Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ

• Название: ВСЕ НА ЗЕМЛЕ
• Автор: Олег Кириллов
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

О. Е. Кириллов — автор романов «Лихолетье» и «Сполохи». Новая книга писателя, являющаяся продолжением романа «Сполохи», посвящена людям, поглощенным заботой о земле, о сохранении ее богатств. Центром романа являются отношения директора горнорудного комбината Дорошина и секретаря райкома Рокотова. Это сложные человеческие характеры, талантливые люди, всецело увлеченные своим делом. Дорошин, все силы и знания отдающий комбинату, проектирует ввод в действие нового карьера, который потребует многих гектаров черноземной земли. Рокотов — непримиримый противник такого расходования драгоценного чернозема.

Эта борьба убедительно и ярко раскрывает недюжинные характеры главных действующих лиц романа.

---

— Да, думаю… Иной раз мне кажется, что я с ума сойду от этих мыслей.

— Значит, ты равнодушна ко мне, если так долго думаешь.

— Нет. Просто нам с тобой не по семнадцать. Теперь не решишь за один день… И потом, еще вот что… Я не хочу, чтобы все говорили: она вышла за первого секретаря… Знала кого обротать… Я даже слышу голоса, которые говорят это.

— Ты слишком мнительна. Пост первого секретаря — не наследственный. Может случиться, что я его лишусь в ближайшее время.

Этот разговор он почему-то запомнил. То ли оттого, что обида вновь всколыхнула его душу, то ли потому, что на следующий день Гуторов сказал о беседе в обкоме партии, на которой зашла речь о работе в должности первого секретаря райкома партии. Гуторов пришел тогда к нему домой, и хотя Рокотов знал, что встреча эта неизбежна, все ж почувствовал, что легла она на сердце крепче, чем ожидалось.

— Ты прости меня, Владимир Алексеевич… — говорил Гуторов. — Сам понимаешь, в каком я был положении. Однако счел необходимым сказать, что считаю твой уход неоправданным. Михаил Николаевич покачал головой… У меня было, понимаешь, ощущение, что он согласен со мной… А потом сказал: «Речь идет не о Рокотове, а о вас… За себя и отвечайте!» Ты ж знаешь, как он это может?

— Все правильно… — говорил Рокотов, а у самого на душе было пасмурно. — Ты совершенно прав. И ради бога не думай, что ты делаешь мне зло. Все равно. Так лучше и для меня и для дела.

Так что разговор с Верой был в надлежащем обрамлении. Как говорят, все приходит сразу — и беда и радость.

Медсестричка ворвалась звонким своим голосом прямо в поток мыслей. И сразу же прервала его:

— Веры Николаевны нет дома… Бабушка сказала, что она куда-то уехала.

— Куда?

— Она сама не знает.

Еще новости. Куда же на этот раз?

— Но что-то она сказала?

— Да… Сказала, что сегодня она все решила. И еще сказала, чтобы бабушка не беспокоилась, если она не придет домой ни сегодня, ни завтра… И просила, чтобы она предупредила об этом председателя колхоза. Они должны были завтра ехать в райздравотдел.

Так… Что же это? Неужто опять Андрей? Она говорила, что он прислал ей два письма. Может, она снова передумала? Если с ним что-либо стрясется, она помчится к нему… Она обязательно должна кого-то спасать и ради кого-то чем-то жертвовать… Вот экзальтированная натура… Может, надо ехать в Славгород? Она все равно должна ждать поезда. Единственный поезд в час ночи… Вот не было заботушки… Нет, это глупо. Если она решила, зачем устраивать гонки? В конце концов, это не даст ничего, кроме позора. Вот тебе и выход. Но зачем же так? Почему не позвать его, не сказать прямо в глаза? Тогда все было бы честно! А теперь она напишет ему письмо, и пройдет неизвестно сколько времени, пока он узнает, что же произошло.

А до этого он должен думать все что ему заблагорассудится. Нет, не может быть такого. Ведь они встречались совсем недавно. Она была задумчивой, но никаких признаков подобных решений… А кто их знает, этих женщин? Что у них на уме и кто предугадает их поступки? Как же она могла? Нет, надо ехать. Сейчас он пойдет в гараж, возьмет машину. Это два часа езды… Мелочь. Времени сейчас половина девятого. А где ее искать? Может, она совсем не в Славгороде? Чепуха какая-то… Но все равно, надо куда-нибудь ехать. Пусть в Матвеев-ку… Самому поговорить с бабой Любой. Эта девчонка могла что-то напутать. А он сам узнает детали и поймет. Ведь очень важно выслушать подлинные слова, которые она сказала перед уходом. Боже мой, трудно себе представить, что может быть, если ему придется всю жизнь иметь дело с такой натурой?.. Не знаешь, что ждет тебя через пять минут. Может быть, для кого-то это и было бы величайшим счастьем, но не для него. Та-ак… Владимир Алексеевич, сейчас вы становитесь похожим на ту крыловскую лису, которая любовалась виноградом… Вас бросили, и вы начинаете обратный отсчет… Поздновато… И самоагитация — не тот прием, который может принести успех при некоторых свойствах вашего характера… В общем ясно: надо идти за машиной!

