Коллектив авторов - Литература 9 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы

• Название: Литература 9 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Детская образовательная литература
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-358-13516-1

• 8704844

---

Однако читатель выясняет особенности исторического развития Англии в XII веке, не безоговорочно следуя за рассуждениями и действиями Айвенго, а исходя из общего содержания романа. Иначе говоря, идейное звучание произведения определяется исторически верным отражением самих противоречий эпохи и тех социальных сил, которые вступают в конфликты, выражающие эти противоречия.

Творчество В. Скотта высоко оценили в России, о нем восторженно отзывался А. С. Пушкин: «В наше время под словом роман разумеем целую историческую эпоху, развитую в вымышленном повествовании. В. Скотт увлек за собою целую толпу подражателей. Но как они все далеки от шотландского чародея!» А позднее В. Г. Белинский отметил главное мировое достижение писателя: «За Вальтером Скоттом остается слава создания новейшего романа».

Вопросы и задания

1. Расскажите, какой исторический момент в жизни Англии выбирает для повествования В. Скотт и почему.

2. Объясните идейную и композиционную роль образа Айвенго в романе.

3. Охарактеризуйте авторскую позицию в романе и объясните, как она выражается.

4. Проследите, как показаны в романе представители различных социальных слоев английского общества.

5. Объясните идейную и композиционную роль образа Ричарда Львиное Сердце в романе.

6. Дайте характеристику образу Бриана де Буагильбера. К какому литературному типу относится этот персонаж:?

7. Назовите основные жанровые признаки исторического романа и проиллюстрируйте их примером «Айвенго» В. Скотта.

8. Объясните смысл и художественное назначение эпиграфов и вставных баллад в этом произведении.

9. На примере романа «Айвенго» покажите основные принципы романтического историзма.

Джордж Гордон Байрон

Великий английский поэт Дж. Г. Байрон, войдя в литературу, сразу же стал кумиром европейских читателей. Созданный в романтических «Восточных поэмах» и «Паломничестве Чайльд Гарольда» характер главного героя вызвал подражания во всех европейских литературах и получил название «байронического героя». «Лира Байрона должна была отозваться в своем веке, быв сама голосом своего века», – писал Д. В. Веневитинов, а другой друг А. С. Пушкина, поэт П. А. Вяземский, уточнял: «Кажется, в нашем веке невозможно поэту не отозваться Байроном, как романисту не отозваться В. Скоттом, как ни будь велико и даже оригинально дарование». И многие русские оригинальные дарования (И. И. Козлов, М. Ю. Лермонтов и др.) «отзывались» Байроном.

Невероятная популярность поэзии молодого английского романтика объяснялась не только могучим талантом самого Байрона, но и бунтарскими мотивами, пронизывавшими большинство его произведений. Читатели видели, что поэт смело бросает вызов ханжеству, корыстолюбию, лицемерию английского общества, и его – английского лорда! – изгоняют из страны. Он поднимает голос в защиту порабощенных народов, умирает в Греции, куда отправляется бороться с оружием в руках против турецких поработителей. Но самое замечательное, что увидели в творчестве Байрона его современники, – это глубокий лиризм. Бунтарские мотивы соединялись в стихотворениях и поэмах Байрона с выражением глубоко личных, интимных чувств, обрамлялись великолепными пейзажами и сопровождались тонким английским юмором. А как блистательно поэт владел стихотворной формой! Он мог написать большую поэму («Паломничество Чайльд Гарольда»), в которой практически нет сюжета, а лирических отступлений едва ли не больше, чем основного повествования. Именно он создал жанр «романа в стихах» («Дон Жуан»), и ему же принадлежит слава введения в романтическую поэму «вершинной композиции» – способа поэтического повествования, в котором почти полностью опускается развитие действия.

Байрон увлекался идеями великих французских просветителей, но сам всегда оставался последовательным романтиком; он приветствовал Великую французскую революцию 1789–1794 годов, но безжалостно издевался над результатами ее победы.

