Виссарион Белинский - Очерки бородинского сражения (Воспоминания о 1812 годе)

• Название: Очерки бородинского сражения (Воспоминания о 1812 годе)
• Автор: Виссарион Белинский
• Жанр: Критика

Это первая статья Белинского в отделе критики «Отечественных записок». Статья об «Очерках Бородинского сражения» Ф. Глинки (равно как и о «Бородинской годовщине» Жуковского) вызвала недовольство в передовых общественных и литературных кругах. Впоследствии Белинский указывал, что его статья об «Очерках…» Глинки «верна в своих основаниях» (признание закономерности исторического развития), но ошибочна по выводам, поскольку в ней «должно было бы развить и идею отрицания, как исторического права», то есть показать, что такой общественный порядок, как русское самодержавие, таит в себе элементы своего отрицания, что он – временный, преходящий.

---

Начиная от времен, о которых мы знаем только из истории, до нашего времени не было и нет ни одного народа, составившегося и образовавшегося по взаимному сознательному условию известного числа людей, изъявивших желание войти в его состав, или по мысли одного какого-нибудь хотя бы и гениального человека{5}. Нам, может быть, укажут на Северо-Американские Штаты – на этот народ без имени и названия, на этого сына без отца, потомка без предков, на это политическое общество, как будто искусственно явившееся, механически соединенное из разнородных начал? Мы ответим, что все это только кажется таким для поверхностного взгляда, но совсем не таково на самом деле. Во-первых, Северо-Американские Штаты явились по условию только государством, а не народом; между же государством и народом большая разница: народ может не быть государством, но государство не может не быть народом: народ может сделаться государством, но государство не может сделаться народом, потому что оно было народом прежде еще, чем сделалось государством. Большая и главная часть народонаселения Северо-Американских Штатов – природные англичане; господствующий язык – английский; направление в религии, политике и гражданском устройстве явно отзывается британизмом. Следовательно, Северо-Американские Штаты не без родни, не без предков, не без отца и матери. Сначала они были английскими колониями, следственно, имели уже готовыми все материалы для государственной жизни: образованный язык с богатою литературою, религию, в высшей степени развитую гражданственность и т. д. Так как из колонистов, в течение времени, образовалось из англичан как бы особое племя, вследствие влияния климата и страны на дух, – племя, отличавшееся от жителей Великобритании, как отличаются романы гениального Купера от романов гениального Скотта, хотя и писанных на одном языке, – то некоторым образом и образовался как бы особый народ, которому уже не мудрено было стать государством. Да и самый процесс перехода народа в государство совершился не механически, не условно, а зарождался, зрел и обнаружился исторически, так что причины его далеко скрываются во времени, и историю Северо-Американских Штатов должно начинать с эпохи религиозно-политической реформы в самой Англии.

Исходный пункт жизни каждого народа скрывается в географических, этнографических, геологических и климатических условиях. Когда человек выходит из своего естественного состояния, он начинает борьбу с природою, покоряет ее себе и даже изменяет могуществом своей разумности; но до тех пор он – ее раб. Мощно действуют на него ее впечатления, и его темперамент имеет кровное сродство с материком, на котором он родился, с небом, под которым он родился; а его характер есть результат его темперамента. Закон родства крови и плоти есть закон самого духа!.. Сначала всякое человеческое общество существует как племя, потом – как народ; немного племен известно истории: состояние человеческого общества как племени есть первый и самый естественный момент его существования, это как будто разветвившиеся отпрыски единого ствола, как будто размножившиеся члены единого семейства, давно потерявшего память о своем прародителе, уже не только родные, но двоюродные, троюродные и так далее, составляющие отдельные круги семейства. Племена не имеют не только законов, даже обычаев, освященных временем, но живут как бы руководимые какшм-то инстинктом. Им нужна пища – и у них есть стрела и лук или сеть для рыб: вот все их потребности и все точки соприкосновения между ими. Но вот племя сталкивается с другим племенем, и, как всякой естественной индивидуальности другая индивидуальность враждебна, между ними начинается кровавая борьба; каждое племя плотнее соединяется, родственнее сжимается, яснее сознает свою индивидуальную особность; рождаются понятия о славе и бесславии, о геройстве и малодушии, о ненависти ко враждебному племени, как священном долге; являются военачальники и некоторая подчиненность. Но этим все и оканчивается, потому что только столкновение с народом или государством может быть причиною развития племени в народ и государство, или чрез подпадение под власть его и исчезновение в нем, или чрез перенятие его идей. И потому у племен власть военачальника бледна, бесцветна и неопределенна, не утверждена и не освящена никакою идеею, не имеет даже силы предания (traditio), не только закона; жречество основано на мистическом страхе непонятного их уму и потому пугающего его, и разве еще на некоторых врожденных человеку слабых и неопределенных идеях о божестве. В таком виде представляются нам все дикие племена Европы, Азии и Африки и, наконец, дикие племена целых частей света – Америки и Океании. Это какие-то инфузории политических обществ, бессильные принять определенную и единственно разумную форму человеческого общества – форму государственную. Что бы ни было причиною этого: низшая в сравнении с нашею организациею изолированность от образованного мира, недавность их происхождения и близость к природе или какие-нибудь чисто внешние, случайные причины, или все это вместе взятое; но только можно с вероятностию заключать, что все из известных нам государств, бывших и ныне находящихся, начали свое существование с состояния племени, состояния, которое, как бессознательное, не могли помнить, а следовательно, и забыть. В Америке испанцы, кроме множества племен, застали два народа – мексиканский и перуанский, из примера которых можно видеть, как общество переходит во второй свой момент – из племени делается народом. У народа уже начинается история, которой нет у племени, хотя эта история еще только предание, из уст в уста, от поколения к поколению переходящее. У народа уже есть зародыши всех форм государственной жизни: утвержденная верховная власть, иерархия чинов, разделение на сословия и пр.: но только все это еще как предание, как обычай, освященный временем, как бессознательно существующий факт, а не как что-нибудь выговоренное, как закон, и утвержденное законною формою. Народ тогда только делается государством, когда законность, освященная временем и от времени получившая свою силу, приобретает формальность, народная жизнь получает определенные, выговоренные или на письме утвержденные формы, и эти формы переходят в закон. Государство есть высший момент общественной жизни и ее высшая и единая разумная форма. Только ставши членом государства, человек перестает быть рабом природы, но делается ее повелителем, и только, как член государства, является он существом истинно разумным. Племена близки к животным, и потому минута, когда узнает о их существовании государство, есть минута их истребления, порабощения и перерождения в новом и чуждом им духе, в новых и чуждых им формах.

