Николай Гарин-Михайловский - В усадьбе помещицы Ярыщевой

• Название: В усадьбе помещицы Ярыщевой
• Автор: Николай Гарин-Михайловский
• Издательство: Труд
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1908

«Воскресный летний день собирался быть особенно жарким. Солнце как-то сразу показалось на безоблачном небе и скучно, без предрассветной прохлады, уставилось в оголённые берега большой извилистой речки…»

---

Был праздник, и хозяин избы сбирался в церковь. В ожидании благовеста, староста, в новой синего сукна поддёвке, ходил по двору и заглядывал от нечего делать то в тот, то в другой угол своего двора.

– Ах, здравствуйте, – приветствовал его с своим обычным растерянным видом Кирилл Архипович, появляясь в калитке, – а я ведь к вам.

Матвей Фёдорович видел и сам, что приказчик приехал к нему, и в это мгновение его занимал лишь вопрос: насчёт чего мог бы приехать этот приказчик?

– Заходите, – флегматично пригласил староста.

– А я ведь на лошади.

– Ну, так что? Во двор заезжайте, а то так привязать можно.

– Так привязать, что ль? не уйдёт, чать.

– Куда ей уйти? не рысак.

– Какой рысак!

Кирилл Архипович вернулся к лошади, а за ним вышел на улицу и хозяин. Пока приказчик привязывал лошадь, хозяин неопределённо глядел на его немудрую плетушку, немудрую запряжку, немудрую лошадь.

Кончив, Кирилл Архипович облегчённо произнёс:

– Ах, ну здравствуйте ещё раз…

– Здравствуйте и вы. В избу, что ль, пойдёте?

– В избу, Матвей Фёдорович.

В избе Кирилл Архипович поздоровался с хозяйкой и, присев на лавку, стал беспомощно вытирать пот с своего высокого лба.

– Выйди-ка на часок, – бросил мимоходом хозяин жене, и, когда та вышла, Матвей Фёдорович плотно притворил дверь, подсел к приказчику и прямо подошёл к делу:

– Вы насчёт чего же это?

– Да вот посоветоваться заехал, Матвей Фёдорович… Такое дело, такое дело, что и не придумаю.

И Кирилл Архипович рассказал в чём дело.

– Гм! – пропустил в нос староста.

– Я вот что надумал… Уж Бог с ней с ценой… 12 рублей на базаре просят, ну и мы от людей никуда не денемся. Нынче вот праздник, народ пока свой хлеб не зажал… чать, не зажал.

– Нет, не зажал.

– Чтоб нынче миром бы к нам? Половину денег на руки, а половину до продажи.

– Не сообразишь ведь всех, – нехотя и лениво ответил староста.

– О?

– Мир.

– Да, вот мир разве…

Кирилл Архипович вздохнул и замолчал. Молчал и староста.

– А то нельзя ли как-нибудь, Матвей Фёдорович?

– Да ведь я-то что тут? Главное дело, больно вы уж с вашей барыней работой облагаете: обижаются ведь которые…

– Так ведь, Матвей Фёдорович, против людей и спокой у нас…

– Это так, за это спасибо, а вот лишечки-то: всё будто так…

– По настоящему и сеять-то бы нынешним временем не след, – вильнул Кирилл Архипович.

– Да где уж вам сеять? Тут своя крестьянская работа отбивается…

– Этак, Матвей Фёдорович… Да нет, видно, бросить же надо.

– Ну, там картошку для домашности, а то что ж выкручивать…

– Да я уж и сам не рад, – сокрушённо вздохнул Кирилл Архипович, – главная сила толков нет…

– То-то толков нет, а склоки много…

Староста помолчал и начал другим тоном:

– Вы что нынче за Караульной горой продавать же станете землю?

– Станем.

– То-то… Уросла, чать? Который год в сенокосе теперь лежит она?

– Да что? Никак семь лет.

– Девятый, чать, пошёл?

– Аль девятый?

– Гляди… Лес на амбар когда возили? В тот же год и землю бросили. Считай…

– Так, так.

– То-то… Уросла чать?

– Когда не уросла.

– Глядел я как-то, ехал: щётка пробила… Сдавать станете, и я бы взял десятинку-другую от лесу… от пчельника…

– Так что… Уладь дело, – не постоим, Матвей Фёдорович…

– Я вот что думаю… Церковь нам надо же новить, – рублей сто с миру сойдёт… Если вот присогласить старичков сегодня после обедни. Дескать, половину на руки, а остальную, чтоб вам прямо за мир в церковь внести. До вечера бы и кончили.

Кирилл Архипович даже привскочил.

– Так что? Матвей Фёдорович! А мы бы тебе постарались… Уж прямо так бы за тобой и земля осталась… от пчельника.

– Этак, что ль, попытать, – задумчиво говорил староста, – вот обедня отойдёт, соберём стариков. Так, что ль? Поэтому лошадку заводи во двор… да дай уж овсеца… А мы в церковь… Вернёмся, самоварчик изготовим, – чашечку-другую, поколь сходка сбирается. Овса дать, что ли?

– Овёс-то у нас свой, да вот вышел…

– Дадим…

Лошадь завели во двор, поставили к овсу, и так как раздался уже благовест, то оба, и хозяин, и гость, пошли к обедне.

