Майя Тугушева - Под знаком четырёх

• Название: Под знаком четырёх
• Автор: Майя Тугушева
• Издательство: Книга
• Жанр: Языкознание
• Год: 1991
• ISBN: 5-212-00416-0

В книге живо и увлекательно рассказывается о судьбе произведений Э. По, А. К. Дойла, А. Кристи, Ж. Сименона. Читатель познакомится с историей создания детективов, встретится с любимыми литературными персонажами — О. Дюпеном, Шерлоком Холмсом, Пуаро, Мегрэ.

---

Агату Кристи всегда занимала проблема политической и нравственной свободы личности, пожалуй, самой острой проблемы века XX. В 30-е годы ее очень волнует, очевидно, и политика умиротворения фашизма. Вот почему с началом второй мировой войны в романе «Десять негритят» (1939) возникает образ смертоносного, вселенского, победительного зла — «черный» остров с его «замком ужасов», полным мертвецов. Это — самый мрачный роман Агаты Кристи, своеобразный апокалипсис, изображенный в пуританской литературной традиции: яростное всевидящее око Бога (или — судьбы) и жалкий сосуд греха — человек, только у Кристи этот апокалипсис, тотальное уничтожение — дело рук человеческих, а высший вершитель справедливости — сумасшедший судья Уоргрейв. Здесь Кристи совлекает покров мистики со зла, когда в точном соответствии с текстом детской считалки о десяти негритятах начинают погибать гости в замке — один поперхнулся, другой — не проснулся, и так далее, и так далее. Вот зловещая реальность. В современном мире нет зла сильнее, чем то, что так страшно вочеловечено. И надо сказать, эта мысль в романе воплощена с большой выразительностью, произведение создано рукой мастера: «Я написала эту книгу, затратив неимоверные усилия на то, чтобы как следует ее выстроить, и была довольна результатом. Повествование ясно, целеустремленно, динамично, загадочно, и в то же время события имеют рациональное объяснение». А кроме того, она искусно развивает здесь и традицию «ужаса», идущую от Эдгара По, сочетая «веселенькое» и кошмарное.

Идея вочеловеченного зла — главная и в романе «Занавес» (1940). Здесь Пуаро и Гастингс вновь попадают в провинциальный Стайлс. Как же все вокруг изменилось, начиная с местной гостиницы! Да и сами Пуаро и Гастингс уже не те. Где былая самоуверенность сыщика? Он, правда, все еще твердит о маленьких серых клетках, но чувствуется, что он устал, лицо его избороздили морщины, он облысел и носит парик. Он теперь часто философствует на вечные темы жизни и смерти, сетуя, как и полагается старикам, на нынешнюю молодежь, на то, что дети презирают «предков» и «дерзят» им на каждом шагу, как дочь Гастингса Джудит.

Однако именно сейчас, когда Пуаро стар и его мучает артрит, жизнь посылает ему, наконец, достойного противника, «совершенного преступника», современного Яго по уму, изворотливости и коварству. Таков как будто безобидный местный житель Нортон: возбуждая в людях жажду мщения и низменные чувства, он уже совершил несколько преступлений чужими руками. Теперь в опасности Джудит, влюбленная в человека, который, отвечая ей взаимностью, предан нелюбимой калеке-жене. И вот девушка вполне серьезно убеждает отца, что слабым и «никчемным» людям незачем и жить — только свет застят другим и мешают их счастью. Добрый капитан приходит в ужас от таких речей: как же удручающе переменились нравы! Но и сам он вот-вот попадется в сети коварного Нортона: тот сумел заронить в подозрительный ум капитана мысль, что честь Джудит в опасности. Конечно, Пуаро уже распознал подлые ухищрения Нортона. Однако он видит в нем не только злодея, так сказать, местного, провинциального значения. Он справедливо усмотрел в его действиях опаснейшее явление современности. Нортон понял, как это смехотворно легко, используя правильные слова, оперируя справедливыми доводами, влиять на поведение других: «Но вы понимаете, Гастингс, что такое знание — питательная почва для жажды власти?.. в последнее время такие побуждения распространились в мире как эпидемия».

Конечно же, Пуаро имеет в виду не только Нортона, но и прожженных властолюбивых политиканов, которые, разжигая подозрительность, страхи, предрассудки и заблуждения, ловко и к своей выгоде распоряжаются судьбами не только отдельных людей, но целых народов. Таков и мистер Элистер Блант, финансовый воротила, который говорит «Да» и «Нет» правительствам (роман «Один, два — пряжка от башмака», 1940). Маленький человек, зубной врач Морли, в восхищении: подумать только, могущественный мистер Блант держится так запросто с обыкновенными, «как вы да я», людьми — простодушно сообщает он Пуаро, сидящему в зубоврачебном кресле: «Вот что значит Англия, в других странах Гитлеры или Муссолини, или им подобные, а у нас — демократия». Но не пройдет и часа, и Элистер Блант убьет дантиста, а затем — еще других людей и будет оправдывать убийства «высшими интересами» страны и нации, совсем как реальные Гитлер, Муссолини и им подобные.

Но, спрашивается, что же может противопоставить теперешний Пуаро идейным убийцам? Ведь он привык восстанавливать камерную справедливость и воздавать по заслугам разным безыдейным преступникам, которые охотятся за вульгарным золотым тельцом! Да, Пуаро бессилен помочь людям, и в романе «Занавес» он погибает, застрелив негодяя Нортона, а так как Пуаро сам, пусть и во имя справедливости, совершил убийство, он решает покарать себя и кончает самоубийством.

Тогда, в 1940 году, Кристи роман не опубликовала. Эркюль Пуаро должен был ей еще пригодиться (интересно, между прочим, как бы отнеслась к смерти Пуаро читающая публика? Просила бы «воскресить» его, как в свое время просили Конан Дойла, «убившего» Шерлока Холмса?). Нет, Кристи не решилась публично опустить занавес в 1940 году, но отношение ее к Пуаро уже изменилось. Еще в 1938 году в интервью «Дейли Ньюс» она говорила: «Признаться, между нами иногда наступает охлаждение. Временами я даже думаю: «Зачем, ну к чему, с какой стати я вообще измыслила это неприятное, напыщенное, утомительное, приземистое создание, которое постоянно все выравнивает по ниточке, хвастается, подкручивает усы и склоняет набок свою яйцевидную голову?.. В момент раздражения я ему намекаю, что буквально несколькими движениями пера (или ударами по клавишам машинки) я могу отправить его в небытие. А он мне велеречиво возражает: «Нет, от Пуаро отделаться подобным образом невозможно. Он слишком для этого умен». Да, Пуаро и впрямь «висел у нее на шее», как она однажды сказала.

Итак, у Агаты Кристи тоже была распря со своим детективом, как у Дойла с Шерлоком Холмсом, но дело, очевидно, не сводилось к тому, что он просто ей «физически» надоел. Она явно ощущает, что Пуаро психологически не соответствует изменившемуся миру, однако «Занавес» был опубликован только в 1971 году, а она продолжала выпускать романы, где Пуаро действовал и «исправлял» положение, хотя сама Кристи и ее читатели были уже не те, что прежде. Во всяком случае, читатель ощущал некую несообразность, устарелость Пуаро: его характерные черточки уже не казались ему такими смешными как прежде, да и сам Пуаро все чаще заявлял о своей старомодности, о том, что отжил свое. В речах комика из французского ревю, каким он явился в первом романе Кристи, все явственнее звучала ностальгия по утраченным временам. Страна, в прошлом могущественная колониальная держава, вступила в полосу упадка, колоний уже почти не осталось, вырвались на волю доминионы, и золотые крылья, что некогда высоко вознесли дворянство над остальными смертными, теперь изрядно поистрепались и поредели. Конечно, некоторые приспособились и стали преуспевающими дельцами вроде Бланта или, например, мистера Фортескью («Карман, полный ржи», 1954), но его младший сын Ланселот не только циничный делец, но еще и тайный убийца, и рыцарское имя дано ему автором как бы в насмешку. Он убивает отца с помощью совращенной им служанки, затем служанку, чтобы не выдала, затем молодую мачеху, чтобы завладеть ее долей наследства, и едва не отправляет на тот свет разоблачившую его мисс Марпл.

Провинциальный мир, изображенный Агатой Кристи в ее «сельских» романах, — это практически исчезнувший мир, и мудрено было бы сохраниться ему, викторианским старомодным привычкам и нравам в послевоенной английской деревне, когда рядом по скоростным трассам ежедневно мчатся сотни автомашин и в каждой деревне и поселке появились бензоколонки; где тихие трактиры и старомодные гостиницы исчезли, уступив место мотелям и пабам, где мелкие лавочки захирели, так как в пяти милях обязательно обнаружится современный универмаг.

Вот пример из жизни — знаменитый Хауорт, родина сестер Бронте, в прошлом веке — забытый богом, глухой уголок Йоркшира. Даже расположенный неподалеку фабричный городок Кихли долго сохранял приметы патриархальности. Ныне в Кихли полно машин, на улицах множество рабочих из Вест-Индии и построен супермаркет. А в самом Хауорте, близ пасторского дома, где теперь разместился всемирно известный Мемориальный Центр сестер Бронте, кипит бурная туристическая жизнь, бушует сувенирная стихия, и неподалеку от мрачных надгробий кладбища при церкви Св. Михаила бойко торгуют мягким мороженым.

Да, мир изменился. Он и раньше был страшен, а сейчас стал просто опасен.

Уже первая фраза романа «Конь Блед» должна передать это ощущение повсюду подстерегающей человека опасности: «Экспресс-кофеварка у меня за спиной зашипела как змея. В звуке этом было нечто зловещее, если не сказать дьявольское. Наверное — подумал я — это свойственно большинству наших современных звуков и шумов. Угрожающий, сердитый рев реактивных самолетов, взмывающих в небо, вкрадчивый перестук колес поезда, приближающегося к станции в туннеле метро, грохот тяжелого грузового транспорта, от которого до основания сотрясается дом… Даже повседневные домашние шумы, хотя и свидетельствуют о приносимой пользе, вес же содержат в себе нечто предостерегающее. Стиральные машины, холодильники, скороварки, завывающие пылесосы, кажется, говорят: «Осторожно. Я джинн, приставленный к тебе в услужение, но если я вырвусь из-под твоего контроля… Мир опасен, вот что, в нем опасно жить». Есть нечто фатальное в этой опасности. Но это не та фатальность, о которой когда-то Пушкин сказал: «И от судеб защиты нет!» — и которая предполагала некую обезличенную, стихийную угрозу. Мир стал страшнее, опаснее и непредсказуемее потому, что роль судьбы окончательно прибирают к рукам беспринципные, жестокосердые убийцы, для которых не существует понятия о справедливости. «Судьбы», о которых говорил Пушкин, были жестоки, но равнодушны к творимому ими злу. Им ничто «не радость, не печаль», как тем надмирным светилам, о которых поведал потом Лермонтов. Но человек-убийца «неравнодушен» к совершаемому злу. Он может черпать в нем жестокую, извращенную радость и тем самым часто с помощью новых смертельных изобретений науки, в угоду своему честолюбию, жадности, геростратову садизму способен уничтожить и человека, и сообщества людей. Вот почему лейтмотив «Конь Блед» — слова «мир опасен».