В этих противоречиях отразились характерные черты нового времени, требовавшего новой литературы. Наиболее ярко эти черты проявились в созданном поэтом «байроническом герое». Дело в том, что до конца жизни поэта его кумиром оставался Наполеон Бонапарт, хотя Байрон видел то зло, которое принес Франции император. Поэта мучил вопрос: может ли неординарный, решительный лидер встать во главе народа, не превратившись при этом в тирана. «Байронический герой» и должен был помочь найти ответ на этот вопрос.

Вам сейчас предстоит познакомиться с поэмой «Корсар», в которой «байронизм» получил свое законченное воплощение. Об этой поэме А. С. Пушкин писал: «Корсар» неимоверным своим успехом был обязан характеру главного героя, таинственно напоминающего нам человека, коего роковая воля правила тогда одной частию Европы, угрожая другой… но, вернее, что поэт и здесь вывел на сцену лицо, являющееся во всех его созданиях и которое наконец принял он сам на себя в «Чайльд Гарольде».

Конрад действительно очень любопытный персонаж, в котором как в зеркале отразился «байронический герой». Он окружен таинственностью: неизвестно, откуда он появился на острове, какую обиду нанесло ему общество, где и когда он познакомился с Медорой. В его облике нет внешнего величия («он худощав и ростом – не гигант»), но он способен подчинить себе любого, а его взгляд «сжигает огнем» того, кто осмелится по глазам прочесть тайну души Конрада, а душу эту разрывают две страсти: жажда мести и любовь к Медоре. Первая – заставляет его отправляться в разбойничьи набеги и рисковать своей жизнью и жизнями экипажа брига. Вторая – влечет его обратно на остров, где живет его возлюбленная, чьей любви он должен быть достоин. Обратите на это внимание: именно здесь Байрону удается найти хрупкое равновесие между безусловной властью лидера и опасностью превратиться в тирана, пока Конрад помнит о необходимости сохранять чистоту рук; руками, которыми он обнимает Медору, он не смог убить спящего врага (Сеида). Он не может допустить смерти женщин в горящем серале, не разрешает своим корсарам превратиться в шайку грабителей. Но смерть Медоры не только разрушает это равновесие. Лишившись любви, Конрад вынужден отказаться от мести. Он покидает остров, потому что, ослепленный горем и обидой на весь мир, не чувствует сдерживающих сил, способных помочь ему остаться человеком.

Вся поэма пронизана романтическим пафосом. Корсары, поставившие себя вне закона, борются не за богатство и личное благополучие, они отстаивают право человека на свободу. Стремление к свободе дает право рабыне нанести смертельный удар спящему Сеиду. Но ярче всего романтическое понимание свободы проявляется в образе моря. «Он был, о море, твой певец», – писал о Байроне А. С. Пушкин. И действительно, английский романтик не только создал символ свободы – морской пейзаж, он передал в нем диалектику вечного противоборства человека с изменчивой, но всегда прекрасной стихией.

Читая поэму «Корсар», обратите, пожалуйста, внимание на образы моря и на романтические детали, создающие образы «свободных корсаров» и «восточный» колорит.

Корсар. Повесть Перевод А. Оношкович-Яцыной

I suoi pensieri in lui dormir non ponno.

Tasso. Gerusalemme  Liberata, canto X[18]

Песнь первая

…nessun maggior dolore,

Che ricordarsi del tempo felice

Nella miseria…

Dante. Inferno, V, 121–123[19]

