Константин Аксаков - Несколько слов о русской истории, возбужденных «Историей» г. Соловьева

• Название: Несколько слов о русской истории, возбужденных «Историей» г. Соловьева
• Автор: Константин Аксаков
• Жанр: Публицистика

«Трудолюбие и даровитость г. Соловьева всем и давно известны. Кроме лекций университетских, кроме пространных статей, помещаемых в журналах, сборниках, ведомостях, г. Соловьев нашел время для обрабатывания и издания в свет важного труда, «Русской истории». Первый том перед нами. Уважая вполне даровитость автора, желая ему продолжать идти вперед, мы, однако, не согласны со многими его воззрениями. Критики на сочинение г. Соловьева уже появились…»

---

Нравственный закон или совесть дает ответ на все возможные случаи, ибо идет от общего нравственного начала. Закон внешний, отправляясь от частности, определяя случаи, требуя не начал, а поступков, само собою разумеется, не может определить все их бесчисленные виды и потому всегда дает возможность человеку, поступив по закону (внешнему), поступить безнравственно; следовательно, даже и с этой стороны закон не может человека сделать и внешне-нравственным, давая возможность всегда себя обойти.

Внешний закон, внешняя правда в обширном и вместе определенном смысле, есть государственное устройство, государство одним словом. – Вопрос внутренней и внешней правды пренадлежит всякому человеку, всякому обществу, всякой стране. Жизнь общественная и историческая решает его исторически разнообразно; но он постоянно основной, существенный вопрос.

В самом деле, мы часто видим, до какой степени человек способен верить, и верит в государство, которое есть его собственное, человеческое создание, царство от мира сего, следовательно, не Божие царство. Как часто думает человек учреждениями заменить все нравственные начала, достигнуть одним словом совершенства порядка. Такое ошибочное стремление заменить совесть и нравственную свободу, связь народную, общественную, и самую веру – законом и политическими правами опустошает душу человека и делает его неспособным к свободе и нравственной жизни, делает человека не стоящим хлопот. Между тем, куда ни оглянемся, в особенности на современные нам западные государства, везде видим поклонение государству, везде видим, что идеал его, идеал порядка, внешней стройности, ловко прилаженного, так сказать механического устройства, пленил ум человеческий, – и один думает достичь своего идеала путем монархии, другой – конституции, третий – республики, четвертый путем коммунистических учреждений. Но вера в государство, во внешнюю правду, сильна повсюду на Западе, и повсюду там обеднел человек внутренний, человек свободный, человек собственно. В Англии всего менее; но она держится не силой своего закона, а силой своего обычая, не государством, а народностью. Обратимся к России.