Он вышел на улицу. Да, сейчас не лето… Надеть бы куртку. Опять спешит. Спокойно, надо сейчас домой… Надеть куртку, а пока он отсчитает двадцать с лишним ступенек лестницы, подумать еще раз. Что даст ему эта поездка? Может быть, лучше сесть в кресло и спокойно проанализировать все?

Вернулся домой. Надел куртку и сел в кресло. Что изменится, если он увидит, найдет ее? Если она решила уехать, ничего не исправишь. Значит, так и должно быть, потому что даром мы тешим себя мыслью, что выбираем мы женщин. Выбирают они нас. Сколько раз уже вспоминал и забывал он эту истину? А надо бы помнить ее постоянно. И это та сфера, где не следует подавать апелляций. Если даже у тебя болит сердце и хочется выйти на улицу и всем-всем сообщить, что она ушла, уехала, не оставив для тебя ни единого слова. Чепуха… Надо не раскисать. Это не трагедия. Ведь думал же он, что не может жить без Жанны? Это не то, не передергивай хотя бы сам перед собой. Это — навсегда.

Звонок. Кто это? Григорьев за своей нераспечатанной бутылкой?

Открыл дверь. Вера. Лицо усталое, грустное.

— Я пришла, Володя… Ты знаешь, так ведь можно сойти с ума. Если, конечно, ты еще помнишь о своем предложении. Ты в беде, и я иду с тобой… навсегда.

Он глядел на нее такими радостно-изумленными глазами, что она рассмеялась:

— Ну чего ты? Сегодня мне сказал Насонов, что дело о твоем освобождении решено. Гуторов поехал утверждаться. Теперь исчезло последнее препятствие… Я беру тебя в беде… Сейчас ты никто, ты опять никто, Рокотов. Ты просто странный человек, и больше в твоем активе нет ничего. И я теперь буду помогать тебе начинать все сначала. Ты можешь не смотреть на меня с таким недоумением… Раньше это было невозможно, неужто ты не знал об этом… Ах, Владимир Алексеевич… Ах, как он правильно сказал. Я была бы просто фрагментом в твоей судьбе. А мне этого мало, Рокотов. Я хочу быть тем человеком в твоей жизни, который поможет тебе. Ты и сейчас меня не понимаешь? Боже мой, за кого я выхожу замуж?

Он смеялся беззвучно и радостно. Если б кто-либо спросил, что творится сейчас в его душе, он ответил бы совсем нечленораздельно. Может быть, даже не смог бы ответить. Просто ему было хорошо, как человеку, у которого сразу исчезли все беды! Все начиналось с чистого листа. Уходили сомнения, все в жизни снова становилось ясным и понятным, будто река, вышедшая в половодье из привычных берегов, кинувшаяся напрямик, к цели через поля и леса, теперь, узнав трудность и даже неодолимость встреченных ею препятствий, мирно возвращается в свои старые берега. Пусть они излишне просты и привычны и нет в них радости познания и открытия нового, пусть, но зато в старом русле известны все мели и перекаты и ветры тоже известны. И ясен весь путь впереди от истока до самого устья. А это совсем немало. Только теперь ему стало понятно, что беды его, сомнения, взрывы неверия в себя шли оттого, что не было рядом Веры. И это открытие изумило его своей неожиданной простотой, заставило подумать о том, как он не мог понять этого раньше.

— По-моему, это надо отпраздновать, — сказал он, и она кивнула головой.

И они пошли вместе на кухню и стали выгребать из холодильника все его скудные холостяцкие запасы, и ему пришлось идти в дежурный продуктовый магазин за шампанским, и когда он возвращался, ему вдруг показалось, что окна его квартиры темны. И мысль, что она ушла, не дождавшись, на мгновение всколыхнула его душу, и он вот так сразу понял, что не может, совсем не может остаться без нее, и, остановившись на месте, начал считать окна, и когда увидел, что в них ярко полыхает свет, настолько ярко, что даже они чем-то выделяются среди соседних, только тогда наступило облегчение.

Он предложил ей позвать Сашку или, может быть, даже Михайлова и, произнося эти слова, в то же время боялся, что она согласится. И это раздвоение в мыслях было оттого, что опасался он обвинений в нелюдимости, в стремлении замкнуться в себе, и обнаружил вдруг в себе желание нравиться этой женщине, нравиться всегда и готовность ради этого в чем-то поступиться своими привычками. И когда она сказала, что в этот день они должны быть одни, что им надо о многом поговорить без посторонних, он даже обрадовался. Да-да, он делает глупости, очевидные глупости… это смешно…

— Я люблю тебя, — сказал он, — ты знаешь, мне даже трудно сказать словами, как я тебя люблю. И я тебе тоже обещаю, что это — навсегда.

8

Дронов позвонил неожиданно. Причем звонок этот был ранний, минут пятнадцать восьмого:

— Ну, здравствуй, Владимир Алексеевич… Как жив-здоров? Как настроение?

Все было как-то непривычно. Ни одного вопроса о свекле, о транспортных делах, о вспашке зяби.

Михаил Николаевич не любил длинных ответов с нагнетанием цифр. И все же Рокотов сказал и о свекле, и о руде.