1

«Над бурной далью темно-синих вод
Царит наш вольный, беспокойный род;
Везде, где ветер, где волна кругом, —
Держава наша, наш свободный дом!
Владеньям нашим нет нигде границ,
Пред нашим флагом все склонились ниц.
Вся наша жизнь – кипение борьбы
И радость переменчивой судьбы.
Кто знает?., нет, не похотливый раб.
Изнежен роскошью и духом слаб,
Не честолюбец, жаждущий утех,
Чей сон не крепок, чей не весел смех.
Кто знает, как не тот, кто ликовал,
Встречая грудью разъяренный вал,
Волненье чувств, горячей крови ток.
Знакомый всем скитальцам без дорог?
То чувство делает прекрасным бой,
Опасность – упоительной игрой.
Где трусу – страх, ему – высокий взлет,
Где слабый гибнет, там оно живет,
Живет, в груди взволнованной родив
Надежд и вдохновения прилив.
Коль недруг гибнет – гибель не страшна,
Хоть и скучнее отдыха она.
Мы взяли жизнь – иди же, смерть, сюда!
Что кончится – болезнь или вражда?
Пусть тот, кто, немощью пленен, живет,
Лелея хворь свою из года в год,
Трясясь в жару, считая каждый вздох.
Ему – постель, а нам – зеленый мох.
Он испускает дух за часом час.
Haш дух мгновенно покидает нас.
Пусть ждет его богатый саркофаг[20]
И льстит его костям исконный враг.
У нас скупые слезы – не обман,
Когда хоронит наших океан.
На пиршествах о нас идет рассказ,
И красный кубок ходит в память нас.
Герои над добычей в час побед
Припомнят тех, кого уж больше нет.
Сказав – и омрачится блеск их глаз:
«Как тот, кто пал, смеялся бы сейчас!»

2

Такая речь звучала до утра
На острове Пиратов вкруг костра.
От слов таких шел трепет между скал,
Их звук, как песня, для бойцов звучал!
На золотом песке они сидят,
Кинжалы точат, мечут банк[21], едят
И смотрят, взяв оружие свое,
На тусклое от крови лезвие.
Кто чинит лодку – руль или весло,
Кто бродит в думах, опустив чело;
Кто поусердней, ловит птиц в силки
Иль сушит сеть и правит поплавки;
Впиваясь взором в сумрак голубой,
Ждут дальних парусов, несущих бой;
Ведут делам давно минувшим счет,
Гадают, где-то их удача ждет.
У них есть вождь. Добычу делит он,
Никто из них не будет обделен.
Но кто же этот вождь? Известно им,
Что он прославлен и неустрашим.
Повелевает он, и сух приказ,
Но безошибочны рука и глаз.
Не делит с ними он веселый смех —
Ему прощают мрачность за успех.
Его не радует стаканов звон,
Ни разу кубка не пригубил он,
Но и простой еды его зато
Не захотел отведать бы никто.
Коренья, черный хлеб, глоток воды,
А летом овощи или плоды.
Такой неслыханно суровый стол
Отшельнику скорей бы подошел.
Так он лишает плоть свою забот,
Но в воздержанье дух его растет.
«Держи на берег!» Держат. «Стой!» Стоят.
«Теперь за мной!» За ним тотчас спешат.
Он их ведет, спокойный средь побед,
И все послушны, и отказа нет,
А тем, что, сомневаясь, возразят,
Ответ – два слова и надменный взгляд.

3

«Вон – парус! парус! Наконец борьба!
Что говорит подзорная труба?»
Знакомый парус, хоть, увы! не враг,
Высоко вьется ярко-красный флаг.
Да, это наш домой спешащий бриг.
Сильней дуй, ветер! Пусть домчится вмиг!
Он огибает мыс, в родной залив
Влетает, брызгами себя покрыв,
Стремительный и легкий, как стрела!
Широко вскинув белые крыла,
Он по воде несется, как живой,
Готовый к бою с небом и водой.
Кто не поспорит с бурей и огнем,
Чтоб первым стать на корабле своем!

4

Со скрипом якорный ползет канат,
И спущенные паруса лежат,
И видно с берега стоящим там,
Как шлюпки замелькали по волнам.
Взмах весел быстр, размерен и широк,
И вот уж киль царапает песок.
О, крик привета! И слова – рекой,
Когда рука встречается с рукой,
Вопрос, стремительный ответ и смех,
И праздник, ожидающий их всех!

5

Толпа растет, и новости текут,
Гул разговоров, хохот там и тут.
И женщин речь тревогою полна,
Звучат мужей и братьев имена.
«О, живы ль наши? с кликами побед
Вернутся ль снова? иль уж многих нет?
Где бой грохочет, где бушует вал,
Как львы дрались они, – скажи, кто пал?
Пусть поскорей обрадуют нас, пусть
Лобзанием рассеют нашу грусть!»

6

«Где вождь? Есть новости издалека.
Свиданья радость будет коротка:
Чудесный миг уж скоро позади.
Скорей, Хуан, к вождю нас проводи!
Устроим пир, когда назад придем.
И все тогда узнают обо всем».
К высокой башне, сумрачной во мгле,
Тропинкой, высеченною в скале,
Где вьется плющ, где дикие цветы
И где ключи, спадая с высоты,
Текут и плещут, как потоки слез,
И пить зовут, с утеса на утес
Они взбираются. Кто, одинок,
Стоит меж скал и смотрит на восток,
На меч опершись сильною рукой,
Отринувшей утехи и покой?
«То он, Конрад, задумчив, как всегда.
Хуан, скажи, что мы пришли сюда!
Он видит бриг, – дай знать ему тотчас,
Что спешные известия у нас!
Как быть? Ты знаешь сам, что ждет того,
Кто оборвет задумчивость его».

7

Хуан пошел, и ждут они вдали.
Вождь молча сделал знак, чтоб подошли.
Хуан зовет, – идут; на их поклон
Кивнул, но слова не промолвил он.
«Вот письма, вождь, от грека-старика:
Опасность кажется ему близка,
И новости, что он собрал вокруг,
Мы все…» – «Довольно!!» – загремело вдруг.
Они в смущенье отошли гурьбой
И тихо шепчутся между собой,
Украдкою взирая на чтеца,
Чтоб уловить игру его лица.
Но он в волненье, словно им назло,
Гордыни полный, отвернув чело,
Читал письмо. «Таблички мне, Хуан!
Гонзальво где?» —
               «На бриге, капитан!» —
«Так хорошо, снеси приказ ему.
В походе сам участье я приму,
Готовы будьте ж к делу моему!» —
«Сегодня в ночь?» —
               «Да, ночь мы подождем!
Свежее ветер вечером, чем днем.
Мой плащ и латы! Через час уйдем!
Надень свой рог, а также посмотри,
Не заржавел ли карабин внутри,
И надо меч мой наточить опять,
Да пусть исправит мастер рукоять.
Последний раз, когда был бой суров,
Меч утомлял меня, а не врагов.
И помни, чтоб с закатом прозвучал
К отплытью в море пушечный сигнал».

8

Они спешат послушно, – снова в путь,
Хотя и не успели отдохнуть.
И все ж они не ропщут, а молчат.
Кто будет спорить, раз сказал Конрад?
Таинственный и мрачный человек,
Не улыбнется, не вздохнет вовек.
При имени его любой храбрец
Бледнеет под загаром, как мертвец.
Он правит, изумляя без конца,
И властным словом леденит сердца.
Но что за власть, чей беззаконный ход
Понятен всем, так всех к себе влечет?
Что отдает их воле одного?
Власть Разума и Мысли торжество!
Удачи блеск, умение в борьбе
Чужую слабость подчинять себе.
Он их руками правит; одному
Их подвиги присвоены ему.
Так было, будет впредь: как крот слепа,
На одного работает толпа.
Но пусть не судит тот, чья доля – труд,
Того, к кому добычи все текут:
Когда б он знал, как этот крест тяжел,
Он горести свои бы предпочел.

9

Поступками на демона похож,
Герой преданий был лицом хорош;
Мы красоты в Конраде не найдем —
Лишь темный взор его горит огнем.
Он крепок, хоть не Геркулес, и стан
Его высок, хоть он не великан,
Но посмотревший на него смущен
Сознаньем, что от всех отличен он.
И видят все они, что это так,
Но отчего – им не понять никак.
Лицо обветрено, на белый лоб
Густых кудрей спадает черный сноп,
Надменные мечтанья гордый рот,
Обуздывая, все же выдает.
Хоть ровен голос и спокоен вид,
Но что-то есть, что он в себе таит;
Изменчивость подвижного лица
Порой влечет, смущает без конца,
И кажется, что прячется под ней
Игра глухих, но яростных страстей.
Кто может знать?.. А кто спросить готов?
Угрюмый взгляд не допускает слов.
Не многие способны смельчаки
Открыто посмотреть ему в зрачки.
Когда ему в упор встречать пришлось
Взгляд острый и пронзающий насквозь,
Противника игру он понял вмиг
И взором в душу сам ему проник;
Тот скрытых мыслей утаить не смог,
Но тайны у Конрада не извлек.
Усмешка дьявольская на устах
Внушает бешенство и тайный страх,
А если гневно изогнется бровь,
Беги, надежда и прости, любовь!