В незапамятные дни славяне жили одни, непокоренные, и отличались ненавистью к чужеземному игу; из древних свидетельств заключить можем, что у них не было повелителя какого бы то ни было, что эта была не терпящая над собою власти община. Кротость нравов свидетельствует, со своей стороны, о мирной и самостоятельной их жизни; по всему видно, что это была мирная община, соединенная одним обычаем, одним верованием, одной жизнью, – община, надобно заметить, не исключительная, ибо позволяла пленникам, если хотят, остаться и войти в нее, и жить в ней, как братья. Общины славянские занимали большое пространство и жили очевидно в силу обычая, в силу нравственного союза; по крайней мере, таков был строй этих общин (не нарушали ли они его случайно, – это другой вопрос и дела не изменяет). Итак, славянская община была союз людей, основанный на нравственном начале, управляемый внутренним законом, и оттуда обычаем общественным. Итак, это была нравственная, или, лучше, просто община собственно. Но могла ли славянская община удержать свой мирный и нравственный обычай? Враги набегали беспрестанно на славян, давали им чувствовать, что есть толпы людей, совершенно иначе устроенные, которые не дадут им жить спокойно. Кроме того, слабость человеческая, со своей стороны, могла или делать неудовлетворительным общинное нравственное устройство, или, напротив, заставляла часто нарушать его. Устройство внешнего закона для человека легче действия закона внутреннего; исполнять какое-нибудь внешнее правило легче, чем слушаться совести; порядок внешней жизни удобнее и менее затруднителен, чем строй жизни внутренней. Одним словом, легче верить человеку в идола, чем в Бога. В 862 году видим мы, что северные и южные общины славянские подпали под иго нашедших на них чуждых народов, на юге – хозар, на севере – варягов. И предыдущие и последующие события показывают, что такое покорение не есть следствие слабости или трусости славян, но мирно устроенная община должна была часто подвергаться таким нашествиям; нельзя же ей было постоянно быть в сборе на страже, в напряженном состоянии. Северные славяне скоро собрали силы и выгнали вон своих победителей, которые, очевидно, расположились у них остаться. Всякое подобное нашествие чуждых врагов, еще более покорение чужеземцами, вносило уже другое устройство, нарушало мирный внутренний строй и ход жизни, вносило принуждение и внешний порядок. Славяне видели у себя на то время другое начало, другое устройство – внешней правды, устройство – и всегда готовое к отпору извне, и удовлетворяющее слабости человеческой внутри общества. Это покорение чуждыми врагами, с одной стороны, показывало им невозможность жить на земле при чисто нравственном общественном устройстве, с другой – указывало на иной путь, который мог дать им безопасность от соседей (главное) и порядок от смут внутренних, сильно требовавших нарушения нравственного начала. Во всяком случае, устройство варяжское могло быть соблазнительно. Славяне изгнали варягов за море и начали сами владеть в себе или у себя, между собою, и «почаша сами в собе володети», говорит летопись; слова очень важные; прежде славяне не владели в себе, вовсе не было владения в них. Это, кажется, следует прямо из этих слов летописи и из всего рассказа. Но устройство внешнее, заведенное славянами, породило междоусобие и смуты, оно не подходило к славянским началам и было чуждо славянскому духу; «не бе в них правды», говорит летописец; слово правда не надо понимать здесь в современном разговорном смысле. Правда в древнем, в настоящем смысле, означает суд внешний и вместе – расправу, судебное устройство, судебный порядок, внешний закон. Стоит только прочесть летописи и грамоты, чтобы увидеть, что так понимается слово правда. В этом смысле конечно не было правды «в них», у славян. После изгнания варягов, желая володеть и управляться сами, и отошедши, следовательно, от своего нравственного внутреннего начала, они естественно восстали друг на друга, ибо устройство внешней правды туземным быть у них не могло, было у них чуждым. Они могли увидать в это время собственного (опыта) и ложную сторону государственного устройства, и всю несовместность его их славянской жизни, их славянским понятиям и началам; следовательно, сами составить это устройство они не могли по существу их, не могли и не хотели; не могли и не хотели принести в жертву внешнему закону закон внутренний; не могли и не хотели обратиться сами из общины в государство; не хотели таким образом расстаться с общиной, с миром и миром. Между тем выгоды и необходимость государственного устройства были очевидны. Как же быть, как же решить дело? Наконец собрались славяне и приняли важное решение: призвать государство. В этом решении важно то, что государство призывается. Славяне сохраняют свое общинное устройство и находят необходимость призвать к нему государственную защиту. Это очевидно из того, что они не в себе основывают государство, не делают его туземным: «Делаться сами государством они не хотели, а хотели, напротив, сохранить свой общинный быт», – но призывают его из земли чуждой, как чуждое устройство, оставляя за ним это значение, и становят его только при общине, не переходя сами в новое верование – во внешний закон, в государство, но сохраняя свою общину. Итак: 1) мы видим, что община славянская признает необходимость государства,

2) мы видим, что община соблюдает себя, не смешивается с государством, отделяет государство от себя, призывает его из земли чуждой. «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет, прийдите княжить и володеть нами», – говорит славянская община чуждым князьям. Наряд именно значит государственное, собственно даже военное устройство; впоследствии он значит исключительно артиллерию. В особенности же важно в этом призвании: это – свобода и разумность сознательного поступка, ярко выражающаяся во всем повествовании и в этих приведенных глубокозначительных словах. Государство, внешняя сила, призвано; история России, игра внешних сил началась[3].

Но как скоро община призвала государство, не уничтожая себя и не переходя в государство, – так в основу русской исторической жизни должны были лечь два начала; они и легли; мы видим их сквозь всю историю русскую; община имеет даже свое собственное постоянное наименование: земля. И сквозь все проходят земля и государство, всюду являются как действующие силы (долго дружественно) в русской истории. Стоит только обратить внимание на проявление этого в выражениях: земское и государево или государственное дело, люди государевы и люди земские, холопы и сироты, земщина и опричнина. Государство с землей в союзе любви. Нигде государство с землей не смешивается…