Ричард Хаммонд - На краю (в сокращении)

• Название: На краю (в сокращении)
• Автор: Ричард Хаммонд
• Издательство: Издательский Дом Ридерз Дайджест
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-89355-248-5

— Я иду по лётному полю и думаю: «Мне тридцать, и сейчас сбывается моя детская мечта. Я иду к машине с реактивным двигателем, которой буду управлять на глазах у миллионов… десятилетний мальчишка внутри меня просто лопается от гордости».

Всего через несколько часов Ричард Хаммонд пережил чудовищную аварию, перевернувшись на скорости 232 мили в час, и чудом остался жив.

Перед вами — его удивительная история..

---

Короткие вспышки сознания стали потихоньку выстраиваться в картинку, которую я пытался осмыслить. Наконец, через две недели после того, как я сел в ту машину, я осознал, что попал в аварию. Минди объясняла мне это снова и снова, а я ей долго не верил. Но в больничной палате в Бристоле я все-таки принял это. Я чувствовал свою вину за аварию. Может, я сделал что-то не так? Может, все случилось из-за меня? Я поехал слишком быстро? Но теперь я хотя бы поверил тому, что говорила Минди. И разобраться в случившемся было уже проще.

В конце концов оказалось, что принять все не так уж и сложно. Если последнее, что ты помнишь, — это рев двигателя, а потом ты мчишься в драгстере со скоростью 300 миль в час… то нечего удивляться, что ты через пару недель выходишь из комы в больнице. Куда труднее, если больной выходит из комы и не узнает женщину, про которую все говорят, будто это его жена, а он помнит только, как мальчишкой ездил на велосипеде за хлебом. Мне было легче: я получил травму при столь необычных обстоятельствах, что мне легче было примириться с действительностью.

Минди была со мной постоянно, и я привык рассчитывать на нее, как рассчитываешь на воздух и воду. Она не просто поддерживала меня, она была моей опорой, моей защитой. Она была моим переводчиком, помогала мне освоиться в одолевавших меня чувствах. Могу только представить, чего ей это стоило. Когда она уходила, я не мог справиться ни с чем. Ей приходилось жить за нас обоих.

До этого я попадал в больницу только однажды — шестилетним мальчишкой. Провел там несколько дней — мне делали операцию на ухе. На меня волнами накатывали воспоминания об одиночестве, о тоске по дому. В той больнице был старый водопровод, и в трубах по ночам что-то завывало. Три десятка лет спустя я вспоминал по ночам эти завывания. Я крепко спал и вдруг почему-то просыпался, лежал тихонько и вспоминал страхи, мучившие меня в шесть лет.

Когда я бодрствовал, то беспрестанно уговаривал врачей отпустить меня домой. Мне хотелось вернуться в ту жизнь, где я уходил на работу, а потом возвращался домой к Минди и девочкам. Память у меня еще не восстановилась. Я понимал, кто я, узнал детей, узнал родителей и братьев. Но про сегодняшнее я помнил только несколько минут. Поэтому я постоянно путался, это меня изводило, а я изводил окружающих.

Минди

Поездка очень утомила Ричарда. Я тоже устала. Пришел Рик Нельсон, нейрохирург.

Рик — человек удивительно спокойный, с мягким голосом. Он покорно слушал возбужденный рассказ Ричарда и все время поглядывал на меня. Он пытался оценить, насколько трезво рассуждает Ричард, и сразу догадался, что это — не настоящий Ричард. В конце беседы Рик извинился и попросил у Ричарда разрешения побеседовать со мной с глазу на глаз, узнать мое мнение. Разрешение было получено.

Я была союзницей Ричарда, и если бы я вдруг переметнулась, он бы потерял ко мне всякое доверие. Рик нашел отличный выход. Мне было очень трудно обсуждать состояние мужа у него за спиной. Я чувствовала себя предательницей, однако понимала, что врачам нужно знать каждую мелочь.

Рик сразу нашел у Ричарда все хрестоматийные признаки. Он очень хотел всем доказать, что полностью поправился, при этом вопрос о том, в каком городе он сейчас находится, приводил Ричарда в замешательство.

Мне было больно обсуждать его психическое состояние. Ричард человек очень умный, однако мысли у него путались. Врачи сравнивали его состояние с каталожным ящиком, который уронили на пол и все карточки разлетелись в разные стороны. Мы пытались помочь ему их собрать. Это дело непростое и долгое, тут главное — запастись терпением. И еще был нужен отдых. Мозг Ричарда перенапрягся, и лучшим лекарством был сон. Если перетруждать мозг, объяснил Рик, это отбросит Ричарда назад, и тогда уже трудно будет что-либо сделать.