10

Нет на челе преступных дум следов, —
В груди ж его мятежный дух суров.
Любовь ярка, но гордость, гнев, обман
Улыбки горькой заволок туман.
Лишь складка губ иль бледность щек и лба
Покажут вдруг, что в нем идет борьба
Глубоких чувств, увидит больше тот,
Кто невидимкой тайно подойдет.
Тогда, сжав руки и подняв глаза,
Он слушает, как в нем растет гроза,
И вздрагивает, если близкий шаг
Непрошеный крадется, словно враг;
Тогда нет маски на лице его,
И чувств свободных крепнет торжество,
Они растут, и жгут, и леденят,
Румянят щеки, зажигают взгляд.
Тогда, прохожий, если сможешь ты
Глядеть, не вздрогнув, – вот его мечты!
Смотри, – на грудь его, как глыбы льда,
Язвящей памятью легли года!
Смотри, – но нет на свете мудреца,
Что тайну душ постиг бы до конца.

11

И все ж его природа не звала
Вести преступных, быть орудьем зла.
Он был совсем другим, пока на бой
Людей и небо не позвал с собой.
Разочарован в жизни без конца.
С большим умом, с поступками глупца,
И слишком стоек и самолюбив,
Обману обречен и несчастлив,
Он добродетель счел виной всему —
Не тех, кто изменял и лгал ему;
Когда б на лучших расточал дары,
Ту радость знал бы и до сей поры;
Обманут, избегаем все сильней,
Он с юных лет уж презирал людей
И, гнев избрав венцом своих утех,
Зло нескольких стал вымещать на всех.
Сам зная о себе, что он злодей,
Других считал преступнее и злей.
Про честного он думал: лицемер!
И ставил дерзкого ему в пример.
Он знал, что ненавидим, нелюбим.
Но знал, что враг трепещет перед ним.
Он непонятен был, и дик, и нем,
Не связан чувством никогда ни с кем.
Он удивлял, он был в поступках смел,
Но презирать его никто не смел.
Ты червяка раздавишь, но с тоской
Помедлишь над уснувшею змеей.
Червь погибает, смерть не отомстив,
Змея умрет, но враг не будет жив:
Его петлей опутает она,
Раздавлена, но не побеждена.

12

Но возле сердца, смутно и темно,
Ютилось чувство нежное одно:
Казалась страсть ему в других жалка —
Игра ребенка или чудака,
И все же страсть его мутила кровь,
И даже в нем она звалась – любовь!
Непобедимый, неизменный зной,
Пылающий для женщины одной.
Он часто видел пленниц молодых,
Их не искал и не бежал от них.
Томились многие в тюрьме его
И не дождались взгляда одного.
Любовь – глубокой нежности полна,
В соблазнах, в горестях закалена,
Крепка в разлуке, вдалеке горда,
Все та же – чудо – долгие года!
Разбитые надежды, злые сны
Ее улыбкою отражены.
Болезнь, тоску иль ярости прилив
Он перед ней скрывает, терпелив,
Спокойно перенесть готовый все,
Лишь только бы не огорчить ее;
Бежать не мысля, к бегству не вольна,
Коль есть любовь на свете – вот она!
Он был элодей, – и горестный поток
Упреков мрачных заслужить он мог,
Но добродетель в нем была одна
Сильней злодейства – вечна и нежна.

13

Остановился он, пока отряд
Тропинкою на берег шел назад.
«Как странно! Я не раз бывал в огне,
Но этот бой последним мнится мне.
Так чует сердце! Все ж в нем страха нет,
И в битву я пойду, как для побед.
Навстречу смерти незачем бежать,
Но здесь остаться – значит смерти ждать;
Коль замысел хорош – удача в нем,
И плачущих для тризны мы найдем.
Пусть спят они, и сон их будет тих.
В таких лучах не грело солнце их,
Как эта ночь (но, ветер, дуй сильней!)
Согреет сонных мстителей морей.
Теперь к Медоре! Сердце сжалось… пусть
Ей будет незаметна эта грусть.
Я смелым был, но и толпа смела!
Ведь, защищаясь, жалит и пчела.
Простая храбрость с зверем нас роднит,
Ее усилья страх десятерит —
Цена ей грош: других я ждал утех,
Уча моих сражаться против всех.
Лить кровь напрасно не давал я им,
Теперь же мы умрем иль победим!
Да будет так – и пусть угаснет свет.
Но их веду и знаю – бегства нет!
Себя я проклинаю и виню,
Что в эту я попался западню.
Поставить все на карту? в страшный час
И власть и жизнь – все потерять за раз?
О рок!.. Вини безумье, а не рок…
Но подождем – еще не вышел срок».

14

Так говорил с собой он; в этот миг
Своей высокой башни он достиг
И замер на пороге – из окна
Струилась песня, бурна и нежна.
Любимый голос сладостно звенел,
И вот слова, что этот голос пел:

«На сердце тайна у меня живет,
Ее я не открою никому.

Когда мы вместе, то она цветет
И снова молча падает во тьму.

Ночной лампады золотая нить, —
Горит в душе моей незримый свет,
И черный мрак не в силах погасить
Его лучей, хоть их почти что нет.

О, не забудь меня! Скажи «прости»,
Но на могиле вспомни иногда.
Лишь одного нет сил перенести —
Тобою быть забытой навсегда.

Пролей, прошу тебя в предсмертный час —
И просьб моих уж не услышишь вновь, —
Единственный, последний, первый раз
Одну слезу за всю мою любовь».

Он преступил порог, прошел портал,
С последним звуком он вошел к ней в зал:
«Моя Медора! песнь твоя грустна!» —
«Конрада нет – невесела она!
Хоть ты не слышишь эту песнь мою,
Все ж душу в ней свою передаю,
Все ж мысль моя в ней царствует, чиста.
Немолчно сердце, хоть молчат уста.
Как часто ночью сны, как злой дурман,
Вдруг окрыляют ветер в ураган,
И легкий бриз, надувший парус твой,
Мне мнится настигающей грозой.
Напев могильный слышит в нем мой страх
Тебе, погибшему в седых волнах;
И я бегу, чтоб посмотреть маяк —
Не погасил ли свет коварный враг.
И долго блещут звезды с высоты,
И будет утро – но далеко ты!
О, как мне сердце ветер леденил,
Для мокрых глаз как день вставал не мил!
Все снова я искала вдалеке
Твой парус, посланный моей тоске.
И наконец – был зноем день томим —
Вдруг парус, но он скоро стал незрим,
Потом другой – и этот был твоим!
Пройдут ли эти дни? Когда-нибудь
Захочешь ли, Конрад, ты отдохнуть?
Ты так богат, и множество домов
Прекраснейших нам предлагают кров.
Ты знаешь, я страшусь не за себя,
Но я дрожу, когда здесь нет тебя,
За эту жизнь, что так мне дорога,
Но от любви бежит на зов врага;
И это сердце, нежное ко мне,
Проводит жизнь и в брани и в огне».

«Да, сердцем изменился я, пойми.
Как червь раздавленный – я мстил, как змий.
Вся радость на земле – в твоих устах
Да слабый луч прощенья в небесах.
Но злоба, что клянешь ты, не тая,
Есть то же чувство, что любовь моя.
Они так связаны, что если я
Мир полюблю, то разлюблю тебя.
Но нет, не бойся! Прошлые года —
Залог любви безмерной навсегда.
Но… пусть слеза не смочит милых глаз, —
Мы расстаемся снова и… сейчас!» —
«Ах, сердце чуяло… уедешь ты…
Так вечно тают сладкие мечты.
Сейчас? возможно ль, – в этот самый миг?..
Но в бухту только что вошел твой бриг;
Другой в отсутствии, а экипаж
Уверен, что ему ты отдых дашь.
Друг! шутишь ты иль хочешь уж сейчас
Разлуки дальней подготовить час?
Ты забавляешься моей тоской,
Но шутки слышать не хочу такой!
Молчи, Конрад! Пойдем со мной! Нас ждут
За трапезой покойный ряд минут.
Тебе готовить яства – легкий труд!
Плоды тебе сбирая для стола
И не умея выбрать, я брала
Прекраснейший; я долго вдоль гряды
Искала самой ледяной воды.
О, как шербет сегодня сладок твой,
Как он сверкает в вазе снеговой!
Вино тебе не навевает снов:
К нему, как мусульманин, ты суров.
Я не браню тебя, нет! я хвалю
Прекрасную воздержанность твою.
Уж стол накрыт, и лампа зажжена
Серебряная; ночь нам не страшна.
Я девушек своих здесь соберу,
И мы затеем песни иль игру.
Моя гитара сладкие мечты
Тебе навеет, или хочешь ты,
Чтоб повесть Ариосто[22] я прочла,

Как брошена Олимпия была?
И знай, ты был бы хуже во сто раз,
Чем тот злодей, когда б ушел сейчас.
Тот вождь… Но, помнишь, улыбнулся ты,
Когда, увидев с этой высоты
Скал Ариадны[23] дальние черты,
Сказала я шутя, хоть жег мне грудь
Страх, что случится так когда-нибудь:
«И от меня навек уйдет Конрад!»
И вот он обманул… придя назад».

«Назад – назад, всегда назад к тебе,
Пока он жив, пока не пал в борьбе,
Вернется он – теперь же близок час,
Разлука птицей настигает нас.
Не спрашивай: зачем? куда пути?
Ведь все равно нас оборвет «прости».
Будь время, все б тебе открыл я сам…
Не бойся: этот враг не страшен нам,
Здесь оставляю крепкий гарнизон.
Готов к защите и к осаде он;
Я уезжаю, но не будь скучна:
Средь жен и дев ты будешь не одна.
Когда ж мы снова встретимся, мой друг,
Спокойствие украсит наш досуг.
Но слышу рог! Играй, Хуан, играй!
Дай поцелуй! Еще!., еще! Прощай!»

Она вскочила, бросилась к нему,
И сердцем погрузился он во тьму,
Не смея прочитать в ее глазах
Тоску, не растворенную в слезах.
Волос упавших светлая волна
Была прелестной дикости полна.
Едва дышала грудь, где он один
Навек всех чувств был полный господин.
Чу! гулкий выстрел возвестил закат!
И проклял солнце в этот миг Конрад.
Он прижимал к себе – опять, опять —
Ту, что его пыталась удержать.
На ложе снес ее, свою любовь,
Взглянул, как будто не увидит вновь.
Здесь было все, что в жизни он нашел.
Поцеловал, шагнул – как? он ушел?

15

«Ушел? – Не в первый раз уж этот крик
Ей в сердце одинокое проник. —
Ведь он был здесь тому назад лишь миг —
И вдруг…» Она рванулась на порог,
И хлынул слез отверзшийся поток.
Они ей чужды, тяжко их снести,
И все же губ не разомкнет «прости»!
Ведь в этом слове – хоть мы верим, ждем,
Надеемся, – отчаяние в нем.
На строгий мрамор белого чела
Печаль неизгладимая легла,
А взгляд больших влюбленных синих глаз
Застыл недвижно и почти угас.
Вдруг этот взгляд на милого упал.
Как оживился он, как заблистал,
Хоть мрак ресниц, пушистый и густой,
Еще был влажен горькою росой!
«Ушел!» – и руку поднесла к глазам,
И медленно воздела к небесам,
Потом взглянула: океан бурлил,
Был поднят парус. Ей не стало сил!
Пошла от двери, словно с похорон.
«Покинута… И это явь, не сон!»

16

С утеса на утес спешит Конрад,
Он головы не повернет назад.
Он содрогнется, если поворот
Откроет то, что так его влечет:
Пустынный замок там, над крутизной,
Что видит с моря он, спеша домой;
Ее, звезду печали, чьи лучи
Его находят в море и в ночи.
Не должен думать он, что здесь любим, —
Хоть здесь покой, но гибель вместе с ним.
Но раз помедлил, он желанья полн
Отдать все воле случая и волн;
Нет, он разлуку с болью перенес,
Но вождь не знает власти женских слез.
Он видит бриг, он слышит ветра шум,
С усильем отрывается от дум
И снова поспешает дальше; вдруг
Его углей достиг неясный звук
Тревоги шумной делового дня:
Сигналы, крики, всплески, суетня;
На мачту лезет юнга, якорь стал,
Уж паруса надул попутный шквал,
И с берега приветствуют платки
Всех тех, что скоро будут далеки.
Он видит: алый вымпел вознесен,
И мягкости своей дивится он.
Огонь – в глазах, в груди – безумный зной,
Теперь он тверд и стал самим собой.
Он мчится, он летит – и вскоре бег
Его приводит на песчаный брег.
Он бег сдержал не с тем, чтобы вздохнуть,
Наполнив океанским ветром грудь,
Но чтобы шаг размерен стал опять,
Чтоб пред людьми бегущим не предстать.
Конрад знал тайну, как владеть толпой,
Под маскою скрывая облик свой.
Его сухой, высокомерный вид
Внушает уваженье и страшит,
Спокойна поступь и надменен взор —
В них вежливый, но ледяной отпор:
Все к послушанью призывает в нем…
Но он привлечь умеет и добром.
Тому, с кем ласков он, а не суров,
Его слова ценнее всех даров,
И, кажется, из глубины идет
Приветливый и низкий голос тот.
Но ласковым бывает редко он —
Порабощать и властвовать рожден,
Считать привыкший в людях с юных дней
Повиновение всего ценней.

17

Охрана здесь на берегу ждала.
Стоял Хуан. «Ну, каковы дела?» —
«На бриге все, и шлюпка у камней
Ждет только вас!..» —
«Мой меч и плащ! скорей!»
Уж к поясу пристегнут крепко меч,
И темный плащ спадает с ловких плеч.
«Позвать мне Педро!» Вот он. И Конрад
Его приветствует, как друг и брат:
«Таблички ты прочтешь! Они важны,
В них указанья ценные даны.
Удвоишь стражу и отдашь приказ
Ансельмо, как вернется он, тотчас.
Пройдут три дня, и полдень золотой
Возврат наш озарит!.. Друг, мир с тобой!»
Пирату верному он руку жмет,
Надменный, как всегда, садится в бот[24],
И весла, погружаясь в глубину,
Свеченьем ярким бороздят волну.
Вот и корабль, на палубе – Конрад;
Свисток свистит: все к парусам спешат.
Как точно слушается бриг руля!
Команду ободряет вождь, хваля.
К Гонзальво взоры обращает он.
Но вдруг он вздрогнул; чем он омрачен?
Высокий замок перед ним возник,
И вновь он пережил разлуки миг.
Медора! смотрит ли на бриг она?
Любовью к ней его душа полна.
Но до восхода слишком много дел —
Он, стиснув зубы, больше не глядел.
В каюте, сев с Гонзальво у стола,
Он обсуждает с ним свои дела
И развивает план свой, горделив,
При свете лампы карту разложив;
До поздней ночи разговор течет.
И времени они забыли счет.
Меж тем попутный ветер свеж и прям;
Как сокол, бриг несется по волнам,
Минует острова, ему пора
Скорее в порт – задолго до утра.
Но вот увидели в ночной тиши
Средь бухты множество галер[25] паши[26].
Считают их и видят, что заснул
Беспечный мусульманский караул.
Бриг незамеченный их миновал
И лег в засаду меж высоких скал.
Его скрывал гранитный черный мыс,
Чей странный выступ над водой навис.
Конрад призвал команду – не от сна:
Всегда готова к подвигам она, —
И был, над плещущей волной царя,
Спокоен он, о крови говоря.

Песнь вторая