В прохладной церкви народу собралось немного: дети, обычные старики, старухи, десяток-другой девушек и парней. Отстояли обедню и домой пошли.

– Скоро он, батюшка, нынче повернулся, – сказал приказчик.

– К вашей барыне, видно, торопится… Именинница, что ль, она?

– Ах да, рожденница… А я и забыл…

Пришли домой, заглянул Кирилл Архипович в колоду: съела лошадь весь овёс, что всыпал он ей из пудовки, которую вынес ему из амбара староста. Заглянул в пудовку Кирилл Архипович, где оставался ещё овёс, подумал и высыпал и остатки своей лошади. Напились чаю, а тем временем собрался сход, и пошли приказчик и староста толковать с миром.

– Вот, старики, в чём дело, – начал староста.

Выслушали старики, опросили Кирилла Архиповича насчёт базарных цен, и Кирилл Архипович опять, не сморгнув, заявил о двенадцати рублях. Начали толковать.

– Говори, староста! – обратился кто-то к Матвею Фёдоровичу.

– Так что ж? Случай по мне того… подходящий, – ответил староста. – День также проведём, двести сорок рублей кучка: свинья на рыле не принесёт.

– Ну так чего же, известно…

Ещё потолковали, вырядили два ведра водки, тут же одно распили и весёлой гурьбой повалили собираться, чтобы ехать жать хлеб барыни Ярыщевой. Пошёл и приказчик со сходки весёлый, но во дворе старосты ждала его невзгода. Лошадь барыни издыхала, лёжа на земле. Она дёргала ногами, судорожно подымала голову и опять с тяжёлым бессильным вздохом падала на землю.

Сбежался народ. Одни говорили «мышки», другие «домовой расшиб», третьи заподозрили «язву», – пересчитали все, какие знали, болезни, ахали и охали, но делу не помогли. Лошадь в последний раз подняла голову, безнадёжно посмотрела на свой вздувшийся живот, ещё безнадёжнее обвела взглядом всех собравшихся и бессильно упала, как бы говоря: «ну, Бог с вами, – и вправду помирать приходится».

Поохал ещё Кирилл Архипович, потужил, рассказал несколько раз, как прекрасно ела лошадь овёс, как и остатки он ей высыпал.

– Пришли из церкви, гляжу: ах, съела! Так ещё фунтов пять осталось, – думаю себе: пусть ест… А так и хватает, так и хватает, – ровно не в уме она… Я и подумал ещё, что она ровно не в уме? На вот тебе… Ах, ты грех!

– Чего ж станешь делать? На роду уж так написано ей, – утешали приказчика. – Шкуру, что ль, тебе с неё снять?

– Снять, что ль? – раздумывал Кирилл Архипович.

– Так что ж? Пока народ там кумекает – принимайся… Шкура тоже ведь… За неё трёшну отдашь.

– Трёшну-у? – усомнился другой, – и пятишну при нужде отдашь.

– Отдашь.

– Снимать видно, – надумал приказчик и принялся за дело.

Снял кожу, сложил её под сиденье, а вместо павшей лошади выпросил у старосты его Воронка. Вместе со старостою и уселся приказчик и поехал прямо в ржаное поле, куда потянулась уже деревня.

II

Высоко поднялось солнце и смотрит из-за Караульной горы на маленькую усадьбу старой барыни Ярыщевой.

У зеркального пруда густой сад. Повыше на пригреве, маленький с высокой деревянной крышей барский домик. Ещё выше всякие хозяйские постройки: конюшня, каретник, амбар, ледник, баня, скотные дворы. Сбоку – флигель приказчика, а с другой стороны – людские, кухни и птичий двор, с высокой оградой, подошедшей прямо к пруду. На пруде барские утки и гуси. Маленькая, босая девочка пасёт во дворе стадо индюшек. Чисто и опрятно кругом. В маленькие окна видны чистенькие комнатки с крашеными полами, с мебелью в чехлах. В комнатах специальный запах десятки лет обитаемого жилья. Тут и аромат сушёных грибов и разных ягод, что в стеклянных банках, разбавленные водкой, греются на солнце, и ещё чего-то, что сразу охватывает вас сознанием, что вы в деревне, в той глухой старинной деревне, где в барском домике в сонной тишине тикают однообразно часы, и слышится порою то звонкая трель канарейки, то одинокие шаги старушки-хозяйки.

Стара барыня: 66 лет ей. Она маленькая, костлявая старушка, с круглой от старости спиной, с беззубым широким ртом и живыми голубыми глазами, которыми смотрит так живо, что, кажется, выглядывают они из какой-то маски. Одета старушка в чёрную люстриновую юбку и такую же кофту. Голова её подвязана платочком с узлом на подбородке, и всем своим наружным видом она скорее смахивает на простую мещанку, а не на потомственную, в шестой книге записанную дворянку.

За свои 66 лет многое перевидала старуха на своём веку. Расчётлива, экономна и бережлива. В лавке покупает, – торгуется, замучит всех приказчиков и не упустит из вида ничего.

– Батюшка, – остановит она руку приказчика, сбирающегося отрезать конец верёвочки, которой он обвязал ей покупку, – а ты подальше отрежь… Верёвочка-то мне, старухе, и пригодится.