Виссарион Белинский - Современник. Том одиннадцатый… Современник. Том двенадцатый

• Название: Современник. Том одиннадцатый… Современник. Том двенадцатый
• Автор: Виссарион Белинский
• Жанр: Критика

«Это две последние книжки «Современника» за прошедший год. Мы немного опоздали отчетом о них, но это потому, что мы читали их не торопясь, как читаем мы все, чтение чего доставляет нам удовольствие; кроме того, в этих двух книжках «Современника» так много хорошего и занимательного, что всего скоро прочесть нельзя, и обо всем поговорить слегка и мимоходом тоже невозможно. По-прежнему «Современник» постоянно продолжает быть интересным журналом, достойным славы своего основателя…»

---

В этих немногих словах характеризовано целое сословие, весь лакейский люд, с его образом мыслей и его образом выражения; и, кроме этого, в этих немногих словах выражено одно лицо, которое, будучи похоже на множество лиц этого разряда, в то же время похоже только на само себя и больше ни на кого. Много могли бы мы привести здесь в пример таких типических черт и очерков, но это слишком далеко завлекло бы нас и отдалило бы от предмета. И потому скажем, что в Науме, Марусе и Василе не видим мы этих типических резких черт и индивидуальных особенностей и потому не видим в их обрисовке художественного выполнения. Своими соотношениями они образуют не драму действительности, а оперу-лирику, где, пользуясь положением, высказывают довольно поэтически, если не художественно, все, что можно почувствовать в подобном положении. В этом отношении – какая великая разница повести Гоголя!.. Впрочем, эти мысли не всем и не для всех понятны – особенно для людей, которые по причине неподвижного сидения на синтезе и анализе недовольны любезностию казаков Гоголя…{9}

Кроме Наума, Маруси, Василя и Насти, в повести «Маруси» есть еще герой – и герой первый, который важнее и Наума, и Василя, и Насти, и самой Маруси: это – Малороссия, с ее поэтическою природою, с ее поэтическою жизнию простого народа, с ее поэтическими обычаями. Этот-то герой и составляет всю заманчивость, всю поэтическую прелесть повести. Автор в лицах этой повести передал известные черты этого героя, не как художник, а как описатель и человек глубоко чувствующий. Поэтому каждая страница, каждое слово его проникнуто, согрето чувством. Кроме того, рассказ его отличается народным малороссийским простодушием, которое очень удачно передано переводчиком. Можно ли без умиления и наслаждения читать подобные места?

Вот так-то бедная Маруся, не хотевши и вспоминать про Василя, только об нем одном и думала; и хоть бы тебе на часок глазки свела! Плакала да грустила целехонькую ночь. А и длинная же у нас ночь на зеленой неделе! Вчерашняя заря еще не погаснет, а световая уже и загорается: покажется Воз[1], да уж докатившись ко всходу солнца.

Вот и теперь: только что звездочки засияли у бога милосердого на небесах, только что рассветилося, да и то не совсем ясно, а как будто сквозь серпянку – соловей затих подле своей самочки, чтобы она выспалась хорошенько, не тревожась; ветерок заснул, и ветки в садах, дремля, чуть-чуть шевелятся; только и слышно, что на плотине через спуск вода цедится и как будто кто шепотом сказку сказывает, что так и дремлется… А то везде очень тихо… Как вот недолго… звездочка покатилася… там другая… третья… и скрылись на синем небе, как в море канули, и, расставаясь с землею, немного всплакнули… Вот от их слезок пала роса на землю. Капелька ее сделала шелест в воздухе… И пробудился ветерок, да и покачал тихонько ветки в садах и лесах… Вот и попробуждалися птички-самочки, раскрыли глазки, защелкали носиками… Тут тотчас их самчики, что подле них дремали, также проснулися и с радости, что настает божий день опять и они будут с своими самочками летать, играть, любиться, и что, может, которая и яичко снесет – с такой-то радости запели свои песни, которыми и утро и вечер хвалят господа небесного, отца, милосердого как человеку, так и всякому зверю и птице, да и самой малейшей мушке, которой и глазом не усмотришь. А кому уже так выпевать, как соловей! Защебечет, защелкает, зачирикает, засвистит, затрещит… То затихнет, то как будто шепчет своей самке, как ее любит, а она ему, видно, скажет, что и она его любит, и хвалит его песни; он тут с радости вскрикнет на весь сад… А как между тем еще носиками поцелуются… тут он уже и не опомнится… прижмурится, щебечет, терещет, то как будто охрипнет, то вдруг громко вскрикнет и задребезжит так, что дух у него как будто спирается… да все же это так хорошо… что рассказать нельзя, а на душе весело!

И вся повесть состоит из таких мест. Быт сельских жителей, их нравы, обычаи, поэзия их жизни, их любовь – все это изображено так, что стоило бы более подробного рассмотрения. Взгляд автора на человеческое сердце очень прост, даже простоват; но эта простота накидная, притворная – сквозь нее проглядывает глубина и могущество мысли… Издатель «Современника» оказал своим читателям неоцененную услугу, давши им возможность насладиться этою прекрасною повестью, которая была им недоступна по причине наречия, на котором написана своим автором.