Всякая разумность, чтоб сделаться разумностию, должна явиться сперва как естественность, как непосредственное откровение. Всякая разумность священна, то есть имеет свою мистическую, таинственную сторону, и причина этой таинственности скрывается опять в близости к источнику всего сущего, к божественной идее, первоначально осуществляющейся во всеобщей родовой материи, в сущном (субстанциальном) начале. Какая глубина мысли и какая поэзия в русском выражении «мать сыра земля»! В самом деле, она мать нам, наша родная мать, ибо она есть первоначальная, первосущная форма духа, хранительница всех сил, всей сущности (субстанции) творящей природы! Из ее материнского лона вышел человек, и в ее материнских недрах покоится он на вечность! Точно таково же и родство людей между собою: все люди родня друг другу по духу; но это духовное родство сперва проявляется в них как родство крови и плоти, и духовное родство потому и свято, что выходит из кровно-плотского. Точно так же, потому же самому, и государство есть разумное, а потому и священное явление, что его начало скрывается в естественно-семейственном родстве людей, перешедшем потом в родство племенное, а наконец в народное. Как в отдельных семействах мы замечаем часто сходство черт лица, голоса, манеры говорить и действовать, словом, сходство характера, духа, даже при несходстве направлений, – так и всякий народ отличается единством языка, а следовательно, и характера мысли, взгляда на вещи и способа понимать их (потому что язык есть осуществившееся, явившееся понятие), единством религии, образа правления, родовым сходством в образе внешней жизни, наконец, семейственным сходством физиономии составляющих его индивидуумов, так что трудно не узнать по одному лицу англичанина, француза, немца, итальянца, татарина и т. д. Это сходство, это единство, это родство священны, потому что основание их плоть и кровь, как первосущные (субстанциальные) формы духа. И вот почему космополит есть какое-то ложное, двусмысленное, странное и непонятное явление, какой-то бледный, туманный призрак, а не яркая и живая действительность; вот почему, например, русский, случайно проведший в Париже свое младенчество и в чуждой его родной сущности (субстанции) стране принявший первые живые впечатления бытия, представляет из себя какого-то амфибия, уродливого и отвратительного, как все амфибии; вот почему человек, для которого ubi bene ibi patria [1], есть существо безнравственное и бездушное, недостойное называться священным именем человека;{6} вот почему, наконец, изменник своему отечеству, предатель своей родины, есть злодей, при виде которого содрогается человеческое сердце, от которого с омерзением отвращается человечество и который, если только он не идиот (не в реторическом, а в физиологическом смысле этого слова) скитается по земле, подобно Каину, с печатью проклятия на челе и ненавистию к собственному существованию!.. Если бы общественные узы были не плоть и кровь, а только взаимный договор для общих выгод, тогда в идее государства не было бы ничего священного, и предательство отечества было бы проступком против чести и морали (Moralitat), а не преступлением против нравственности (Sittlichkeit); променять свое отечество на другое было бы не несчастием, а простым расчетом перемены хорошего на лучшее. Как не можем мы представить себе человека, вдруг и бог весть откуда явившегося полным, возмужалым и разумным человеком, так не можем себе представить и общества, вдруг возникшего по условному договору известного числа индивидуумов. Как священно существо человека, потому что его рождение и развитие есть тайна для него самого, так священно и существование общества, потому что его начало и развитие есть тайна. Чтобы полнее и яснее выразить нашу мысль – укажем на самое важнейшее и самое священнейшее явление общественной жизни.