В Бристоле моя жизнь текла совсем иначе. Я каждую ночь проводила с Ричардом, но мы были гораздо ближе к дому, к девочкам, и мне надо было уделять внимание и им. Ричард подолгу спал днем. Тогда я мчалась домой и возвращалась поскорее — чтобы он не слишком беспокоился. Не все шло гладко. Иногда мне звонили из больницы еще до того, как я успевала добраться до дома. И когда я занималась с девочками, я все время думала о том, что мне надо поскорее вернуться к Ричарду. Я все меньше успевала читать детям на ночь, и прощаться с ними становилось все труднее. Они звонили папе, желали ему спокойной ночи, и я тут же уезжала. Выбегала из дома и неслась к машине.

В дороге я говорила по телефону. Телефонов у меня было два. Один всегда стоял на подзарядке. Я слушала сообщения, отзванивала тем, кому успевала. Разговоры были короткими. Многие друзья хотели знать, как он себя чувствует, но первым делом я всегда звонила родителям Ричарда. А потом маме. Разговоры с ней всегда меня поддерживали, придавали сил.

Иногда накатывала усталость, но тут уж мне помогали сила воли и желание поскорее оказаться с Ричардом. Это как когда оставляешь ребенка с милыми, но чужими людьми.

Ричард

Посттравматическая амнезия — отличное лекарство от скуки. Я мог по десять раз читать одну и ту же газету, всякий раз забывая, что читал ее всего несколько минут назад. Находил в больничном меню картофельную запеканку с мясом и радостно сообщал, что обожаю ее. А когда ее приносили, я успевал забыть, что сам ее и заказал, радовался тому, что принесли мое любимое блюдо, и удивлялся, откуда в больнице про это узнали.

К тому времени, когда я понял, что такое посттравматическая амнезия, я уже почти избавился от нее. Но оставался страх — я боялся доверять своим ощущениям, и это было ужасно. Чем больше я осознавал, тем больше пугался. На этом этапе я уже понимал, что что-то не так, но не знал, как это исправить, не знал, как это на меня влияет. Ведь я вполне мог все себе вообразить. Но я хотя бы осознал, что попал в аварию, что нахожусь в больнице, что могу поправиться. И я по-прежнему очень хотел домой.

Врачи входят к тебе в палату с особым выражением лица — немного усталые и немного настороже. Стоило врачу переступить порог, я тут же начинал болтать без умолку — пытался доказать, что выздоровел и пришел в себя.

— Доброе утро, Ричард. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, нормально. Гораздо лучше. Правда, погода меня беспокоит — по-моему, надвигается антициклон.

Я делал взмах правой рукой — показывал на окно. Которое было слева.

— Вы знаете, что лебеди — однолюбы?

— Нет, Ричард. А вы знаете, какой сегодня день недели?

— Нет.

Я действительно этого не знал. Мог отчетливо вспомнить то, что случилось много лет назад, но никак не мог ухватить настоящее. Никак не мог обрести ощущения времени и места. Факты и мысли все время ускользали. Я начал осознавать, что со мной что-то не так, что я не могу чего-то понять. И меня это пугало. У меня была мозговая травма. Это повлияло на мой рассудок. Может, и о своей мозговой травме я думаю неправильно. А еще я не знал, какой сегодня день недели. И где я нахожусь. И почему. Я был там, потому что получил мозговую травму, и все вокруг пытались мне помочь. Я так пугался, когда не мог ответить на вопрос, на который должен был знать ответ, что мне становилось еще хуже. Я беспокоился еще больше, потому что знал, что не могу сделать что-то очень простое.

Никогда не забуду, как я боролся со спутанностью сознания. Я был сосредоточен исключительно на себе — как карапуз, который не понимает, что в мире помимо его воли есть какая-то еще. Я был центром собственной вселенной, и все остальные тоже должны были вращаться вокруг меня. Оказалось, что это важный опыт, и с тех самых пор я совершенно иначе отношусь к людям, у которых по разным причинам путается сознание.

Порой это бывало приятно. Например, я спрашивал, что будет на ланч, хотя заказал его за пять минут до этого. Больше всего переживали те, кто был со мной рядом. Куда труднее видеть, что любимый человек не в себе, нежели спрашивать у медсестер, где тут ближайший бар. Но бывали и вспышки сознания, и тогда становилось по-настоящему страшно. Поэтому-то я так сочувствую тем, кто так же пострадал и чьи прогнозы не столь утешительны.

Когда я пришел в состояние, близкое к нормальному, на меня стали накатывать лавины чувств. Когда мы только попали в Бристоль, меня стала мучить совесть. Я осознал, сколько боли и страданий доставил Минди, моим дочкам, братьям и, разумеется, родителям.

Мне хотелось повидаться с родителями, объяснить им, что я ни в чем не виноват, просто что-то сломалось в машине. Мне хотелось попросить у них прощения, сказать, чтобы они за меня не беспокоились. Это было как в детстве, когда я падал с велосипеда и страдал не только от боли, но и от угрызений совести — я ведь этим причинял боль и своим родителям. Помню, как-то раз я пришел домой с разодранной рукой. И помню, какое лицо было у мамы.