Обратимся снова к XII тому. «Отрывки из Жан-Поля», прекрасно переведенные г. Бецким, составляют живую и интересную статью. Они дают полное понятие об этом уродливом, диком гении Германии, который в своих поэтических созерцаниях то возвышался до вечных звезд поэзии, то впадал в изысканность и в совершенное безмыслие, если не в бессмыслие. Вот доказательство первого:

Когда Прометей оживотворил искрою небесного огня статую, созданную им из праха земного, разгневанный Юпитер сказал ему: «Человек, твое произведение будет умирать ежедневно, и половину своей жизни, лишенное чувства и мыслящей способности, оно будет лежать перед тобой в неподвижности, пока наконец уснет навеки». И вот новосозданный человек упадает вечером и засыпает. Однажды музы, очаровательные дочери Юпитера, находят его спящим и с любовию и сожалением смотрят на вожди, сомкнутые этою периодическою смертию ночи. «Бедное создание, – сказали они, – так же прекрасно и так же молодо, как Аполлон! Неужели, желая отдохнуть, каждый день он должен, окруженный холодными и густыми тенями орка, утрачивать небо и землю?»

«Испытаем, – сказала Каллиопа, самая смелая муза, – проникнуть в его орк и дать ему в дар прекраснейшую землю и Олимп, пока непреклонный отец со днем не возвратит ему жизни!» Божества, наделяющие счастием богов, тогда прикоснулись к смертному: величественная муза поэзии своею трубою, муза гармонии своею флейтою, Талия своим жезлом, Урания своею сферою, Эрато стрелами любви, Мельпомена своим кинжалом, и все другие музы поочередно. Мгновенно спящий труп ночи оживился: сновидение, явилось и создало вокруг него новое небо и новую землю и их принесло ему в дар. Смелые и легкие тени, порхая, окружили его очаровательными призраками жизни, и он остался среди них. Плоды превратились в пучки, пучки в цветы, а цветы принесли в свою очередь плоды. Прекрасная молодость стала еще прекраснее. Земля потеряла свою тяжесть, и легкий эфир играл на вершинах гор до захождения солнца. Игла терновника, в образе кинжала Мельпомены, прикоснулась слегка к груди человека – и его кровь превратилась в розу. Мелодические аккорды флейты внушили еще одно желание его счастию и низошли с небесных высот в глубины его сердца.

Усыпленный человек улыбнулся, как блаженный, и в то же время заплакал. Бог муз разбудил его тогда дневным светом, опасаясь, чтобы смертный не узрел бессмертных.

Мы не будем делать выписок для показания второй стороны Жан-Поля, а только спросим, что за мысль или даже что за смысл хоть вот в этих строках: «Что такое все удовольствия человека и наслаждения человека? Прекрасные прогулки на дворе темницы»? – А таких строк у Жан-Поля встречается довольно, особенно там, где желание говорить образами и символами заставляет его прибегать к натянутым сравнениям, которые он берет изо всех сфер знания – даже чистой математики.

Статья г. Даля «Об омеопатии» как-то странно попала под одну нумерацию с поэтическими мыслями Жан-Поля{10}. Впрочем, это нисколько не мешает ей быть в высшей степени интересною статьею, и по содержанию и по изложению. Как медик, г. Даль был заклятым врагом Ганнеманова учения и со всею запальчивостию партизана преследовал ее у нас, на Руси, своими статьями в «Сыне отечества» за 1833 год{11}. Теперь, опытами убедившись в достоинстве этой методы, он со всею искренностию и со всем самоотвержением благородного человека и ученого, предпочитающего святую истину личному самолюбию, признается в своей прежней несправедливости и торжественно возвышает свой голос за «омеопатию». Советуем всем читать эту прекрасную статью, предмет ее близок душе всякого, а изложение так просто и доступно для всех.

Статья «О греческой эпиграмме» имеет ученое и литературное достоинство.

Повестями XII том не блистателен. Тут помещена «Мачеха и панночка» г. Гребенки, которая… но – виноваты! – мы обещались говорить только о хорошем…

Теперь о стихотворениях.

В XI томе помещена целая поэма «Казначейша». Стих бойкий, гладкий, рассказ веселый, остроумный – поэма читается с удовольствием{12}. Потом заметно, теплотою чувства, стихотворение «Освободительница», подписанное буквою Г.{13} – «Новые строфы из «Евгения Онегина»«интересны, как все, вышедшее из-под пера Пушкина{14}. «Опричник», отрывок, должно быть, из большого сочинения, служит новым доказательством, как много чудных надежд унес Пушкин в свою безвременную могилу…{15}

И для нас
Погиб животворящий глас!..{16}

«Великое слово», дума г. Кольцова, заключает собою XI том «Современника». Эта дума по глубокой мысли, по возвышенности выражения принадлежит к роскошнейшим перлам русской поэзии. Вот она: