс затвор немецкого пулемёта и…голову стрелявшего немца.

— Боже мой! Зачем голова? — вскричал я.

— Товарищ гвардии лейтенант, вы могли бы подумать, что я затвор с брошенного пулемёта снял, а стрелявший сам ушёл… Я голову его принёс как факт, как доказательство!

Я представил его к ордену Славы и первый раз увидел, как он плакал! Навзрыд!

…Убеждён, что Вася в преступный мир не вернулся. Свою целительную роль сыграли доверие и поощрение!

Мы бы, конечно, были рады разделить мнение Е. Весника. Но, к сожалению, приходится высказать некоторые сомнения. Уже по рассказанному эпизоду видно, что герой Вася не отказался от своих прежних замашек. Обычай отрезать голову для «предъявления» — чисто гулаговский. Правда, практиковался он не зэками. Охота за «головками» представляла собой очень доходный промысел. Например, за поимку беглых лагерников НКВД выплачивало охотникам Северной Сибири (а также карелам, казахам и другим аборигенам в местностях, где были расположены лагеря) премии деньгами и дефицитными товарами — сахаром, мукой, мануфактурой, порохом и пр. Ж. Росси в «Справочнике по ГУЛАГе» сообщает:

«Т. к. поймать беглеца, а потом вести его по тундре трудно и опасно, его пристреливают, отрезывают голову и прячут от зверя. Когда соберется достаточно, мешок с «головками» погружают на санки или в лодку и отвозят «заказчику». Мешок выглядит так, как если бы в нём были арбузы»…

Интересно, что документы на выплату «премиальных» оформлялись счетоводами, которые чаще всего были заключёнными. Так что зэки легко перенимали «нравственные принципы» гулаговского начальства.

Для Васи отрезание чужой головы было поступком совершенно естественным, всё равно как намазывание бутерброда. В самом деле: ведь нужно доказательство — вот и получите! Так же естественно и зарезать человека, который чем-то мешает, стоит на твоём пути, не то сказал или не так поступил. А что тут такого? Не зря же в уголовном фольклоре существует поговорка: «Ему человека зарезать — как высморкаться»…

К сожалению, в уголовном фольклоре почти не отразился героический быт «блатных» защитников страны. Хотя до нас дошла довольно популярная песня — обращение «штрафника»-уголовника к своей любимой:

Помнишь чудный, ясный вечер мая,
И луны сверкающий опал?
Помнишь, целовал тебя, родная,
Про любовь, про ласки толковал?

От любви окутан ароматом,
Заикался, плакал и бледнел.
Ах любовь, ты сделала солдатом
Жулика, который погорел.

Погорел он из-за этих глазок,
Погорел он из-за этих глаз!
Ах судьба, ты знаешь много сказок,
Но такую слышишь первый раз.

И теперь в окопе сером, длинном,
К сердцу прижимая автомат,
Вспоминает о своей любимой
Бывший урка — Родины солдат.

Где ты, дорогая, отзовися!
Бедный жулик плачет по тебе.
А кругом желтеющие листья
Падают в прохладной полутьме.

Может, фраер в галстуке богатом,
Он тебя целует у ворот.
Хоть судьба смеётся над солдатом,
Жулик всё равно домой придёт.

Он придёт с победой, громкой славой,
С орденами на блатной груди.
Но тогда на площади на главной
Ты его с букетами не жди…

Дальнейшие события показали: преступные, зверские инстинкты во время войны проявляются с особой силой, как только для этого создаются хотя бы маломальские условия. Повторим: преступники и на фронте оставались преступниками, в их среде привычным делом были пьянки, картёжные игры, поножовщина. При удобном случае они не брезговали грабежом или мародёрством. Видимо, это было достаточно очевидно и для военного командования Красной Армии. Поэтому с резким изменением положения на театре военных действий в пользу СССР было решено прекратить пополнение действующей армии профессиональными преступниками — «урками». В 1944 году в соответствии со специальным распоряжением ГУЛАГа перестали призывать на фронт неоднократно судимых уголовников, в том числе и «сидельцев», отбывавших сроки наказания за незначительные преступления — если эти преступления были рецидивными.

В отношении же сражающихся на фронтах «блатных» стали всё чаще применяться суровые методы воздействия. Но если на своей территории «уркаганов» ещё удавалось сдержать жёсткими мерами (например, двое из «штрафников», подделывавших печати, по свидетельству Мамаева, были расстреляны), то при вступлении на территорию противника — особенно в Германию — стихия вырвалась из-под контроля.

«Разменяйте мине десять миллионов…»

Об этой странице войны в нашей исторической и художественной литературе до последнего времени говорить было не принято. Даже сегодня тема жестокости и насилия над мирным населением оккупированной Германии стыдливо замалчивается. Но к нашему разговору она имеет непосредственное отношение.

Как уже говорилось, на завершающем этапе войны свежие силы для пополнения советских войск стали черпаться из лагерей. И, разумеется, преимущественно из «блатных». Серьёзную силу они представляли особенно в войсках маршала Рокоссовского, участвовавших в боях за Польшу и Германию. С первых же шагов по чужой земле «пополнение» показало, чего оно стоит.

Было бы серьёзной ошибкой списывать все зверства советских солдат в Германии на «штрафников». На первых порах некоторые представители командования даже поощряли нетерпимость и «праведную месть» по отношению к немцам со стороны наших солдат и офицеров. Мягкость и сочувствие к местному населению нередко характеризовались как «предательство». Непосредственный участник боёв в Германии Лев Копелев — боевой офицер, майор, — был осуждён за «проявление гуманизма к врагу», который выражался в том, что Копелев выступал против насилия и мародёрства. Вот лишь несколько наиболее характерных отрывков из его романа «Хранить вечно»:

«В городе светло от пожаров. И здесь поджигали наши… На одной из боковых улиц, под узорной оградой палисадника, лежал труп старой женщины: разорванное платье, между тощими ногами — обыкновенный городской телефон. Трубку пытались воткнуть в промежность.

… Женщина бросается ко мне с плачем.

— О, господин офицер, господин комиссар! Мой мальчик остался дома, он совсем маленький, ему только 11 лет. А солдаты не пускают нас, били, изнасиловали… И дочку, ей только 13. Её — двое, такое несчастье. А меня — очень много… Нас били, и мальчика били…

… Младший из солдат оттолкнул старуху с дороги в снег и выстрелил почти в упор из карабина. Она завизжала слабо, по-заячьи. Он стреляет ещё и ещё раз. На снегу — тёмный комок, неподвижный. Мальчишка-солдат нагибается, ищет что-то, кажется, подбирает горжетку».

Впрочем, рассказывая о проявлениях такой жестокости, автор не раз подчёркивает важное обстоятельство. Копелев противопоставляет опытных фронтовиков, солдат в возрасте, знавших цену крови и не проливавших её понапрасну, — и мальчишек-новобранцев, опьянённых насилием и возможностью самоутвердиться, легко пуская в ход оружие. Тем более так много существовало оправданий — святая месть, ненависть к фашизму, «историческая вина» всего немецкого народа…И всё же — командир дивизии полковник Смирнов собственной рукой застрелил лейтенанта, который в подворотне устанавливал очередь к распластанной на земле немке. Или вот характерный диалог по поводу бесчинств освободителей: