Любовь Воробьёва - Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.

• Название: Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.
• Автор: Любовь Воробьёва
• Издательство: ФИВ
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-91862-016-8

Вниманию читателей предлагается книга о полной драматизма судьбе Прибалтики и её коренных народов (преимущественно эстонцев) в условиях военного-политического, цивилизационного, информационно-психологического соперничества германцев (немцы, датчане, шведы) и славян (поляки, русские), мира западного (римско-католического, протестантского) и мира восточного (православного), носителей вестернизированной идеологии (социализм, этнонационализм, парламентаризм) и приверженцев идеологии традиционалистской (самодержавная власть, консерватизм, Единая и Неделимая Россия). Анализ охватывает более восьми столетий (XII — начало XX в.) и прослеживает процессы, приведшие к отрыву Прибалтики от России в 1920 г.

---

Крестный ход с челобитной батюшке-царю, который хотел провести Союз рабочих, вписывался в планы вестернизированной интеллигенции. Но старые традиционные меха ей удалось, используя Гапона, наполнить неудобоваримой и сомнительной для самодержавного порядка революционной настойкой. Прежняя петиция, с которой рабочие хотели обратиться к царю, пережила несколько редакционных поправок со стороны «советников» Гапона. В неё без согласования с рабочими были включены требования о созыве Учредительного собрания, об отделении Церкви от государства, о прекращении войны по воле народа, отвечавшем стратегическим интересам Японии и её союзников. Кроме того, категоричность некоторых формулировок нарушала прежний верноподданнический тон петиции и вызывала сомнения, что эти требования могут исходить от рабочих. На это указали три помощника Гапона, не согласные с окончательным текстом, но священник приказал им молчать. Что касается шествия, то внешне оно должно было сохранить характер крестного хода, в действительности же эсеры планировали провокации, вплоть до покушения на царя, если он выйдет к народу.

А что же власть? В тот решающий момент она обнаружила все те качества, которые в дальнейшем позволят революции достигнуть такого размаха, который потребует использования войск. Это: неспособность работать на опережение и перехватывать инициативу, попустительство либералам, безволие, ожидание приказов сверху, пассивность, позволявшая событиям свободно развиваться до опасных пределов, когда без применения вооружённой силы уже нельзя было обойтись.

Возникают вопросы: почему полиция не использовала имеющиеся у неё рычаги влияния на своего агента в рабочем движении Гапона и не воспрепятствовала его контактам и сотрудничеству с оппозицией? Непонятно, почему не были предприняты меры, чтобы «перевербовать» Гапона любыми средствами, ведь полиция знала и о новом содержании петиции, и о готовящейся провокации. К тому же Гапон был отнюдь не герой, легко поддавался внушению и, судя по всему, обладал качествами политического флюгера. Ведь вплоть до 5 января он рекомендовал рабочим листовок «не читать и жечь, разбрасывателей гнать, никаких политических вопросов не затрагивать»{265}. Не проходит и несколько дней, и вечером 8 января он озвучивает позицию, на которую его перетянули либеральные «советники»: «За один завтрашний день, благодаря расстрелу, рабочий народ революционизируется так, как другим путём нет возможности это сделать и в десять лет и затратив тысячи жизней{266}.

Почему же министр юстиции Н.В. Муравьёв, пригласивший к себе Гапона утром 7 января для объяснений, не арестовал запутавшегося священника, а закончил аудиенцию угрозой, что он выполнит свой долг, т.е. использует войска для разгона шествия, — по сути, сделает то, чего так жаждала оппозиция? Действительно, 8 января в столице было введено военное положение, по городу были расклеены объявления, запрещающие под угрозой применения силы любых шествий. Но почему, после того как власть продемонстрировала свою твёрдость, Святополк-Мирский всё же не принял депутацию от оппозиции (редактор журнала «Право», видный либерал Гессен, члены «особого комитета» Анненский, Горький, Пешехонов, Мякотин, Кедрин, Семевский, Арсеньев, Кареев) хотя бы для того, чтобы затянуть переговоры, выиграть время и постараться не допустить ни шествия, ни его расстрела? Почему, наконец, Мирский не принял и растерявшегося Гапона, который, по некоторым сведениям, пытался встретиться с ним, рискуя быть арестованным? И почему Гапон, несмотря на приказ царя, отданный после ознакомления с содержанием петиции, так и не был арестован? Почему власть сделала ставку на устрашение, а не на убеждение, а листки с разъяснениями рабочим (это сделал новый генерал-губернатор Петербурга Трёпов) о том, что они введены в заблуждение, что их нужды близки сердцу императора и будут рассмотрены, были вывешены только после кровопролития? Почему власть откликнулась на требования рабочих о страховании и сокращении рабочего времени опять-таки только после разгона шествия? А ведь этих обещаний оказалось достаточно, чтобы через три-четыре дня после событий 9 января рабочие вернулись на предприятия, их «религиозный энтузиазм», вызванный «пророком» Талоном, испарился, а в городе стали фиксироваться случаи избиения рабочими «интеллигентов-обманщиков» На все эти «почему» сегодня нет ответа. Очевидно одно, что представители власти не воспрепятствовали развитию событий 9 января по сценарию «революций извне», взятого на вооружение российской либеральной интеллигенцией.

Рабочих, большинство которых не знало о содержании петиции, с хоругвями, царскими портретами, пением молитв либералы вели на заклание, потому что буржуазной революции и их планам вестернизации России нужна была пролитая кровь. В пропагандистском раскручивании событий 9 января акцент делался на мирный характер шествия. Со стороны рабочих оно было действительно мирным. Они хотели принести царю челобитную о своих нуждах и малом заработке. Но в колонны влились представители оппозиции всех мастей (от либералов до большевиков), которые позаботились о том, чтобы власти увидели в шествии вызов и угрозу, связанные не только с содержанием петиции, но и с поведением демонстрантов. Горький и большевики ещё до начала столкновения стали выкрикивать лозунг «Долой самодержавие!» и подняли красный флаг. Вооружённые эсеры устраивали по пути беспорядки, рвали телеграфные провода, рубили телеграфные столбы. На Васильевском острове началось строительство баррикады, на которой был водружён красный флаг. Эти приёмы будут взяты на вооружение повсеместно по мере разрастания революции.

Рабочих вели якобы к царю, хотя царя в городе не было. Первоначально Николай II хотел выйти к народу, но его отговорили родственники. Впоследствии слухи о готовящемся на него покушении подтвердились. Кроме того, деструктивный, вызывающий текст петиции с требованием ограничения самодержавия, составленный «советниками» Гапона, делал для него такой выход невозможным.

На самом же деле на плечах рабочих, введённых в заблуждение о действительных целях шествия, оппозиционеры рвались к символу царской власти — Зимнему дворцу, взятие которого явилось бы торжеством революции. На этот случай уже имелся список кандидатов во «временное правительство» из числа депутации, которую не принял Святополк-Мирский. Войска, выполняя приказ, не подпустили толпу к Зимнему дворцу, которая, не понимая, что происходит, как заворожённая шла прямо в стреляющие шеренги. Только после пятого залпа, который дала стоявшая на мосту рота семёновцев, толпа отступила. По официальным данным, было убито 130 человек, с учётом жертв в последующие дни число убитых оценивалось в 150–200 человек.

Либеральная интеллигенция постаралась, чтобы события 9 января вошли в историю под провокационным названием «Кровавое воскресенье», а царь получил к своему имени одиозную приставку Кровавый.

Священный Синод осудил демонстрацию 9 января. Петербургское духовенство выступило с проповедями и беседами, изобличавшими провокационный характер шествия и оправдывавшими действия властей. При этом обращалось внимание на то, что выдача из церквей крестов, икон и хоругвей происходила без согласия священников, что это делали революционеры, переодевшиеся в священническое платье{267}. Несмотря на проведённые разъяснения, Церкви не удалось избежать утраты части своего влияния среди рабочих. Этому во многом способствовала оппозиционные издания, усилившие свои нападки на Церковь, обвиняя её в том, что она «покрывает своим высоким званием всё, что делает правительство»{268}.

Что касается организаторов провокации, то за собой они никакой вины не чувствовали, пролитая кровь их нисколько не смущала, ведь она вписывалась в их планы. Об этих планах красноречиво свидетельствует Горький: «Настроение — растёт, престиж царя здесь убит — вот значение дня. Итак, началась русская революция… Убитые — да не смущают — история перекрашивается в новые цвета только кровью. Завтра ждём новых событий более ярких и героизма бойцов»{269}.

О том, какого рода будут эти новые события, заявил в стихотворной форме член РСДРП А.В. Луначарский. Вот его слова:

Мы не иконы понесём,
Пойдём мы не с портретом,
А бомбы, ружья, динамит
Вам загремят ответом.
И не хоругвь над головой
Завеет златотканый —
Мы знамя красное взовьём,
Великий стяг наш бранный…
И не псалмы мы будем петь,
А «Марсельезу» грянем:
И мы его достанем!{270}

Так начиналась в России буржуазная революция 1905–1907 гг., в ходе которой революционное движение «извне» соединилось с бунтом «низов», недовольных своим положением, и обрело в этом бунте опору и силу. Смута охватила всю страну. Но особенно сильно её пламя бушевало в Прибалтийском крае.